Холл выглядел относительно скромно, если не сказать аскетично. На гладких стенах висело несколько дымчатых акварелей; по натертому деревянному полу были разбросаны коврики с замысловатым орнаментом; здесь стояла пара больших кремовых диванов и еще кое-какая мебель, видимо старинная, с изящной резьбой, в том числе низкий столик в центре.
В дверь вошел слуга с букетом свежих цветов и поставил его в вазу на комоде. Я поправила все тот же маленький цветочек из проволоки и шелка, который брала с собой накануне, и мое внимание переключилось на красную стеганую куртку, хранившую грязно-серые следы от ботинок Дулсунг. Я счистила их, насколько это было возможно, и стряхнула пыль с ладоней.
Вам придется мне подробно рассказать, чем вы занимались после приезда! крикнул принц откуда-то из-за двери в спальню. Судя по гулким отзвукам, из ванной комнаты.
Да просто осматривала достопримечательности.
Надеюсь, вы еще не собираетесь уезжать? Я бы хотел лично показать вам Тулан.
По-видимому, смогу задержаться еще на пару дней. Но я не хотела бы отрывать вас от дел, сэр.
Возникла пауза, после чего принц, нахмурившись, высунулся из спальни.
Ни в коем случае не обращайтесь ко мне «сэр», Катрин. Для вас я Сувиндер. Покачав головой, он снова исчез. БК, будь добр, озвучь мое приглашение.
Б. К. Бусанде с поклоном произнес:
Сегодня вечером состоится торжественный прием в честь возвращения его высочества. Не соблаговолите ли вы присутствовать?
Конечно. Почту за честь.
Замечательно! отозвался принц.
Зеленое полотно высокогорных равнин было изрезано беспорядочно вздыбившимися к небу вершинами. На этих лоскутках цеплялся за жизнь целый мир кустарников, деревьев, птиц и животных, которые наперекор всему существовали и размножались в насквозь продуваемой пустыне, среди разъеденного ветром льда, обнаженной горной породы и бесплодного гравия.
Прием состоялся в главном зале, который был не так уж великнемногим больше тронного зала в старом дворце, но отделан куда менее эксцентрично: резьба, делавшая его похожим на сталактитовую пещеру, да шерстяные ковры, а может быть, гобелены на стенах.
Проконсультировавшись с Лангтуном Хемблу относительно уместности маленького иссиня-черного платья от Версачекоторое, к сожалению, было признано слишком короткимя остановилась на длинном платье без рукавов из зеленого шелка, с воротником-стойкой в китайском стиле. Надевая такие туалеты, я долго и придирчиво разглядываю себя в зеркале; на сей раз предварительная, по-фашистски жестокая диета помогла мне выдержать дотошную самопроверку, и, что весьма приятно, в тот вечер моему платью делали такие комплименты, которые означают, что люди восхищаются именно твоим видом, а не удачным превращением старой коровы в молодую телочку.
На приеме присутствовало человек, наверно, двести. В основном это были туланцы, но помимо них пришло еще десятка два индусов и пакистанцев, энное количество китайцев, малайцев, еще каких-то уроженцев Востока, чью национальную принадлежность я так и не определила, и горстка японцев. Да и западных личностей откуда ни возьмись набежало порядочно; я даже не подозревала, что во всем Тулане их наберется так много, как оказалось в одном лишь Туне.
Меня представили верховному комиссару Индии, послам Индии и Пакистана, а также разным консулам, почетным и обычным, включая Джоша Левитсена, прибывшего в несуразном костюме-тройке, который вышел из моды еще во времена его школьного выпускного бала. Вероятно, чтобы отвлечься от этого обстоятельства, он уже прилично набрался к тому моменту, как мы пожали друг другу руки.
Принц подводил меня к своим министрам, советникам и членам семьи. Последняя категория включала его унылого брата с женой, чей сын наследовал трон в случае, если у Сувиндера не будет детей, а пока учился в принадлежащем «Бизнесу» швейцарском пансионе. Потом я также перезнакомилась с представителями других благородных семейств, которых насчитывалось не более дюжины; с группой почти неотличимых друг от друга лам в шафранно-желтых одеяниях; с парочкой индуистских жрецов, чьи одеяния выглядели почти вызывающими; кроме того, я была представлена тем туланским сановникам, с которыми разошлась четыре года назад в «Твин-Оттере» и наканунев министерстве иностранных дел.
