Снимаю.
Вау. Круто.
Спасибо.
* * *
Пантера сморкается и говорит, что после школы начала ходить на подготовительные курсы в школу искусств, а Самуэль поступил на политологию в университет. Несколько лет мы общались не так часто. Я зависала с художниками, а Самуэля окружали люди, которые хотели изучать международные отношения, попасть в МИД, работать в ООН и спасать мир, как и он сам в последних классах школы. Я думала, он будет в этой среде как рыба в воде. А он замкнулся в себе. Сдавал экзамены, ходил на обязательные семинары, но в свободное время только и говорил, что о скоротечности жизни, что нужно все время гнаться за новыми впечатлениями, чтобы не помереть несчастным. Он был похож на меня в пятнадцать лет. Однажды вечером он позвонил и позвал съездить с ним за город, посмотреть матч по флорболу.
Флорбол? переспросила я.
Да! Это последний матч турнира, который называется «Капри-Сонне».
Ты знаешь кого-то из игроков?
Нет.
А зачем тогда
Да ладно, будет весело. Мы запомним этот день!
Я отказалась. Точно так же, как когда он предлагал сходить в Музей полиции, поучаствовать в исследовании бессонницы в Каролинской больнице, поехать на ипподром смотеть скачки или заняться подледной рыбалкой.
Я вегетарианка, напомнила я.
И что с того? Мы же можем отпустить рыбу обратно. Давай же! Будет здорово. Пора начать жить!
И сейчас, когда прошло столько времени, это может выглядеть спонтанным и забавным. Но все было наоборот. Было в этих идеях что-то судорожное. Самуэль только и делал, что искал новых впечатлений, но он был совершенно не способен наслаждаться чем-либо. Чем больше он говорил о том, что надо пополнять Банк впечатлений, тем более пустым внутри он казался. Помню, я жалела его. Думала, что ему одиноко. Особенно когда он прислал сообщение по дороге домой с того турнира по флорболу и написал, что два матча из трех были «охренительно-интересными». В каком-то отчаянии и страхе. Не знаю, чего он боялся. Прости, на меня снова накатило, я не специально. Можешь принести салфетки?
* * *
Потом мы сидели молча. Но эта тишина не была тяжелой, такой, когда хочется опрокинуть барную стойку и кинуться к выходу. Мы просто сидели, я думал о рыбных паразитах, Самуэль отвечал на сообщение от Пантерыдевушки, которая была с ним на вечеринке в Лильехольмене.
Вы давно дружите? спросил я.
Вопрос прозвучал совершенно естественно. Мне не надо было думать, чтобы сформулировать его. Просто стало интересно, и я спросил, а Самуэль ответил, что они знакомы класса с восьмого-девятого. Они играли в одной баскетбольной команде, но потом ее выперла из дома собственная семья, потому что она не хотела жить, как они, и тогда она где-то полгода жила у Самуэля.
Где прошло твое детство?
И снова: вопрос просто вырвался. Не знаю, как или откуда, но я сидел там за барной стойкой и задавал вопросы, как какой-нибудь заправский журналист из ящика. Самуэль рассказывал о своем детстве, о том, что они с Пантерой жили по соседству, в спальном районе недалеко от центра.
Хорошее было место. Совершенно разные люди. Бездельники и шведы, алкаши и пенсионеры. Нам там нравилось. А ты где вырос?
Я немного рассказал о своей жизни, переездах по Швеции, детстве в Хальмстаде, подростковом возрасте в Гётеборге.
Теперь я понял, сказал Самуэль.
Что понял?
Твой диалект. Никак не мог определить, откуда он.
Он ничего не спросил о моем брате. Не пытался узнать меня, выжимая из меня давние истории. Но именно этим мы и занималисьузнавали друг друга. Мы давали друг другу время. И пусть мы не трещали, не замолкая, но уже в первый вечер в «Спайси Хаузе» почувствовали, что близки. Вычеркни это. Просто напиши, что нам не надо было трепаться без умолку, чтобы понять, что мы станем лучшими друзьями.
