Предисловие.
«Катарсис» первый рассказ в серии рассказов «Банан с паразитами». Если кистьинструмент, то чем является холст? Холст является инструментом тоже? Инструментом, который передает настроение, замысел автора? Оставлю этот вопрос открытым.
«Катарсис» является инструментом. Нет-нет, у него нет цели побудить Вас, образумить, дать наставления или что-то в этом роде. Нет. Скорее у него есть цель, оставить на Вашем теле рисунок. Этот мазок, персонаж, слово или цитата с гордостью опечатается на Вашем запястье, лбу или щеке. Где угодно. У рисунка одна цель: заставить Вас задавать вопросы. Много вопросов. Усомниться в правоте тех, кто стоит выше Вас в социальной иерархии. Кистью размазать все моральные ценности нашего общества по холсту. Возвратить Вас к морали. К вашей, настоящей морали.
Задавайте самому себе вопросы и, даже усомнитесь в настоящей цели моей работы. Докопайтесь до истины. Сделайте свои выводы. Взгляните на рисунок, который опечатался где-нибудь на Вашем теле, после прочтения этой работы и ощутите Катарсис.
Первая глава.
Сначала меня подводит нога, а теперь и все тело. Языком я пытаюсь дотянуться до неба и ощутить вкус крови. Лицо уже почти ничего не чувствует. Мне не больно. Душа покинет тело через десять Девять Люди собрались вокруг меня, будто наблюдают за космонавтами, которые вот-вот улетят в космос. Я лежу на осколках окон, которые я выбил, упав с 12 этажа, а лицо упирается об грубые камни асфальта. Но чувствую я только спокойствие, будто бы пробежал марафон длиною в жизнь и достиг финиша. А может быть, я вовсе уже умерпроверить не могу. Похоже, я не вылетел из тела: со стороны я себя не вижу. Передо мной появляется пара сапожек «Тимберлейд» и характерный запах: сигареты Мальборо, вперемешку с дешевым дезодорантом, который еле сдерживает остальные запахи. Даже не смотря вверх, я понял, кто это. Он садится на корточки и теперь его мошонка на уровне моих глаз. Чертов ублюдок, сначала он рвет мое письмо о поступлении в колледж, а теперь и подталкивает с 12 этажа «Рокшери Биллдинг». Восемь Семь Он что-то бормочет о мужественности и о том, какой путь я проделал, что нельзя сдаваться. Речь переключается на те слова, которые я должен говорить в полиции, но звук скорой заглушает его слова. Шесть Пять Боже, если я умру, то не возвращай меня обратно. Скорее всего, мое тело расслабится, я обделаюсь и проснусь в больничной койке. «Нет пути назад» так говорил Джек Миллер, а еще он говорил, что у него запор от недоделанных до конца дел. Четыре Три
Вторая глава.
Женщина передо мнойшкольный психолог, она что-то говорит о расизме, но я пропускаю эти слова мимо ушей. Скорее всего, она и сама не следит за тем, что говорит, а просто читает стандартные инструкции, пока думает о отпуске в Майями, шашлычках и бикини. Она щелкает пальцами перед моим лицом.
Я понимаю, возможно ты думаешь, что ты белый и тебе все дозволено.
Что простите? Когда я пропустил этот момент? Я попал сюда, после дискуссии с Эмили насчет мальчиковых поп-групп, она обозвала меня расисткой, хотя это вообще не имело отношение к нашему диалогу. Что, где, когда. Можно я просто уйду и завалюсь в свою уютную постель?
Я понял.
Я понял.
Я понял.
Мальчиковые группы все еще мне не нравятся. Я не расист. Я понял. Говорю я и спешно покидаю ее кабинет. Эмилилгунья, хочется взять ее за шиворот и отвести за угол.