Мне пришлось много кланяться и много улыбаться. Я всегда благодарила судьбу за прекрасную память на имена и теперь, не нуждаясь в подсказках, поздоровалась с такими людьми, как старший инспектор иммиграционной службы Шлахм Тивелу, министр внутренних дел Хокла Нинипхе и премьер-министр Джунгеатаи Румде. Все они были польщены. Я заметила женское лицо, которое точно где-то видела раньше, но не сразу вспомнила: это была одна из фрейлин старой королевы.
Иностранное присутствие олицетворяли британцы из МДС и американцы из Корпуса миракак и положено, молодые, полные энтузиазма, наивные и энергичные, несколько учителей, в основном из Англии и Франции, парочка докторов-австралийцев и один хирург-индиец, группа неотесанных канадских инженеров и подрядчиков, занимавшихся относительно мелкомасштабным строительством, горстка потных европейских бизнесменов, которые надеялись получить у туланских министров лицензию на землепользование, и профессор геологии из Милана, внешне привлекательный, но ядовито-самодовольный, с целым эскортом студенток.
Только когда начинаешь вглядываться, только когда насмотришься на ослепительно-белые вершины вверху и переведешь взгляд на то, что тебя окружает, начинаешь видеть все разнообразие форм.
Работают они из рук вон плохо.
Неужели?
Сладу нет. Толку от них никакого. Не понимают, что такое рабочее время. По-моему, они вообще не понимают, что такое время, возмущался рослый, грузный бизнесмен-австриец, крепко вцепившийся в бокал с коктейлем.
Да что вы говорите? отозвалась я.
Именно так! У нас фабрика в Сангаману: сами понимаете, небольшое, вернее даже сказатьпросто крохотное предприятие по производству очков и национальных украшений. Мы получили средства от Всемирного банка и разных негосударственных организаций, и этот проект призван был обеспечить столь необходимые здесь рабочие места. И дело могло приносить более или менее приличный доход, если бы не рабочиеони неисправимы. Забывают, что надо ходить на работу. Уходят до звонка.
Они, по-моему, вообще неспособны понять, что рабочая неделя длится пять или шесть днейто отправляются пахать землю, то идут собирать хворост. Мириться с этим нельзя, а что делать? Эта фабрика для моей компании ровным счетом ничего не значит. Нет, на самом деле что-то, конечно, значит, хотя так мало, что практически, можно сказать, ничего. Но, видите ли, в Сангаману это самый крупный работодатель! Сказали бы спасибо, что там есть фабрика; казалось бы, они должны стараться, как мы, изо всех сил, чтобы наладить дело, а они пальцем о палец не ударили. Таких можно только пожалеть. Местный народкак дети. Да, так и есть, неразвитые, как дети.
Ну и ну. Я покачала головой, изобразив заинтересованность.
Вскоре я под каким-то предлогом удалилась, оставив этого субъекта мрачно соглашаться с немцем-топографом, что, дескать, местные ни на что не способны. Мне хотелось найти кого-нибудь менее зашоренного, свободного от расхожих ярлыков и представлений.
На глаза мне попался командир ополчения Сриккум Пих, застывший без движения в тесном парадном мундире, какие, наверно, носили британские офицеры в прошлом веке.
Господин Пих, поклонилась я.
О, миз Тэлман. Сриккум Пих был стар, слегка сутул, ниже меня ростом, с копной самых седых волос во всем Тулане.
Мне очень нравится ваш мундир. У вас поистине величественный вид. А меч просто поражает воображение.
Господин Пих с готовностью откликнулся на лесть. По всей видимости, он совмещал посты командира ополчения, главнокомандующего вооруженных сил, министра обороны и начальника штаба армии. После того как он дал мне рассмотреть ослепительно сверкающий, украшенный изящной гравировкой меч, который кто-то из его предшественников получил в дар от индийского магараджи сто лет назад, мы разговорились о щекотливых особенностях его службы и о миролюбивом характере туланцев.