* * *
Пантера собирается с духом, кивает и говорит, что Самуэль постоянно беспокоился за собственную память. Он заводил блокноты и делал короткие записи, чтобы запоминать все впечатления. Переживал, что никогда не помнит лиц. Иногда я задумывалась, а может, его память ухудшалась именно потому, что он так активно старался ее улучшить. Весной две тысячи седьмого года он запустил проект «Фаза памяти». Тебе о нем уже рассказывали? Совершенно безумная идея. План был такой: Самуэль решил разделить календарный год на фазы памяти. В начале января он выбрал себе пару джинсов, кепку и туалетную воду. И носил эти вещи каждый день целый месяц. Наступил февраль, он переоделся в другие брюки, надел берет, достал новую туалетную воду. К тому же он решил задействовать слух и весь февраль слушал только Тупака. Потом пришел март, и Самуэль носил чиносы, душился новым парфюмом, ходил без головного убора и слушал только Боба Марли. В апреле он проделал то же самое снова, новые брюки, новая туалетная вода, новая музыка и плоская кепка на голове. Он надеялся, что эти ассоциации помогут сохранить воспоминания, и жизнь почему-то будет казаться длиннее. Но, как с ним часто случалось, план оказался лучше в теории, чем на практике. К лету проект был закрыт. На мой вопрос почему, он ответил, что не добился нужного эффекта. Вместо того чтобы помнить впечатления, он помнил музыку, брюки и парфюмы. Но о самой жизни, буднях, проходивших мимо, он теперь помнил еще меньше. Он сказал это воскресным вечером, когда мы ждали поезд в метро на станции Мариаторгет. Мы ехали с баскетбола, пальцы болели от ударов по низким, специально для детей, корзинам, кожа на кончиках пальцев стала грубой и грязно-серой, Самуэль покачал головой и посмотрел в сторону, откуда скоро должен был прийти поезд, рельсы потрескивали, как костер.
Не понимаю, как вам это удается, произнес он.
Я догадалась, что он имеет в виду память, и объяснила, что моя тоже ни к черту:
Я даже не помню, что делала на прошлой неделе.
Самуэль посмотрел на меня и расплылся в благодарной улыбке:
Правда?
Может, и не совсем правда, но я сказала это, чтобы ему полегчало, мне было его жаль, ведь он изо всех сил старался понимать и контролировать то, что для других было совершенно естественно.
* * *
После трех заходов мы сделали последний заказ, а потом самый последний заказ и попросили счет. Я заплатил. Казалось, Самуэль этого даже не заметил. Но когда мы стояли на площади и собирались прощаться, он сказал:
Спасибо за пиво. В следующий раз плачу я.
Все нормально, ответил я и протянул руку.
Он взял мою руку, поднес ее к своей груди и подался вперед, чтобы обнять меня. Я не сопротивлялся, не обнял его в ответ, но и не оттолкнул, не стукнулся с ним лбом, не думал о том, что придет в голову тем, кто крутит педали в круглосуточном фитнес-клубе. Можно было не волноваться, ведь, когда мы распрощались и я пошел домой, я заметил, что там пусто.
* * *
Пантера говорит, что, конечно, поделится своими воспоминаниями о последнем дне. Мы с Самуэлем разговаривали где-то без пятнадцати одиннадцать. Это я ему позвонила. Он взял трубку и сказал, что сидит в машине и скоро перезвонит. Я повесила трубку и подумала: сидит в машине? Чьей машине? Куда он едет? И почему такая странная фоновая музыка?
* * *
Во второй вечер ничего особенного не произошло, в третий и четвертый тоже. Мы встречались в разных местах (два раза в «Спайси Хаузе», один раз в Старом городе). Заказывали напитки, пили, трепались. О самых обычных вещах. Тех, которые люди обсуждают, чтобы не выглядеть полными безумцами. Но посреди совершенно рядовых разговоров возникало и что-то необычное. Как когда Самуэль вдруг спросил, пробовал ли я приправлять груши шафраном.
Офигенно вкусно.
Или когда он рассказывал о байдарочном клубе, где можно брать напрокат лодки, не будучи членом клуба.
Попробуем как-нибудь?
Или когда спросил, бывал ли я за полярным кругом. Нет, ответил я. А ты?
Несколько лет назад гонял в Юккасъярви, чтобы заценить северное сияние.
Один?
Угу. Но я там был всего одну ночь. Остановился в хостеле и несколько часов пробирался в снегу по пояс в поисках северного сияния. Небо было абсолютно черным. Тогда мне пришло в голову, что надо что-то сделать, чтобы северное сияние появилось. Я стал лепить снежки и подумал, что если попаду в одно и то же дерево три раза подряд, то увижу его. Оказалось сложнее, чем я думал. Пришлось потратить минут пятнадцать.
