Глэдис умолкла, чтобы перевести дух. За рулемкак сейчасона часто начинала задыхаться, словно выбивалась из сил из-за скорости. Но говорила спокойно и даже весело.
Они ехали по погруженной во тьму Колдуотер-Каньон-драйв над бульваром Сансет, и было тридцать пять минут второго ночи, первой ночи, когда в Лос-Анджелесе начались массовые пожары. Глэдис закричала, разбудила Норму Джин, вытащила ее в пижаме и босиком из бунгало, затолкала в свой «форд» выпуска 1929 года, поторапливая, приговаривая: живей, живей, живей, и все это шепотом, чтобы не услышали соседи. Сама Глэдис была в черной кружевной ночной сорочке, поверх которой второпях накинула полинялое шелковое кимоно зеленого цвета, давешний подарок мистера Эдди. Она тоже была босиком, встрепанные волосы прихвачены шарфом. Узкое лицо словно величественная маска: перед сном Глэдис намазала его кольдкремом, и кожу только-только начал покрывать принесенный ветром пепел. Ужас что за ветер, сухой, горячий, он злым неукротимым потоком несся по каньону! Норма Джин была в таком ужасе, что даже плакать не могла. А эти сирены! Эти людские крики! Странные визгливые крики, они напоминали голоса птиц или животных. (Может, то были койоты?)
Норма Джин видела зловещие всполохи огня, что отражались в облаках, в небе над горизонтом за Сансет-стрип, в небе над тем, что Глэдис называла «целебными водами океана», далеко-далеко; на фоне этого грозного неба вырисовывались пальмы, трепещущие от ветра, теряющие иссушенную пожелтевшую листву; и она уже несколько часов чувствовала запах дыма (о, совсем не то, что вонь от прожженных сигаретами простыней Глэдис). Но до нее не дошло, ни поначалу, ни теперья ведь не была приставучим ребенком, скорее я была очень послушная и отчаянно надеялась на лучшее, что мать ведет машину совсем не в том направлении.
Не от забрызганных пламенем холмов, а наоборотк ним.
Не от жгучего удушливого дыма, но прямиком к нему.
И все же Норме Джин следовало бы догадаться, все признаки были налицо: Глэдис говорила очень спокойно и рассудительно, так что ее приятно было слушать.
Когда Глэдис была, что называется, «в себе», она говорила ровным невыразительным голосом, из которого, казалось, были выжаты все эмоции, как выжимают с силой последние капли воды из мягкой мочалки. В такие моменты она избегала смотреть вам в глаза; она обладала способностью видеть вас насквозьтак мог бы смотреть сквозь вас арифмометр, будь у него глаза. Когда же Глэдис была «не в себе» или только начинала проваливаться в это состояние, она изъяснялась быстро, обрывками слов, не поспевая за своим кипящим разумом. Или же говорила особенно спокойно, логично, как одна из учительниц Нормы Джин, объясняющая общеизвестные вещи.
Мы заключили пакт с дьяволом. Даже те из нас, кто не верит в дьявола.
И Глэдис, резко повернув голову к Норме Джин, спросила, слушает ли та ее.
Д-да, мама.
С дьяволом? Пакт? Как это?
У обочины дороги валялся какой-то бледный блестящий предмет, нет, не человеческое тело, возможно, кукла, брошенная кукла. Но первой панической мыслью было, что это именно ребенок, забытый впопыхах, когда начался пожар, нет, конечно, никакая это не кукла!.. Глэдис, похоже, не заметила этого предмета, машина промчалась мимо, но Норму Джин вдруг пронзил ужасона оставила свою куклу дома, на постели! В этой панике и спешке, когда возбужденная мать разбудила ее и затолкала в машину, среди воя сирен, сполохов огня, запаха дыма, она забыла свою куклу-златовласку, и теперь она сгорит!.. Правда, в последнее время кукла была уже не тазолотые волосы потускнели, розовая резиновая кожа уже не была столь безупречна, кружевной чепчик давно потерялся, а халатик в цветочек и белые пинетки на дряблых ножках были безнадежно испачканы. Но Норма Джин все равно очень любила свою куклу, свою единственную куклу, так и оставшуюся безымянной, подаренную ей в день рождения, которую она называла не иначе как «Кукла». Но чаще, в приливе нежности, просто «Ты». Так обращается человек к своему отражению в зеркале, ведь когда он видит себя, имена не нужны. И Норма Джин вскрикнула:
Ой, м-мама, а что, если наш дом сгорит? Я там забыла куклу!