Ты лгунья Эмили! Из-за тебя я просидел тридцать две минуты в кабинете психолога! Чего ты хочешь! Обед. Сегодня такой же дерьмовый ланч как и всегда. Хотя, здесь он всегда дерьмовый. Но своего апогея дерьмовости мой ланч достиг именно сегодня: на старом лакированном столе из дерева правильной прямоугольной формы и исписанном тупыми признаниями в любви, стоит обычный металлический поднос. Справа-нож, слева-вилка. Так требует этикет. В центре подноса стоит тарелка, в которую как-то небрежно навалено вонючее пюре. Серьёзно, я думаю повар давил его ногами которые мыл Никогда. К картофелю прибавляется обжаренный резиновый тапок, который здесь называют "ростбиф". Наипротивнейший клюквенный морс-слюни блюющей кровью обезьяны. Пятна на банане напоминали мне круги под моими глазами, бесконечная черная дыра. Но одно, зато решено, если я нечаянно убью кого-нибудь в порыве гнева (что вообще исключено с моим характером), я знаю куда спрятать этот труп. Банан ягода или фрукт? Я перестал спать после того, как узнал о болезни моей матери. Все-таки фрукт. А к психологу я ходил из-за того, что иногда просто падал на парту и засыпал. Иногда просыпался у психолога, а временами в пустом кабинете со злым учителем, стоящим передо мной. Но оно ведь растет на дереве, как и все остальные ягоды? Дома я бывал чаще чем обычно, мне хотелось провести весь остаток своей жизни со своей матерью. Хоть она и не знала настоящего меня, знает ли кто-нибудь вообще настоящего меня? Телепатия ведь не работает, а настоящее чувство не передать. Никакими словами. Ужин подан, говорю я ей и усаживаю за стол.
Я люблю тебя.
Я люблю тебя.
Я люблю тебя.
Но выходит из меня только сухое «Как ты?». Будто что-то изменится. Телепатия не работает. Банан фрукт. Я не расист.
Третья глава.
Береги себя, говорит тетушка Мэй и закрывает за собой дверь. И я разрыдался, впервые за долгое время я сдался и просто начал плакать. Не помню, сколько я прорыдал после ухода гостей. Но фотографии моей матери окружали меня везде: они дулом стояли прямо возле моего виска. Она будто призраком кружилась вокруг меня. Я ее не видел, но чувствовал. Моя мама была скрытным человеком, и я не думаю, что хорошо ее знал: она была умной, местами неуверенной в себе, но ее смелость всегда это перевешивала. Наконец, я встал с дивана, голова закружилась, а на подушке отпечаталось мое лицо.
Я скучаю.
Я потерял счет времени.
Я скучаю.
Я не самостоятелен.
Я скучаю.
Что мне делать?
Я задавал вопросы, на которые никто не отвечал. Каждый день в шесть вечера мне кто-то звонил, но в ответ я слышал только мертвую тишину. Мое лицо было похоже на лицо трупа. Бананы это ягоды. Перед сном я вспоминал последние слова своей мамы, которые эхом расползались в моей голове, последний смех, который будил меня каждое утро, прикосновение, которое шрамом опечаталось на моей руке. Ее платок, которым она скрывала свою лысину, лежал у меня на тумбочке. На шестой день или восьмой я все так же плохо спал. Иногда я слышал звуки с кухни, иногда видел ее призрак.
Я ее не знал. Но очень любил.
Я просыпался и умирал, съеживался от боли, катался по полу и воскресал по вечерам. Мама, мама, я смотрел ей вслед. Мне всего 18, и у меня нет никого, кроме самого себя и старой комнатки на Уолтер-Стрит. Я не знаю, чего боюсь, чего хочу и что буду делать. Слова Тайлера Дердена въелись в мой мозг словно крупный паразит, который напоминал о себе болями в голове: Мыпоколение, выращенное женщинами, но поможет ли другая женщина в решении наших проблем? Потеряв счет времени, я определял время суток только по шкале От самого паршивого состояния до самого не очень паршивого. Утром, как вы поняли, я чувствовал себя хуже всего, а вечером под влиянием антидепрессантов и витамина В я вставал на ноги. Иисуса распяли, Жанну дАрк казнили, а героев 21 века лишают антидепрессантов.