И что, увидел сияние?
Нет. Небо было таким же черным, как и раньше. Хотя по дороге назад в хостел я заблудился в лесу. Потом посмотрел на небо и увидел свет. Желтоватый круг посреди черноты. Как что-то инопланетное, гораздо круче, чем на фотографиях.
Мощно.
Но на следующий день девушка за кассой в хостеле сказала, что, скорее всего, я видел свет от стадиона неподалеку.
* * *
Пантера рассказывает, что Самуэль перезвонил в начале двенадцатого. Я ответила с немецкого телефона, мы договорились созваниваться по Скайпу, логинились и набирали друг друга. Самуэль извинился за то, что разраженно ответил на мой звонок, думал, это мама хочет поговорить о деньгах.
Дом? спросила я.
Угу. Этот гребаный дом.
Что происходит?
Ничего особенного. Сижу в коридоре больницы в Худдинге.
Все в порядке?
В полном. Бабушку привез. Она хочет, чтобы ей вернули водительские права. Сейчас она у окулиста. А потом будет проходить тест в автосимуляторе.
Насколько велики шансы, что она справится?
По какой шкале?
От одного до десяти.
Минус двенадцать.
* * *
Однажды вечером мы разговорились об именах, и Самуэль рассказал, что его имя выбрал отец, потому что начал понимать, как работодатели и владельцы квартир реагируют на иностранные имена. Отец не хотел, чтобы сын тоже с этим столкнулся.
А как тебя хотели назвать сначала? спросил я.
Самуэль улыбнулся и стал перечислять имена. Чтобы произнести некоторые из них, надо было два раза откашляться, другие начинались со звука «х», сидящего глубоко в животе, третьи звучали как чихание или рифмовались с двумя оскорблениями. И, сидя там за барной стойкой с бокалом пива и обсуждая имена, я вдруг услышал собственный голос, который говорил, что мой брат ненавидел свое имя.
Однажды он сказал, что больше всего хотел, чтобы его назвали Патриком, и я стал его дразнить, потому что считал, что Патрик звучит ужасно нелепо.
Самуэль кивнул, не задавая вопросов, и в этой тишине я начал рассказывать о брате. В том, что я говорил, не было логики, я просто рассказывал, что мой брат всегда хотел приставку, но пришлось довольствоваться «Геймбоем», что его любимой черепашкой-ниндзя сначала был Леонардо, а потом Рафаэль, что на его пижамных штанах бирюзового цвета была плохая резинка, и, поскольку он всегда их подтягивал с одной стороны, они всегда сидели криво, что однажды, когда мы ели курицу, он сказал, что было вкусно, но жаль, что милые маленькие цыплята ради этого должны умирать, и вся семья, уставившись в тарелки, отложила вилки, а брат довольно продолжал есть, что его волосы были не такими курчавыми, как мои, и в детстве он дразнил меня за мою прическу, но потом, когда подрос, спросил, как сделать волосы более курчавыми, и я, желая отомстить за то, что он меня дразнил, выдумал, что для этого надо есть бананы, и он ел бананы нон-стоп, а потом мама заметила, как увеличились расходы на фрукты, и рассказала, что я пошутил, что однажды на Новый год город грохотал от хлопушек, и брат проснулся и выбежал из своей комнаты в тех самых пижамных штанах с двумя игрушечными пистолетами в руках, крича, что надо отстреливаться. Я сидел и целый час рассказывал то, что помнил, но никому никогда не говорил. Самуэль слушал, кивал, заказывал еще пива. Он не спрашивал: «Так это твой брат умер?» Или: «Как это произошло?» Просто сидел и смотрел на меня. И поскольку он не задавал вопросов, мне было легче рассказывать дальше.
Я сказал, что ему было двенадцать, когда это произошло. Мы недавно переехали в Стокгольм.
Мама устроилась менеджером на предприятие, которое производило кухонные вытяжки, брат был с двумя приятелями и старшей сестрой одного из них, они шли играть в боулинг и переходили парковку около торгового центра, было много снега, их сбоку сбила автоцистерна, приятели выжили, сестра одного из них тоже, а мой брат умер.
Самуэль посмотрел на меня. Он не наклонил голову. Не выглядел так, будто жалеет меня.
Его поймали?
Водителя? Угу. Были свидетели и все такое. Но потом отпустили. Он сказал, что не заметил, что сбил их. Думал, что наехал на тележку.