Глэдис презрительно фыркнула:
Кукла! И очень хорошо, если сгорит! Для тебя же лучше. Какая-то нездоровая привязанность.
Глэдис надо было следить за дорогой. Тускло-зеленый «форд» 1929 года выпуска, прошедший уже через несколько рук, она купила за 75 долларов у какого-то приятеля своего знакомого. Тот «сочувствовал» Глэдис как разведенной матери-одиночке. Машина была не слишком надежная, тормоза у нее барахлили, за руль приходилось держаться крепко, обеими руками, причем в самой верхней его части, и еще сильно наклоняться вперед, к лобовому стеклу, чтобы заглянуть за капот и разглядеть дорогу, поскольку все стекло покрывала паутинка мелких трещин. Глэдис сохраняла спокойствие, была даже как-то чересчур спокойна, она успела выпить полстакана крепкого напитка, успокаивающего, вселяющего уверенность, нет, не джина, не виски и не водки. Но поездка в гору по Сансет-стрип была сегодня ночью настоящим испытанием, ибо мимо пролетали пожарные машины с оглушительными сиренами и слепящими фарами, а на Колдуотер-Каньон-драйв, на этой узкой дороге, полно было других машин, едущих навстречу. Они тоже слепили ее фарами, и Глэдис чертыхалась и сетовала на то, что не надела темные очки. А Норма Джин, прикрывая глаза ладонью, поглядывала сквозь пальцы на бледные встревоженные лица за ветровыми стеклами других автомобилей. Зачем мы едем наверх, в горы, зачем нам туда в эту ночь, когда бушует пожар?
Но девочка не стала задавать этих вопросов, хотя, возможно, и вспомнила, как ныне покойная бабушка Делла предупреждала ее, Норму Джин, чтобы та следила за «перепадами в настроении» Глэдис. И заставила Норму Джин пообещать, что, если дело «примет опасный оборот», та должна немедленно позвонить ей.
И если надо, я возьму такси и тут же примчусь, пусть даже это обойдется мне в пять долларов, решительно добавила она.
Вообще-то, бабушка Делла оставила Норме Джин вовсе не свой телефон, а номер старшего по дому, поскольку у самой Деллы телефона не было. И Норма Джин заучила этот номер наизусть, когда год назад переехала жить к Глэдис, когда свершился тот триумфальный переезд в новую резиденцию Глэдис на Хайленд-авеню, совсем рядом с Голливуд-боул. Этот номер Норма Джин помнила потом всю жизньVB 3-2993, хотя ни разу так и не осмелилась его набрать. К тому же в ту ночь, в октябре 1934-го, бабушки уже не было на свете. Она умерла несколько месяцев назад, а дедушка Монро, так тот умер еще раньше, и некого было ей звать, даже если она отважилась бы позвонить по этому номеру.
На свете вообще не существовало номера, по которому Норма Джин могла бы кому-то позвонить.
Отец! Если бы я знала его номер, позвонила бы ему, где бы он ни был. И сказала бы: ты нужен маме, пожалуйста, приезжай! Помоги нам! И я верила, верила, что он тут же приехал бы.
Впереди, у въезда на Малхолланд-драйв, перекрыл дорогу полицейский кордон. Глэдис выругалась:
Черт побери! и резко ударила по тормозам.
Она хотела уехать повыше в горы, чтобы оказаться над городом, и плевать на риск. Плевать на сирены, на хаотичные вспышки огня, на завывающие горячие ветры Санта-Ана, трепавшие машину даже за скалистыми стенами Колдуотер-Каньон-драйв.
Здесь, на этих уединенных престижных холмахБеверли-Хиллз, Бель-Эйр и Лос-Фелис, находились частные резиденции кинозвезд; Глэдис часто возила Норму Джин на воскресные экскурсии мимо их ворот, когда, конечно, хватало денег на бензин. То были счастливые мгновения для матери и дочеридругие ходят в церковь, а мы вместе ездили на прогулки, но сейчас была ночь, и воздух загустел от дыма, и никаких домов не было видно, и, возможно, частные резиденции звезд сейчас были объяты пламенем, и поэтому дорога была перекрыта. Вот почему через несколько минут после того, как Глэдис свернула к северу, на Лорел-Каньон-драйв, где у обочины были припаркованы машины «скорой», ее остановили полицейские в форме.