Временами я выбирался из дома и ловил взгляды сочувствующих мне людей, отвечал им фальшивыми улыбками и парой рукопожатий. Слова имеют большую силу в наше время, ты к ним прислушиваешься больше всего, когда мир утихает. Каждое воскресенье я молился в церкви, хотя до этого я не произносил имя Бога почти 10 лет. Когда нас с мамой бросил отец, я спрашивал Бога только об одном: Чем мы, прилежная христианская семья, это заслужили? Пришлось выживать вдвоем. Вечерний экстаз перед телевизором прервал звонок в дверь, и, посмотрев в глазок, я увидел мужчин в форме. Открыв дверь, тут же услышал интересную деталь: мой ближайший родственникэто любовник моей матери, который обручился за месяц до ее смерти.
Смешно.
Смешно
Смешно.
Кто он такой? Почему я об этом не знал, но офицеры сказали, что не могут дать больше подробностей. «Джек Миллер. Клининговая Компания». Не та ли это компания, которая убирает место преступлений и отмывает полы от крови? Так я познакомился с неизвестным и интересным Джеком Миллером, который позже окажется той самой язвой во рту, которая не уйдет, пока ты не перестанешь к ней прикасаться.
Четвертая глава.
Еще! Кричит под ухо мой отчим.
Я стараюсь не упасть с турника вниз, пока качаю пресс. Я липкий, весь липкий. Следом после офицеров ко мне пожаловал он: в потрепанном, но в хорошем плаще мужчина средних лет. Он облокотился о стену возле моей двери и держал во рту сигарету. "Можно?" сухо спросил он. Я отошел, дав проход внутрь. Он снял шляпу и кинул ее на диван. Прямо на то место, где отпечатались мои ягодицы. Долго сидел. Войдя в комнату и вместо того, чтобы сказать Гарри, ты волшебник, он сказал Собирай вещи. Так я и начал жить у моего ближайшего родственника. Деваться мне некуда, платить аренду и счета я уже не мог. Жили мы в уютном на вид таунхаусе с задним двориком, где могла бы расположиться идеальная нуклеарная семья.
Я вытираю пот с моей шеи и жадно пью воду. Джек подходит ко мне и двумя сильнейшими руками хватает меня за плечи, а затем козлом упирается о мою голову, будто готовится бодаться. Но нет, он спрашивает меня: Кто мы?, на что я отвечаю: Мужчины. Наши голоса становятся громче и агрессивнее, я высвобождаюсь. Таунхаус внутри был совсем не уютным, запах сигарет, холостяцкие обои, которые никто никогда не менял с момента покупки, и не менее холостяцкая кухня, где кроме грязных тарелок, специй и пустых коробок от китайской еды ничего не было. Он бросил сигарету и потушил о деревянный пол. Похоже, что ему было все равно на смерть, он не боялся пожара, потерять свои вещи, потерять свой дом. Ты там. Я тут. Кухня. Туалет. Сойдет?", спрашивает он, на что я молча киваю. Позвольте немного рассказать о Джеке: сейчас он убирает за трупами, да, у него клининговая компания, в которой только один сотрудникон сам. Не знаю, как это получилось, но работа видимо интересная: он умывает полы, которые были испачканы кровью, сжигает белье, в котором находился труп ещё день назад и о, самое мерзкое, иногда попадаются жирдяи. Трупы, после которых остается не только кровь и остальные жидкости, но еще и жир. На второй год карьеры он перестал надевать перчатки. Южно-Азиатские народы верят, что прикосновения к мертвым приближают дату смерти. Интересно сколько лет отнял у себя Джек? Ковры стирать сложнее всего, но возможно. Вам понадобится аммиак, вода (желательно минеральная, и главное, чтобы не горячая, от нее кровь сворачивается), чистящее средство. Аммиак на тряпку, кровь в воду, чистящее средство на полу-чистый ковер. А еще Джек бывший военный, или, как он просит его называть, ветеран. Оо, вы не представляете, какие он истории рассказывал о своих приключениях на Ближнем-Востоке. В Таунхаусе кроме нашей было еще 5 квартир, но все они, кроме одной, были пустые. А в пятой жила старушка Китнисс. Та еще кошатница. Ее коты ночью устраивают бойцовский клуб и бордель прямо у нас на чердаке. Не удивлюсь, если они еще и в покер играют. Когда старушка крепко спала, мы просто били шваброй потолок в надежде прогнать пушистых. А что насчет матери: ее я почти отпустил. Уже не боюсь ее призрака. Иногда получается хорошо поспать. По утрам общаюсь с ней. Не знаю, нормально ли это, но пока что жалоб нет. Я начинаю третий круг. От свиста к свисту. Заваливаюсь на беговую дорожку.