Я подумал, что сейчас последует вопрос, сейчас он спросит, что я чувствовал и что происходило в семье, имел ли развод родителей отношение к смерти брата, поэтому ли мама решила уволиться и вернуться на родину. Но нет. Вместо этого он сказал:
Тебе повезло, что у тебя такая отличная память.
В смысле?
Он всегда будет с тобой. Он не умер. Он продолжает жить. Благодаря тебе.
Мы сидели молча. Когда приносили счет, мы никогда не делили его пополам. Кто-то оплачивал все целиком. Иногдаон. Довольно частоя.
* * *
Пантера говорит, что Самуэль упорно называл бабушкину деменцию «растерянностью». Он рассказывал о том, сколько всего семья сделала для того, чтобы ей не пришлось уезжать из дома. Они распечатывали четкие инструкции, как включить и отключить сигнализацию. Приклеивали яркие бумажки на пульт дистанционного управления, чтобы она не забыла, как переключать каналы. Купили стационарный телефон с кнопками размером с куски сахара, потому что она всегда забывала класть на базу беспроводные телефоны, и когда у нее было занято больше двух часов, все начинали нервничать, и кому-то приходилось прыгать в такси и ехать к ней домой только затем, чтобы обнаружить, что она спит перед телевизором. Однажды Самуэль рассказал, что позвонил ей на домашний телефон, и когда она ответила, телевизор орал так, что она сказала «подожди немного». Потом телевизор затих, а бабушка пыталась продолжить разговор с Самуэлем по пульту дистанционного управления. Я смеялась, когда он это рассказывал, Самуэль и сам смеялся, но потом добавил:
Все это было бы смешно, если бы не было так печально.
Я так и не поняла, почему его так задела бабушкина болезнь. Для меня старениеестественная часть жизни, люди стареют, становятся забывчивыми, вынуждены принимать помощь других. Но Самуэлю как будто было трудно с этим смириться.
* * *
Однажды вечером к нам в бар заглянула Пантера. Вернее так. Сначала вошла Пантера. Потом ее прическа. И под конец ее духи слеш запах сигарет.
Ух ты, а у вас тут весело, сказала она, увидев, что мы сидим молча.
На ней были брюки в стиле милитари и куртка с фиолетовым павлиньим узором, в которой она была похожа на промокший помпон (на улице шел дождьи с ее куртки на пол стекали темные ручейки). В этот раз мы поздоровались. Я подумал: Пантера? Почему Пантера? Если она и не похожа на какое-то животное, то как раз на пантеру. Утопленный турецкий хомяквозможно. Курдский суроквполне. Гигантский сирийский сурикатвероятно. Нализавшийся персидский павлинда, но только из-за куртки. Вместо того чтобы спросить, почему ее называют Пантерой, я спросил, что она будет пить, и пошел в бар сделать заказ.
* * *
Пантера говорит, что, сидя в больничном коридоре, Самуэль рассказывал, что забрал из бабушкиного дома кучу памятных вещей. Фотоальбомы и компакт-диски, духи и рождественские открытки, старую дедушкину одежду. И все это для того, чтобы попытаться вдохнуть жизнь в бабушкины воспоминания.
И как, сработало? спросила я.
Не знаю. Бывает по-разному. Иногда у нее очень ясная голова. В машине она подпевала песне и спросила, как дела у Вандада. А через три минуты решила, что я ее похитил. Просто безумие какое-то.
Он произнес это хриплым голосом. Потом откашлялся.
Когда она меня не узнает, я надеваю старую меховую шапку деда. Тогда она становится сговорчивее. Но нужно держаться на небольшом расстоянии, потому что иногда она лезет целоваться.
Пока мы разговаривали, он встал и стал бродить по коридорам, два раза я слышала, как он спрашивал, где находится автомат с кофе, потом какая-то медсестра сказала, что можно взять кофе «вон там», и Самуэль пошел и налил себе чашку кофе. Когда я спросила, как дела у Вандада, он несколько секунд молчал, а потом ответил.
У Вандада все хорошо. Наверное.
В смысле? Что-то случилось?
Не, ничего такого. У него все хорошо. У меня все хорошо. У всех все хорошо.
Окей.
В тот раз Самуэль врал так же плохо, как и всегда. Все, что требовалось для выяснения правды, это сидеть молча (подносит ладонь к уху, как бы прислушиваясь).