Я не видел, когда он появился.
Сидеть на корточках долгое время умение восточного человека, у других народов ноги быстро затекают.
Мне пришлось ещё раз сходить домой за инструментами, он продолжал сидеть на корточках.
В следующий раз я пошёл от деревьев на дневную молитву, и когда зашёл за барак, где он меня уже не видит, поднимался к синагоге по склону, наверху которого получил подножку, позвонил в полицию.
Дневная молитва короткая, да я ещё поспешил закончить её раньше всех и побежал к дому.
Чёрной смерти уже не было. Я разглядывал место, где он прятался, сидя на корточках. Там же пряталась и белая смерть.
То же самое место выбрал тот же их офицер. Время прихода смертей и испарения чёрной смерти указывал тот же офицер, в руках которого все телефоны и мой.
Я разглядывал это место, оно было усеяно окурками.
Позвонил полицейский, что затрудняются найти меня. Я поспешил им навстречу, их было двое, с пушками, приклады готовы к бою.
Сказал им, что этого человека уже нет, показал место, где он прятался, показал множество его окурков, предложил взять их на экспертизу.
Моё предложение они не приняли, позвонили куда надо, немного постояли и пошли медленно обходить окрестности.
А подножка, правда, пустячок.
Кто прослушивает мой телефон, может сделать любую смерть: чёрную и белую.
И моя жалоба госконтролёру не о смертях белых и чёрных, которые крадутся за мной десять лет после покушения на меня в 2003. И скоро будет официальный ответ, что ни покушений, ни смертей нет в единственной демократии на Ближнем Востоке.
Моя жалоба от 28.2.2014 о прослушивании моего телефона, потому что сегодня убивает не тот, кто убивает.
А тот, кто прослушивает телефон.
В стране беззакония.
Госконтролёр ответил: «23.3.2014. Нам нечего добавить к тому, что писали вам в нашем письме от 11.2.14, и мы направляем вас снова к праву обжаловать, согласно закону, решение полиции закрыть дело».
Вот я и хочу, согласно закону, получить это решение полиции закрыть дело о подножке и видеть, согласно закону, своими глазами, а не глазами госконтролёра, сообщение полиции о моём праве обжаловать решение полиции закрыть дело о подножке.
Получается, как в другом государстве кэгэбэ, там сорок три года назад я участвовал в подобных сценариях: там тоже были карательные органы, тоже было что-то вроде госконтролёра, а я был третий лишний, которому не показывали всякие бумажки.
Это будет мой ответ госконтролёру по делу о подножке.
Но моя жалоба от 28.2.2014 не о подножке, а о дополнительном уголовном преступлении прослушивание моего телефона.
Госконтролёр реагирует на это уголовное преступление круто: не открывает такого дела.
Это будет напоминание о моей жалобе о прослушивании моего телефона, письмо 16.5.2014.
24.6.2014 ответил госконтролёр, что ему не ясно, о чём моя претензия не получил сообщение полиции о закрытии дела? И сообщает, что у меня есть право подать полиции просьбу увидеть материал.
Мой ответ госконтролёру стандартный, как в предыдущих жалобах на полицию:
«Только от госконтролёра узнал, что полиция закрыла жалобу о подножке в тот же день. Только от госконтролёра узнал, что полиция из-за ошибки не послала сообщение о закрытии дела и праве на обжалование. Только от госконтролёра узнал, что в полиции решено сделать выводы из происшедшего». И стандартная предпоследняя фраза: «Мне жаловаться этой полиции на эту полицию?» И стандартная последняя фраза: «Смех и только, жаловаться госконтролёру, у которого меньше полномочий, чем у автобусного контролёра».
Но вот этого раньше не было: полиция сделает выводы из происшествия.
Интересно проверить.
Глава пятая
Меир давно оставил наш район. Как-то он зашёл в наш дом учения. Когда дошёл и до меня, спросил про жизнь и что нового написал. Хотел сбегать домой, но у него не было времени ждать, показал на Майзелиша через него передать. В тот же день я передал для Меира, а через несколько дней спросил, передал ли. Он повёл меня в лобби дома учения, показал на книжную стойку, на неё он временно положил мою книгу, и нет её.
Я смолчал и ушёл.