Все мы паразиты. Мелкие существа в огромной вселенной. Увидеть нас можно только под мощной лупой или почувствовать неладное в здоровье. Земля пока держится, вздыхает.
Букашки? Говорю я и футболкой протираю пот.
Нет! Не путай букашек и паразитов. Паразиты живут за чужой счет, а букашки делают свое дело.
Делают свое дело.
Так мы и начали с Джеком курс Стань Мужчиной. И пока что мне нравится. Бананы.
Пятая глава.
Я понимаю, что у вас все сейчас сложно, послышался голос с другой стороны трубки. Но школу вам надо посещать. Джек подошел ко мне, уперся грудью об локоть и начал шептать в ухо:
Скажи им, что тебе все равно, сказал Джек, откусив пончик. Я перевел трубку на другое ухо.
Оу, да, извиняюсь, я совсем позабыл. Я застрял в пучине своих мыслей, Мисс!
Я не верю нынешней системе образования! Пошли вы! Я никому ничего не должен! Скажи ей это!
Я обязательно приду в школу, как только смогу, спасибо.
Я повесил трубку. А она могла ведь и услышать, знаешь ли.
Пусть. Слушай, у тебя бессонница? он в своем халате сидит на стуле и смотрит на меня. Я все так же стою у телефона.
Нет, вроде сплю нормально. В последнее время я не вижу грани между сном и реальностью. Я говорю с мамой, я смеюсь, я сплю, я пью с ней чай. Я банан. Я ягода.
Просто вчера я услышал шум, спустился, а ты стоишь прямо посреди этой кухни, он указал на комнату.
Просыпаешься и ты нигде. Ты застреваешь в пучине своих мыслей. Тебе хорошо. И Джек прав: я начал теряться. Я будто не сплю по ночам. Обычно, когда я просыпался, у меня было сильное чувство сходить в туалет. Но сейчас и этого нет. Сплю ли я. Я болезнь бананов. Пятна в них, которые следом как пиявки присосались к моему глазу. Проснувшись, я чувствую себя пятнистым бананом. Я распухаю и из меня течет слизь. Медленно я превращаюсь в улитку, которая всю ночь лежала на шоссе Нью-ЙоркЧикаго, и по ней проезжали кучу машин. Как мертвец я дохожу до кухни, хлебаю кофе и становлюсь человеком. Я свежий банан. Телепатия не работает.
Пока Джек оттирал следы от крови и жира в какой-нибудь старой квартирке, я в свое наказание играл в школьном театре. Думаю, я бы получил Оскар, если бы играл офисного работника второго плана. Спасибо академии. Был я в массовке, стоял там, побежал туда, посидел и ушел домой. Главное, что петь не надо. По перерывам я наблюдал за актером первого плана Робином Тейлером. Вот ведь штука. Испанская мыльная опера. Я хочу Робина, Робин режиссершу, режиссерша его не хочет, а Робин не хочет меня. По субботам у нас были дни, которые мы называли выходным адом. Без никакого сценария и замысла нам надо было попробовать импровизировать. Дается одно слово. Моя очередь. Простая арифметика, сказать, уйти. Каждый вышедший не знал меня, а я его.
