В большие окна мягко крадутся золотистые лучи солнца, выглянувшего из-за тяжелых серых туч. Крошечные частички пыли кружатся в потоках теплого света и ложатся тонким кружевом на открытые поверхности и декоративные предметы обстановки, оседают на мраморной столешнице камина, на зеркальной глади овального столика, на крученых ножках и деревянных подлокотниках кресел, на широких подоконниках и полках встроенного шкафа с книгами.
Сняв пиджак, оставляю его на диване, на стол кладу дипломат с документами и ноутбуком. Сегодня я буду работать здесь, перед разожжённым камином под умиротворяющее потрескивание дров. У меня имеется отдельный рабочий кабинет, но после дождя там появляется промозглая влажность, сменяющаяся запахом затхлости при включении прогрева.
Достав стакан и откупоренную бутылку хорошего виски из минибара, я наливаю совсем чуть-чуть и залпом выпиваю, ощущая першение в горле от горького алкоголя, через минуту сменяющегося приятным согревающим теплом. Взгляд возвращается к оставленным документам, требующим пристального внимания, но прежде чем придется погрузиться в работу, у меня имеется еще одно важное дело.
Тяжело вздохнув и ослабив петлю галстука, я нехотя направляюсь к деревянной лестнице с резными перилами, ведущей на второй этаж. Ступеньки поют тоскливую мелодию под моими удобными итальянскими ботинками. Один пролет пройден.
Глухой звук моих тяжелых шагов по длинному коридору, устланному красно-коричневым ковровым покрытием, в тишине дома кажется оглушительным. Я неспешно иду вдоль анфилады закрытых спален. Всего шесть, и только две жилые. Плюс мой кабинет, почти антикварная библиотека и скромных размеров спортивный зал. Сворачиваю налево и упираюсь в тяжелую железную дверь, достаю ключ из специальной ниши в стене и, вставив в замочную скважину, делаю три полных оборота. Скрежет царапает слуховые рецепторы, я открываю дверь, мысленно делая себе напоминание о том, что в следующий раз надо прихватить с собой масло. Запираю дверь изнутри и прохожу дальше.
И снова лестница, но теперь ведущая на чердак. Здесь нет никаких резных перил, ковров и мягкого освещения. Кромешная тьма, сквозь нее убегают наверх двадцать широких ступеней из грубой древесины, еще одна металлическая толстая дверь, а после решетка с навесным замком. Я двигаюсь наощупь, по памяти, совершая автоматические действия. Мне не нужен фонарик в телефоне, чтобы подсветить себе путь. Единственный ключ подходит к каждой преграде, но механизм открытия замков разный. Тот, кто не был здесь ни разу, сразу не справится, даже при ярком свете.
Гвендолен, моя младшая сестра, любительница гортензий, ненавидит подниматься сюда, но иногда ей приходится это делать. Гвен никогда не отпирает решетку, только металлическое узкое окошко снизу, куда проталкивает поднос с едой и сразу убегает. Она боится, и ее страх объясним и понятен. Я солгу, если скажу, что совершенно не боюсь того, кто живет за тремя дверями, в изолированной квадратной комнате, на чердаке с шумоизоляцией, индивидуальной системой вентиляции и водоснабжения, уплотненными стенами и наглухо заколоченными ставнями. Но мой страх носит печать смирения и обреченности. Я свыкся с этим тягостным и неумолимым чувством, которое появилось в жизни нашей семьи пятнадцать лет назад, прошлось ураганом, потрепало и вывернуло каждого. Кого-то с корнем, а нас с Гвен пощадило. Нам удалось выжить после крушения. Нам пришлось приспособиться к новым обстоятельствам, начинать с нуля, бороться с градом ударов и препятствий, не оглядываясь назад и не жалея себя.
Но иногда Иногда воспоминания о давних светлых днях оказываются сильнее, только вместо радости несут в себе разрушительную и бесполезную ярость. Мы были счастливы когда-то. Каждый по-своему. Кто-то больше, кто-то меньше. Мы были безмятежны и без страха смотрели в будущее. Мы умели открыто смеяться, улыбаться миру и ничего не скрывать. Мы не испытывали стыд и ужас, чьими заложниками стали сейчас.
Он пришел в наш дом и разрушил все, во что мы верили, заставил нас бежать и жить в постоянном страхе, что кто-то узнает. Нам пришлось забрать его с собой, чтобы сохранить тайну, сохранить то, что еще осталось от нас троих.