На стойку с умными книгами не кладут мои произведения, но это так, между прочим.
Спросить ребёнка, как пропала игрушка, скажет, что положил туда и покажет.
Детская отговорка.
Да и зачем чекистам ещё одна моя книга, когда только на почте не дошли до адресатов десятки моих книг?
Даже лучше передать, чтобы не засвечиваться.
Такое может быть только в большом учреждении, с большим штатом чекистов, которые не знают, кто и что делает.
С того дня я не обращал на стукача внимания, и он не проявлял ко мне внимания, чтобы не напороться на людях на мою неприязнь, которой не будет.
Раз, когда я за полночь возвращался в Рамот от домохозяйки, она проверяла иврит книги «Пререкания-1», чекист ждал меня на платформе автобусной остановки Бар-Илан, держался за столб одной рукой и покачивался вокруг него, а я пошёл по самой кромке платформы, чтобы быть подальше от него.
В другой раз, вечером в субботу, я в одиночестве поднимался на очередной шалом-захар в полумраке подъезда. Он быстро скатился по лестницам сверху и страстно пожал мои руки.
А потом, в одну из суббот, в узком проходе между синагогами, шли мы навстречу друг другу, и я увидел его, только когда он резко протянул руку к моей руке, пожал её со словами «шаббат шалом», и я ответил пожатием. За ним шли женщина и девушка, и по их совместному шагу уловил, что они его жена и дочь. Это успел уловить в короткое мгновение до пожатия рук, и ещё сверкнула мысль не обидеть женщин: рука действовала инстинктивно и возлюби ближнего, как самого себя. А он не ближний твой, а чекист. Но уже не было времени на команду руке не отвечать на пожатие.
И всё-таки я доволен, что первой была мысль не обидеть женщин.
Когда я начал посещать новый урок перед утренней молитвой, а чекист молится утром в другом месте, то он зашёл на урок три дня подряд, ровно столько, чтобы доложить о моём новом постоянном уроке. Задание он выполнил и больше не заходил.
Всё сгодится, чтобы выбрать способ, время и место уничтожить врага народа.
Моё знание о чекисте не влияет на работу отдела по уничтожению врагов народа. Чекист продолжает стучать и разоблачать себя.
Не влияло и прежде моё знание о десятках других стукачей, они продолжали стучать, разоблачая себя.
Не влияло и разоблачение стукачей другими людьми в разных местах и в разные времена.
Всё государство стукачи выбирай лучших.
Набор в стукачи объявляют в прессе.
Разоблачение стукачей не тревожит отдел и не интересует общественность.
Все знают про стукачей.
Все знают, что убивают.
Если родственники и друзья убитых не боятся заявить, что убийство дело рук не арабов, то это заглушает пресса.
И тогда протестуют тихо: не допускают на похороны прессу.
Стукач важная часть убийства.
С этим же стукачём случай вышел из-за моего дружеского кивания головой всем в округе. В синагоге он спускался по лестнице, а я поднимался и, не разглядывая, машинально кивнул. Он тоже кивнул. Только тогда увидел его испуганное лицо. Наверное, и моё было испуганное.
Через два дня при встрече с ним в синагоге на меня смотрело его испуганное лицо, но я не кивнул.
Наверное, испуган не из-за кивка моего, а что попал в эту книгу. Она ложится к концу дня у них на стол, и ему сказали.
И как ему теперь жить? А у него ещё жена, дети, внуки.
Это и мой ежедневный вопрос, но с волнением не за себя, а только за жизнь моих детей и внуков.
Конечно, как и другие, требует от старшего офицера уничтожить меня немедленно.
Почувствует большое облегчение, когда меня уничтожат.
Вознесёт благодарственную молитву?
Глава шестая
Однажды в субботу после шалом-захар, я возвращался к себе. Впереди был подъём к моему дому, а наверху стоял человек, в слабом свете фонаря. Догадался, что это Исраэль Вайсенштерн.
Стоит на удобном месте, просматриваются все подходы к моему дому, чтобы не пропустить меня. Для меня это прямая дорога домой. А его позиция никак не оправдана. Его дом в обратном направлении от моего продвижения.
Поздним вечером, в темноте, не идут длинной дорогой на шалом-захар, когда есть короткая.