Слово.
Слово.
Эмоция.
Конец.
Не то, чтобы это мне не нравилось, но я тут не по своему желанию, поэтому и нет смысла стараться. Но сегодня все изменилось и формула тоже потеряла смысл. К нам в команду пришла оналгунья Эмили. Темные волосы спускались ее шее. Моя очередь, моя параЭмили. Эмили. Эмили. Если я банан, то она паразит, который живет во мне, и я ее заметил. Убирайся отсюда, зачем ты сюда пришла Эмили, зачем. Я тут отбываю наказание, а ты что тут делаешь! Убирайся! Она ставит свое кофе на пол и медленно залезает на сцену. На нас все смотрят. «Начинай!» кричит режиссер.
Спасешь меня, мой принц? наигранно начинает Эмили. Она собирает свои волосы. На ней странное, черное платье, будто похоронное. Саркастичные шутки только дополняют ее образ.
От кого? От себя самой? Только не это.
Вы принцесса? наивно спрашиваю я и шепчу ей в ухо: Хватит придуриваться, садись! Заканчивай!
Самая настоящая! она крепко берет меня за руку и дает ответ: Играй, придурок, играй!. Ее засохшие губы улыбаются. Пьет слишком много кофе. Я тону в ее карих глазах.
Если ты принцесса, то в чем твоя горечь, твое проклятие или магия? Спящая красавица спит и ждет принца, Белоснежка красиво поет, а что насчет тебя?
А я совращаю мужчин! Выкрикивает она и повергает зал в шок. Честно сказать, я и сам удивился.
Она из тех, кто не менял свою прическу месяцами, ходил по улице в солнечных очках и продавал йогурт по цене в два раза выше в младших классах. Эмили. Так мы и начали видеться чаще, чем обычно. Суббота. Адские выходные. Паразит в банане.
Шестая глава.
Я прокисший банан. Встаю с постели и заправляю ее. Меня разбудили громкие звуки снизу, и я сейчас достаточно смелый, чтобы сказать призракам: «Остановитесь! Хватит болтать! Найдите себе другое место для тусовки, черт возьми!».
Я слышу голоса, которые иногда прерываются ржавыми каплями, которые капают с не менее ржавого крана. Джек и я сто раз пытались остановить воду, но никак. Капля за каплей, несмотря ни на что капало и капало. Мне было хорошо почти месяц, что уже победа. Тренировки приносили плоды. Но сейчас я придерживаюсь правил: не смотреть подолгу в зеркало, резко не оборачиваться, не затыкать мысли в голове: иначе я задохнусь в тишине. Я повсюду вижу глаза, которые окружают меня, когда я один дома. Темные пятна на банане. Они меня окружают. Джек начал появляться дома все реже и реже, а когда мы наконец-таки собираемся вместе дома, то обычно смотрим матч по телевизору и обмениваемся несколькими фразами. Мы были похожи на своего рода типичную американскую семью, где отношения отец-сын сводятся на ноль после восемнадцати. Я надоел Джеку, а Джек надоел мне. Все взаимно. Мои галлюцинации становились все сильнее. Однажды, я открыл дверь в спальню Джека, увидел там призрака и быстро закрыл. Глаза и призракине одно и то же. Призраки безобидные, но иногда пугают до чертиков, появляясь в неожиданных местах. Я их вижу, а глаза я только чувствую, они дышат мне в спину, я оборачиваюсь. Пух. И их нет. Становилось мне хорошо только в «бесполезном» актерском кружке. И теперь, мы собираемся сами по воскресным вечерам у меня дома: Джека все равно по долгу не бывает. Чтобы не сойти с ума я повторял свое имя, фамилию, возраст.