Здравствуй, Дилан, мой голос разрезает абсолютную тишину. В кромешной тьме его высокая фигура в углу почти неразличима. Он очень медленно оборачивается и выпускает из рук серую кошку, которая мягко приземлившись на четыре лапы, бросается мне в ноги и, громко мурлыча, трется мохнатым боком о штанины брюк.
Яркая вспышка света от настольной лампы единственного источника освещения в квадратной зонированной коробке, рассекает густую черную тьму, из которой прорисовывается спартанская скудная обстановка с идеально-чистыми поверхностями, не видевшими пыли. Здесь нет ни малейших запахов, несмотря на наличие кошки и огромного количества книг, не умещающихся в двух встроенных шкафах, аккуратными стопочками сложенных на пол. Я не знаю, как он это делает, как ему удается сохранять стерильность в небольшом замкнутом пространстве.
Шерри голодна, Оливер, произносит ровный спокойный голос моего брата. Неподвижный равнодушный взгляд сосредоточен на моем лице, как две капли воды повторяющем его черты. До мельчайших деталей. Абсолютная копия. Это жуткое ощущение, все равно что смотреть в собственное искаженное отражение и пытаться отыскать несоответствие, безуспешно понять и объяснить причину дефекта.
Шерри издает хриплое мяуканье, привлекая мое внимание. Опустив голову, я смотрю в золотистые кошачьи глаза и, наклонившись, ласково чешу за ухом. Она мурлычет, ласкаясь о мои пальцы, тыкаясь носом в раскрытую ладонь.
Она выглядит довольной, негромко замечаю я. Ты хорошо заботишься о Шерри, Дилан, наши взгляды с братом снова встречаются, его отстранённый, бездонно-темный, и мой внимательно изучающий. Он склоняет голову на бок, глядя на меня с нечитаемым потусторонним выражением. Его затянувшееся молчание давит на нервы, вызывая приступ зарождающейся паники. Дилан никогда не проявлял агрессии по отношению ко мне и Гвен, но я отлично знаю, насколько он опасен и на что способен.
Ты дал мне слово, что тоже позаботишься о Шерри, наконец подает голос Дилан и, как всегда, говорит четко, ровно, без запинки.
Ты же не о кошке сейчас? уточняю я, хотя и без дополнительных пояснений знаю ответ. Я сделал всё, что было в моих силах, с нажимом добавляю я.
Не всё, Оливер, бесстрастно возражает Дилан. Кошка лениво направляется к своему хозяину и ложится у его ног, блаженно прикрывая глаза. Придумай что-нибудь еще, пока я не захотел поговорить с Гвендолен.
Ты мне угрожаешь, Дилан? напряженно спрашиваю я. Его лицо непроницаемо, как закрытая книга. Ни одной мысли, ни единой эмоции, он управляет своим безумием, держит в цепях с пудовыми замками, но мы оба знаем, что оно живет там, внутри, за стеклянным блеском его холодных мертвых глаз. За годы, прошедшие со дня появления Дилана в нашей жизни, с ним говорили только трое людей. В живых остался один я.
Когда придешь вечером не забудь захватить кошачий корм, новые книги и машинное масло. Меня раздражает ржавый скрип дверей, игнорируя мой вопрос, произносит брат и гасит свет. Комната мгновенно исчезает, погружаясь в кромешную тьму.
Я не могу этого сделать! хрипло бросаю я невидимой фигуре, притаившейся в непроглядной мгле, ощущая на себе взгляды двух пар глаз, хищно наблюдающих за каждым моим движением.
Ты дал мне слово, Оливер. Сдержи его, или я не сдержу своё, приглушенный голос звучит сразу со всех сторон, отражаясь от стен зловещим эхом. Нервный озноб проходит по телу, вызывая сокращение одеревеневших до болезненного покалывания мышц. Мне кажется, что температура в комнате понизилась на несколько градусов. Я непроизвольно пячусь назад к решетке, запинаюсь за нее и, оказавшись с другой стороны, торопливо запираю.
Не у тебя ключ от замков, Дилан, напоминаю я севшим голосом.
Меня держат здесь не замки и двери. Если захочу выйти, никто меня не остановит. Ты же понимаешь это, Оли?
Я тебе не по зубам. Ты не сможешь ничего сделать. Все, что ты говоришь сплошной блеф. Я не поддаюсь манипуляциям и внушению.