Они грубо спросили, куда это она, черт побери, направляется, и Глэдис объяснила, что живет здесь, на Лорел-Каньон, что здесь у нее жилье, что она имеет полное право ехать к себе домой, и тогда один из полицейских спросил, где именно она живет, а Глэдис ответила:
Не ваше дело! И тогда полицейские подошли поближе к машине и стали светить ей в лицо фонариком; они были настроены подозрительно и скептически и спросили, кто это с ней в машине, и Глэдис со смехом ответила: Ну уж не Ширли Темпл, это точно!
И тогда подошел другой полицейский, помощник шерифа округа Лос-Анджелес. Подошел, чтобы заговорить, но сначала долго смотрел на Глэдис, которая даже под жирным слоем кольдкрема выглядела женщиной красивой и уверенной в себе, похожей на классический образ загадочной Гарбо, если, конечно, не присматриваться. Глаза с расширенными зрачками казались просто огромными, длинный тонкий нос был сердито вздернут, а припухшие губы намазаны алой помадой. Ибо перед тем как выбежать в ночь, из всех ночей ночь, она нашла время накрасить губы, потому что как знать, а вдруг кто станет тебя рассматривать и оценивать?
Помощник шерифа понял, что здесь что-то не так, что перед ним растерянная моложавая женщина, полуодетая, в сползающем с плеча зеленом шелковом кимоно и кружевной черной сорочке, сквозь которую видны маленькие обвисшие груди. И рядом с нейиспуганная девочка со встрепанными кудрявыми волосами, в пижамке и босиком, круглое личико с тонкими чертами, раскрасневшиеся щеки перемазаны копотью, а по копотидорожки от слез. И женщина, и девочка кашляли, а женщина еще что-то бормотала себе под носона была возмущена, сердита, она кокетничала, она твердила о том, что ее пригласили в частный дом в самом конце Лорел-Каньон.
У него несгораемый особняк. Мы с дочерью будем там в безопасности. Нет, я не могу назвать вам имени этого человека, сэр, но его имя все знают. Он работает в киноиндустрии. А эта девочкаего дочь. Это песочный город, ему не устоять, а потому нам надо ехать дальше. И в хриплом голосе Глэдис слышались воинственные нотки.
На что помощник шерифа сказал, что ему очень жаль, но она должна повернуть обратно; сегодня никому не разрешается ехать туда, в горы, там опасно, оттуда уже эвакуируют людей целыми семьями, что и ей, и ее дочери будет куда безопаснее в городе.
Езжайте домой, мэм, и успокойтесь, и уложите дочурку спать. Уже поздно.
Глэдис так и вспыхнула:
Что за менторский тон, сэр? Не указывайте мне, что делать!
Тогда помощник шерифа попросил Глэдис показать водительские права и талон на регистрацию автомобиля, на что Глэдис ответила, что этих документов при ней сейчас нет, повсюду пожары, ЧП, они собирались второпях, неужели не ясно? Однако она все же протянула ему студийный пропуск. Он бросил на него беглый взгляд и тут же вернул и заметил, что Хайленд-авеню находится в безопасном районе города, по крайней мере на данный момент, так что ей повезло и что она должна немедленно вернуться домой.
Глэдис нехорошо улыбнулась и сказала в ответ:
Вообще-то, сэр, мне хотелось посмотреть на ад с близкого расстояния. В качестве предварительного ознакомления. Говорила она теперь хрипловато-сексуальным голосом Джин Харлоу; превращение было внезапным и привело собеседника в замешательство.
Офицер нахмурился, когда Глэдис вдруг одарила его соблазнительной улыбкой, а потом стащила шарф с головы и волосы ее рассыпались по плечам. Некогда очень трепетно относившаяся к своей прическе, Глэдис уже несколько месяцев не была у парикмахера. Над левым виском у нее появилась снежно-белая прядь, напоминавшая острую молнию из мультфильма. Помощник шерифа смущенно сказал Глэдис, что она должна повернуть обратно, что, если надо, ее могут даже сопроводить домой, а в противном случае просто арестуют, ибо это приказ. Глэдис расхохоталась.
Арестуют! Только за то, что я еду в своей машине! И добавила уже более рассудительным тоном: Простите, сэр. И, пожалуйста, прошу, не надо меня арестовывать. А потом шепотом, так чтобы не слышала Норма Джин: Лучше бы вы меня пристрелили.
Помощник шерифа, похоже, начал терять терпение:
Езжайте домой, леди! Вы пьяны или под кайфом, но сейчас ни у кого нет времени с вами разбираться. Такие разговоры вас до добра не доведут.