И с ним три маленькие девочки для театрального реквизита и подкрепиться лёгким угощением.
Тем более, с малышами не идут длинной дорогой, да ещё в поздний час.
Встреча со мной запланирована заранее и безошибочно, потому что шалом-захар в этот вечер единственный.
Это для встречи он сделал приличный крюк.
Несколько месяцев ранее, он подстраивался под меня ходить вместе по всем шалом-захар в тот вечер. И пару раз тогда двумя руками тянул меня к себе за мою короткую бороду, как бы целуя.
Такое приручение позволит непроизвольно пырнуть ножом.
Начал он приручать меня давно.
Я приветлив со всеми и с теми, кто, при случайной встрече, пристально изучают небо или пристально изучают землю.
А он ничего не изучал, а бросал на меня короткий свирепый взгляд и вымещал зло в сторону. У верующих евреев такое не бывает.
Так продолжалось долго. Но однажды он ответил улыбкой, а я был доволен собой. Потом мы приветствовали друг друга. Но через раз он фокусничал. Я протягиваю руку для рукопожатия, а он хватает большой палец или дёргается в сторону, или обнимает меня.
Потом было обычное: «Чем ты занимаешься?» «Пишу». «Что пишешь?» «О жизни, несколько книг написал». «Дай почитать». «Тебе одну?» «Давай все». «Сейчас принесу». «Только не сейчас».
Он не знал, как дальше реагировать.
От разговора о книгах прошло много месяцев.
И, правда, кому нужны мои книги! Кроме чекистов. И то не всегда.
Мы поравнялись, я приветствовал его с субботой и пошёл дальше. А он сказал: «Ты пойдёшь навестить маму?» Я остановился, долго не понимал его вопроса, и очень удивлённый сказал: «Она несколько лет, как умерла». Он сказал, что знает об этом. «Конечно, сказал я, пойду на кладбище».
Кто помнит чьи-то даты? Да ещё такие!
Говорили спокойно и разошлись.
Но так не говорят «навестить» покойного. Навестить можно только в загробном мире, который наступает вслед за гробом.
Намёк?..
На выходе следующей субботы он вёл молитву в нижнем зале, закончил её и пошёл к выходу. Люди тоже тронулись со своих мест к выходу. Он мог пройти только возле меня, я подождал его. Свирепое лицо проходило рядом со мной, не видя меня.
Наверное, ему сказали, что он уже в этой книге.
Я спросил, не ёрцайт ли у него.
У кого будет ёрцайт на предстоящей неделе, ведёт молитву на исходе субботы, но не говорит кадиш.
В эту минуту кто-то начал кадиш, а он приставил к лютому рту палец, мол, молчат во время кадиша. Упрёк правильный, но злобный.
Нет такого в наших краях вообще, а тем более в святом месте, да ещё во время молитвы.
Следующими шагами он пересёк говорящего кадиш. Я поспешил за ним и на ходу говорил: «Ты учишь меня молчать во время кадиша, а сам пересекаешь говорящего кадиш?»
Не глядя на меня, он жестоко кивнул головой.
Такой чирикнет ножичком.
С его стороны оказалась дверь в туалет и он нырнул туда.
После короткой молитвы не идут в туалет, а спешат домой рядом.
Но из-за нервного моего голоса, он испугался, что на этом я не остановлюсь и закричу, что он стукач. И он спрятался в туалете.
Но разве я такой!
Бывший советский пионер, честный комсомолец, порядочный беспартийный, правильно держу вилку и нож, ем курицу руками. Да ещё еврейское правило не злословить. Чтобы человек не побледнел, что приравнивается к пролитию крови.
Мне-то они пустят кровь, не думая ни о чём еврейском.
А через неделю утром в комнате синагоги, там получасовой урок перед молитвой, он низко наклонился над книгой, как бы глубоко погрузился в учёбу. Знал, что я приду на урок первым, принесу книги для нескольких учеников, и буду единственным в комнате. Удобно понаблюдать, как я себя чувствую после происшествия неделей раньше.
То была инициатива старшего офицера. Если бы пришёл на следующее утро инициатива его.
Я разложил принесённые книги по столам, поставил раву стендер, положил на него книгу для рава, раскрыл на сегодняшней странице, поставил раву стул.
Чекист встал и вышел.