Готов представить друзьям сумасшедшего близнеца, удерживаемого долгие годы взаперти на чердаке, словно бешеного цепного пса? в невозмутимом вопросе нет ни малейшей провокации или каких-либо других эмоций, выражающих его отношение к произнесенным словам.
Ты сам к этому не готов, Дилан! клацнув в гневе зубами, заявляю я.
Как знать, Оли. Как знать хриплый смех завибрировал в воздухе, я почувствовал его так, словно брат стоял совсем близко, но привыкшие к темноте глаза успели заметить, как он развернулся ко мне спиной и шагнул в чернеющий угол.
Больной придурок.
Я захлопываю дверь. Мои руки дрожат, пока я суетливо запираю замки. Сбегаю по ступеням вниз. Хочу убраться отсюда поскорее. Остается последняя дверь, и вот я снова в безопасном светлом коридоре шагаю в свою комнату, ступая по мягкому ковровому покрытию.
В голове заевшей пластиной крутятся слова Дилана. Он впервые открыто угрожал мне, и я не знаю, как реагировать. Замки закрыты, единственный ключ у меня. Выбраться у него нет ни единого шанса. Чего же я тогда боюсь? Зачем вообще церемонюсь с ним, выслушиваю безумный бред, приношу еду для него и Шерри?
Никто бы не узнал По факту Дилана Кейна не существует. Сколько раз у меня возникало желание никогда не возвращаться в тёмную комнату на чердаке, оставить его голодать вместе с преданной кошкой? Позволить ему умереть единственный способ освобождения для Дилана. Другого нет. Однажды у меня хватит духа, и я сделаю это. Я сделаю!
Свет в коридоре начинает мерцать, соглашаясь с моими мыслями. Я глубоко и размеренно дышу, постепенно успокаиваясь, открытыми ладонями веду вдоль обитых деревянными панелями стен. Где-то внизу хлопает распахнутыми ставнями усилившийся ветер, снова начался дождь, методично колотит по крыше и окнам, подбирается к неприкрытому козырьком крыши крыльцу на заднем дворе. Если я открою дверь, то он войдет внутрь
Старые дома живые. Они дышат, разговаривают, хранят тайны, которыми не спешат поделиться со своими постояльцами, но позволяют писать новые истории и надежно оберегают толстыми стенами от любопытных глаз.
Глава 2
Шерри
THE PULSE OF LIFE: Пятнадцать лет со дня смерти серийного маньяка в Балтиморе. Что помнит город сегодня о жестоком психопате, совершавшего свои кровавые преступления на территории округа Колумбия и штатов Мериленд и Пенсильвания?
Вся кровь мгновенно отливает от лица, но пальцы не дрожат. Я не испугана и не растеряна. Меня переполняет злость на бульварных писак, не желающих оставить эту историю в прошлом. Задержав дыхание, я читаю дальше, чувствуя каждой клеткой тела пристальный взгляд Дженнис:
«Напомним, что пятнадцать лет назад полиция и пожарные были шокированы страшными находками, обнаруженными в ходе расследования на месте сгоревшего дома в пригороде Балтимора. Внутри были найдены обгоревшие останки трех человек. Одни принадлежали Уолтеру Хадсону, практикующему психиатру, год назад переехавшему вместе с семьёй в Мериленд из Пенсильвании. Вторые обнаруженные останки принадлежали его полностью парализованной матери Клариссе Хадсон, являющейся хозяйкой дома. Женщина много лет не вставала с кровати. Независимо от того, как далеко Уолтер жил от матери, он находил время и несколько раз в неделю навещал её, как и полагается заботливому сыну. Но на самом деле его самоотверженность объяснялась совершенно иными причинами.
Начало разоблачения самого кровожадного маньяка десятилетия положила идентификация третьих останков, обнаруженных в сгоревшем особняке. Погибшей оказалась девятнадцатилетняя пациентка Уолтера Руби Тенеси (фамилии жертв изменены). Смерть девушки наступила по причине кровопотери от многочисленных колото-резанных ран. Орудие убийства обнаружить не удалось, в следствии чего криминалисты заново осмотрели территорию дома Клариссы Хадсон, и это привело к новым шокирующим находкам. Во время раскопок на заднем дворе были найдены еще одиннадцать останков женских тел, убитых таким же образом, как и последняя жертва.