Мы очень плохой солдаты, сказал он, без видимого сожаления поводя плечами.
Ну, если вам не надо сражаться...
Очень плохой солдаты. Монахи лучше.
Монахи?
Он утвердительно кивнул:
У монахи есть состязания. Вот такие. Он изобразил движение, которым натягивают тетиву.
Состязания по стрельбе из лука? переспросила я.
Правильно. Четыре раза год они соревноваться, весь сампал, весь дом монахов против всех других. Из лука. Но всегда пьянство сначала.
Они сначала напиваются?
Пьют кхотсе. Так называлось местное пойло, перебродившее молочное пиво, которое я пробовала только однажды, в свой первый приезд. Думаю, даже самые страстные любители этого напитка согласятся, что к нему нужна особая привычка. Напиться, продолжал Сриккум Пих, потом они выпускать стрелу. Некоторые очень хорошо. Попадать в центр мишени, стрелять в точку. Но. Начать хорошо, потом напиться, заканчивать не хорошо. Смеяться слишком много. Падать. Он покачал головой. Грустное положение дел.
Значит, вы не можете использовать этих монахов в качестве солдат?
На его лице отобразился благоговейный ужас:
Ринпоче, Тсунке, верховный лама, главный жрец, они мне не разрешать. Ни один не разрешать. Они очень... он надул щеки, выпустил воздух через рот и покачал головой.
А разве у вас нет кого-нибудь вроде самураев? По-моему, я что-то читала о представителях военного сословия. Как они называются? Треих?
Они не хорошо тоже. Самый плохой. Все размякли. Очень мягкие люди теперь. Слишком много жить в домах, как говорится. Из них плохой офицер, вы разве не знаете. Он опять покачал головой и внимательно изучил свой пустой бокал. Грустное положение дел.
А остальные мужчины? Из кого вы вербуете солдат?
Не иметь солдат, сказал он, пожимая плечами. Ни один не иметь. Ни одного шиша.
Ни одного солдата?
У нас есть ополчение; я начальник. У мужчин оружие дома, у нас есть еще оружие, можем дать, здесь, во дворце, также в резиденции губернатора в каждых городах. Но не бараки, не постоявшая армия, не профессионалы, не региональная армия. Он ударил себя в грудь. Вот единственный комплект военная форма на вся страна.
Ничего себе!
Сриккум Пих указал туда, где Сувиндер разговаривал с двумя министрами. Принц помахал рукой. Я помахала в ответ.
Я прошу у принца деньги на форму для людей, продолжал военачальник, но он говорить: «Нет, сейчас не время, старина Сриккум, надо ждать. Может, следующий год». Ну, я очень терпеливый. Оружие важнее формы. Это так.
Но если бы к вам вторглись, скажем, китайцы, сколько человек вы могли бы выставить? Какое количество было бы максимальным?
Тайна государственной безопасности, произнес он, медленно качая головой. Очень совершенно секретно. Потом задумался. Примерно двадцать три тысячи.
О, это довольно внушительное войско. Или ополчение.
Сриккум Пих посмотрел на меня с сомнением.
Это смотреть сколько ружей. Люди не должны их продавать или использовать как другие вещи, как подпорка в доме, а некоторые используют. Он помрачнел
Грустное положение дел, сказала я.
Грустное положение дел, согласился он и тут же повеселел. Но принц всегда говорит: он счастлив, что я самый безработный человек в Тулане. Он огляделся, потом приблизился ко мне и перешел на шепот. Мне пришлось нагнуться, чтобы лучше слышать. Я каждый год получать премию за отличную работу, потому что нет войны.
Серьезно? я рассмеялась. Это же просто великолепно! Вас можно поздравить.
Начальник ополчения предложил наполнить мой бокал, который и без того был полон, и удалился в направлении столика с напитками. Он был явно доволен и самим собой, и отсутствием войны, которое приносило ему немалую выгоду.
Я еще побродила по залу и вскоре разговорилась с одной из учительниц, молодой валлийкой по имени Сирис Уильяме.
О, Сирис, как солистка «Кататонии»?
Совершенно верно. Даже пишется одинаково.
Вас, конечно, все время об этом спрашивают, но тем не менеекак вам нравится здесь работать?