Если всех стукачей описывать, не будет конца этой книге.
Глава седьмая
Только ещё про одного.
Использовал его, как связного.
К моему хлебному магазину в середине улицы Агрипас, напротив рынка, я выхожу из автобуса в начале улицы, и иду пешком, из-за вечной пробки на ней.
Вышел из автобуса, думаю своё, а меня окликают по имени. Человек с широкой улыбкой, сияющими глазами говорит мне: помню ли я его на уроках рава Ицхока Зильбера, он Шломо, а кто не знает Михаэля Бабеля!
Лицо знакомое, но разве всех упомнить за те давние годы? Многие прошли через уроки Торы Учителя. Сидели тесно за столом, на диване, примостились на стульях, так что было не пройти. Стукачей было не меньше, чем не стукачей, чтобы услышать не слова Торы, а «эти могут такое, что вы не можете себе даже представить». Учитель честно добавлял, что так поучал его, неопытного, когда он ещё только приехал, другой рав.
Я улыбнулся Шломе, пожал ему руку и пошёл за хлебом.
Через несколько дней я снова вышел на той остановке за хлебом. Шломо меня ждал.
Как твоя жизнь? спросил он радостно.
А я подумал, что мне представился удобный случай.
Меня скоро убьют, сказал ему.
Он продолжал профессионально улыбаться и сиять.
Поэтому я спросил его весело:
Ты знаешь, что убивают?
Он сделал руками, как будто взял баскетбольный мяч и покрутил его, как перед броском.
Всё времени не было. Он смотрел на мяч и крутил его. То работа, то детишки. Но сейчас, когда они подросли
Он не кончил и улыбался и сиял мне. А я улыбался и сиял ему.
Мы расстались с чекистом со счастливыми лицами от выполненной каждым своей задачи.
Он-то передаст, что не боюсь.
По доносам чекистов убили и Учителя.
Он всю свою жизнь только бежал, взлетал на последний этаж, обгонял всех помочь людям.
Ему, в его шестьдесят шесть молодых лет, сделали что-то с сердцем, и он не мог подняться на одну ступеньку. Обычно, такой долго не жилец.
А он продолжил бежать и взлетать помогать людям. Такого не бывает у сердечников.
И его продолжали убивать. А он бежал и взлетал ещё двадцать один год.
Он не был сердечником.
Через сердце его убивали.
Глава восьмая
Покушение на меня в 2003 году было за три дня до передачи первой трилогии в печать настолько мешали книги: «Мой Израиль», «Мудаки», «Прощай, Израиль или Последняя утопия».
Но пока мои книги не были нужны, окончательная расправа задержалась.
Потом интернет-чекисты долго дурачили меня-чайника, это тоже задержало расправу со мной.
А тут я сам ставлю мои книги, одну за другой, на полку интернетного магазина «Амазон» в захваченном чекистами интернете, как захватили они все средства связи, издательства, сети книжных магазинов всю пропаганду и промывание мозгов.
Такой прыти в их интернете, с моей не разрешённой пропагандой, чекисты не ожидали.
И 21.12.2014 некто позвонил мне, что придёт посмотреть квартиру в одиннадцать ночи.
Я сдаю часть моей разделённой квартиры. В объявлении написано, что сдаётся только молодожёнам.
В моём районе проживают изучающие Тору. Множество синагог и домов учения, многие учатся без перерыва до одиннадцати ночи.
Сказал ему, пусть приходит.
Я сдаю уже несколько лет, и не было приходов в такой поздний час.
В 22:24 позвонил неизвестному, сказал, что уже поздно и чтобы пришёл завтра.
Он спросил, можно ли сейчас прийти.
Обратил внимание, что он говорил в очень тихом месте, но там, где учат Тору, шумно.
А если он не в месте учёбы и может прерваться, нет причины приходить так поздно.
Сказал, чтобы пришёл завтра.
В 23:40 позвонил в полицию, по номеру 100, передал слово в слово о разговоре с неизвестным.
Дали мне номер телефона, по которому можно выяснить про номер телефона неизвестного.
И по этому номеру повторил весь свой рассказ, но там отказались проверять номер неизвестного и сказали подать жалобу в полицию.
Снова позвонил по номеру 100, там тоже сказали подать жалобу.