В ходе расследования выяснилось, что все двенадцать жертв врача-убийцы в разные периоды времени были его пациентками. До сих пор остается неизвестным, каким образом он доставлял жертв в дом матери, проживая в нескольких часах езды от места своих преступлений.
Из обстоятельств дела известно немного. Два-три месяца это срок, в течение которого маньяк держал девушек живыми в изолированной комнате под самой крышей, находящейся через этаж над спальней матери. Возможно, несчастная парализованная Кларисса Хадсон до самой смерти слышала крики несчастных, но ничем не могла им помочь.
В связи с невозможностью допросить и провести психиатрическую экспертизу Хадсона, его мотивы совершенных злодеяний так и остались нераскрытыми.
Больше всего фактов известно о последней жертве маньяка Руби Тенеси. Если бы ее останки не обнаружили на месте пожара, возможно, зверские преступления убийцы так и остались бы нераскрытыми.
В материалах дела зафиксировано, что за два месяца до случившегося Руби выехала из дома на своем автомобиле вместе с младшей сестрой и спустя несколько часов перестала выходить на связь с близкими, через сутки сестры были объявлены в розыск. Спустя неделю активных поисков автомобиль, принадлежащий Руби Тенеси, обнаружили в реке. Тела сестер водолазами найдены не были.
Удивительным фактом является то, что шестилетняя сестра последней жертвы нашлась спустя несколько часов после пожара в одной из больниц города Балтимор в истощенном состоянии, но без серьезных физических повреждений. Девочку подобрал таксист на трассе между Мерилендом и Пенсильванией, в трех часах ходьбы от сгоревшего дома Хадсона. Несколько дней ребенок провел без сознания, и придя в себя, она не смогла вспомнить, что с ней произошло. Детские психологи, впоследствии работающие с пострадавшей, тоже не сумели выяснить, как девочке удалось вырваться из рук убийцы-психопата, и что происходило с ней на протяжении двух месяцев в его логове.
До настоящего момента неизвестно, что послужило причиной пожара в пристанище зверя, где Уолтер Хадсон хладнокровно и безжалостно расправлялся со своими жертвами. Одна из ключевых версий он совершил самоубийство, упустив одну из сестер. Уолтер за время своей «карьеры» никогда не похищал и не убивал детей, и, возможно, этот фактор сыграл ключевую роль в случившемся.
Напомним, что на счету Балтиморского маньяка насчитывается двенадцать жертв. Все они были красивыми молодыми девушками в возрасте от восемнадцати до двадцати семи лет, однажды доверившиеся хитрому манипулятору-убийце под безупречной личиной опытного психиатра.
В завершении хочется сказать: будем бдительны, друзья. Не стоит забывать, что психопаты могут скрываться в самых безобидных на первый взгляд людях. Они могут быть очаровательны, сексуальны, умны, талантливы, успешны, они могут быть харизматичны, гениальны и сексуальны, могут занимать высокие посты и пользоваться уважением в обществе. Они могут десятилетиями жить рядом с вами или даже с вами, а вы не будете подозревать, что за образцовым обликом хорошо знакомого или даже любимого, или близкого человека прячется кровожадный и хитроумный зверь».
Закончив читать, я без суетливых движений сложила в два раза вырезку со статьей и убрала в свою сумочку.
Я думаю, теперь очевидно, что спровоцировало приступ, произношу твёрдым голосом, поднимая холодный взгляд на Дженнис Гилбер.
Ты очень спокойна, Шерил, учитывая ситуацию, постукивая колпачком ручки по отполированной до блеска столешнице, проницательно замечает доктор. А ты слишком нервничаешь, Дженнис. Еще бы. Это ты работала целый год в одной больнице с Уолтером Хадсоном и не заметила, невзирая на все степени и опыт, что рядом находится серийный маньяк.
Я была ребенком. Я ничего не помню. Мою сестру уже не вернуть. Убийца мертв. А я жива, и моя мама жива. Прошло больше пятнадцати лет, доктор Гилбер. Этого срока достаточно, чтобы научиться не вздрагивать каждый раз при упоминании о той чудовищной трагедии. Сейчас меня сильнее беспокоит состояние матери, чем то, что написано в этой бульварной газетенке, четко проговариваю свою позицию. Дженнис коротко кивает, делая вид, что соглашается со мной. Я встаю и разворачиваюсь, чтобы уйти наконец из опостылевшего мне кабинета.