Сирис полагала, что в Тулане чудесные дети. Школы очень плохо оборудованы, а родители частенько не пускают детей на уроки, когда есть работа по хозяйству, но в основном ученики вполне смышленые и прилежные.
А сколько они проводят в школе? Сколько лет учатся?
На самом-то деле они учатся только в начальной школе. Средняя школа существует, но она платная. Хотя плата незначительная, большинству семей и это не по карману. Обычно старший ребенок в семье получает образование класса до седьмого-восьмого, а все остальные уходят из школы в одиннадцать-двенадцать лет.
Старший ребенокэто всегда старший мальчик, даже если в семье есть девочка постарше?
Ну, практически всегда мальчик, печально улыбнулась она. Я пытаюсьто есть, вообще говоря, все мы пытаемся, просто я самая настойчиваякак-то это изменить, но такова традиция многих поколений, понимаете?
Разумеется.
Но здешние люди далеко не глупы. Они уже склоняются к мысли, что образование будет на пользу и девочкам тоже; мы одержали не одну победу. Но все равно это, как правило, значит, что только один ребенок из семьи будет учиться в средней школе.
Думаю, некоторые старшие сыновья были от этого не в восторге.
Как знать, улыбнулась она. Они только радуются, когда заканчивают ходить в школу. По-моему, большинство как раз хотело бы усадить за парты сестер.
Я продолжила циркулировать по залу. Сам премьер-министр рассказал мне о работе туланского правительства. На местном уровне существовало некое подобие демократии, люди в каждом населенном пункте выбирали старосту или градоначальника, который потом выбирал околоточных, чтобы те поддерживали правопорядок (об этом можно было не беспокоиться: уровень преступности традиционно оставался очень низким, и я пока не видела в Тулане никого, кто хоть отдаленно напоминал бы полицейского). Главы благородных семейств, старосты и градоначальники входили в своего рода парламент, который собирался от случая к случаю и мог обращаться с предложениями к монарху, однако все остальные полномочия принадлежали тем, кого назначал монарх, и тем, кого назначали назначенцы монарха. Любой житель княжества, который считал, что с ним несправедливо обошлись в суде или в какой-либо другой инстанции, мог апеллировать к монарху. Сувиндер относился к этой своей миссии очень серьезно, и Джунгетаи Румде считал, что люди злоупотребляют доброжелательностью принца. Он предлагал учредить нечто вроде верховного суда, но Сувиндер предпочитал решать дела по старинке.
Да нет же, они классные ребята. Только имейте в виду: они на все забили большой болт. Рич был инженером-строителем из Австралии. Он рассмеялся. Кое-кто со мной не соглашается, но по моему разумению, у местных классное отношение к жизни: они думают, их души куда-то там переселятся, понимаете?
Я улыбнулась и кивнула.
А кому нужны защитные барьеры, если о тебе заботится сам Господь Бог и в другой жизни тебе больше повезет, понимаете? Но все равно, они вкалывают, как черти. Не могут остановиться.
Еще один круг по залу. Мишель, уныло-симпатичный врач-француз, относился к тому разряду людей, которые считают, что ухоженной внешности достаточно для того, чтобы произвести хорошее впечатление. Он, как у нас говорят, рубил сплеча, но та характеристика, что он дал туланскому здравоохранению, отличалась краткостью и объективностью. Высокая детская смертность, отсутствие акушерской службы в сельской местности, эпидемии гриппа, каждую зиму уносящие несколько тысяч жизней, дефицит продовольствия, много случаев слепоты, которую легко предотвратить и/или вылечить. В некоторых долинах проблемы со щитовидкой, вызванные недостатком минеральных солей и витаминов. Никаких признаков детоубийства на основании пола ребенка. СПИД известен, но не распространен.
На этой оптимистичной ноте добрый доктор сделал мне непристойное предложение, причем таким скучающим тоном, что невольно возникал вопрос: то ли он настолько привык к собственной неотразимости, что уже перестал прилагать усилия, чтобы заманить женщину в свои объятия, то ли настолько боялся отказа, что считал за благо не облекать свое предложение в слишком значимую форму.
Я не последовала примеру Римской империи и не пала.