Глэдис мертвой хваткой вцепилась ему в рукав, и сразу стало видно, что перед ней просто мужчина в форме, мужчина средних лет, с мешками под грустными глазами и усталым лицом, с блестящей бляхой на толстом кожаном ремне на талии и револьвером в кобуре. Ему жаль было эту женщину и ее дочку, перемазанную кольдкремом женщину с расширенными зрачками и запахом спиртного изо рта, да и в целом зловонным, нездоровым дыханием. Но ему хотелось от них отделаться, ибо другие помощники шерифа ждали его и до утра им предстоит быть на ногах. Он вежливо высвободил руку из цепких пальцев Глэдис, а та игриво заметила:
Даже если вы пристрелите меня, сэр, когда я, к примеру, попробую прорвать это заграждение, вы не станете стрелять в мою дочь. Она и так останется сиротой. Она и без того уже сирота. Но мне не хотелось бы, чтобы она это знала. Даже если б я ее любила. То есть если бы не любила. Потому как всем известночеловек не виноват, что рождается на свет.
Вы правы, мэм. Теперь же поезжайте домой, окей?
Помощники шерифа округа Лос-Анджелес смотрели, как Глэдис неуклюже разворачивала грязно-зеленый «форд» на узкой горной дороге, сочувственно и смущенно покачивали головой, и вся эта сцена почему-то похожа была на стриптиз. Глэдис вся так и кипела от злости под взглядами этих незнакомцев:
А в головах только грязные мужские мыслишки, только об одном и думают!
Все же Глэдис удалось наконец развернуться, и они двинулись к югу, по Лорел-Каньон, обратно к Сансету, в город. Лицо Глэдис блестело от жирного кольдкрема, губы, намазанные алой помадой, дрожали от возмущения. Рядом с ней молча, сгорая от недетского стыда и смущения, сидела Норма Джин. Она слышала, что говорила Глэдис помощнику шерифа, но лишь краем уха. Она думала, но не была до конца уверена в том, что Глэдис «играла роль» как часто бывало, когда она входила в раж и становилась не похожа на саму себя. Но то был факт, неоспоримый факт, как сцена из кинофильма, и другие люди тоже видели, как ее мать, Глэдис Мортенсен, гордая, независимая, верная своей работе на Студии, твердо намеренная «сделать карьеру», ни от кого не принимающая подачек, только что вела себя как чокнутая, и все пялились на нее и жалели ее, да, так и было!
Норма Джин терла глаза, их щипало от дыма, и они не переставая слезились, но она не плакала, нет. Ее мучил недетский стыд, но она не плакала, она пыталась сообразить: неужели отец действительно пригласил их к себе домой? Неужели все эти годы он жил всего в нескольких милях от них, в самом конце Лорел-Каньон-драйв? Но почему тогда Глэдис хотела свернуть на Малхолланд-драйв? Неужели хотела обмануть этих помощников шерифа, сбить их со следа? (То была частая присказка Глэдис«собьем их со следа».) Когда по воскресеньям Глэдис возила Норму Джин на прогулки и они проезжали мимо особняков звезд и других «занятых в киноиндустрии» людей, она иногда намекала: не исключено, что твой отец живет здесь, неподалеку, возможно, твой отец совсем недавно побывал здесь на вечеринке; но этим Глэдис и ограничивалась, ничего больше не объясняла, и высказывания эти не следовало принимать всерьез.
Как, к примеру, не следовало принимать всерьез или понимать буквально некоторые пророчества и предупреждения бабушки Деллы. То были лишь намеки, как бы игривое подмигивание, и тебе полагалось испытывать при этом легкий всплеск волнения, не более того. И Норме Джин оставалось лишь гадать, правда это или нет и есть ли в том хотя бы доля той самой «правды». Ибо жизнь вовсе не походила на гигантский пазл, где каждый из фрагментов идеально подходит к другому, и дело даже не в том, что составленный из фрагментов пейзаж прекрасен, словно волшебная страна. Дело в том, что собранный пазл существовал. Можно было видеть его, любоваться им, даже снова разобрать на кусочки, но он существовал. В жизни же, как успела убедиться Норма Джин, когда ей еще не исполнилось и восьми, не существовало ровным счетом ничего.
И все же Норма Джин помнила, как отец склонялся над ее колыбелькойбелой, плетеной, с розовыми ленточками. Как-то Глэдис показала ей в витрине такую колыбельку: «Видишь? У тебя была в точности такая же, когда ты была совсем маленькой. Помнишь?» Норма Джин молча мотала головойнет, она не помнила. Но позднее к ней все чаще стало приходить это видениенаяву, когда она сидела на уроке в школе, рискуя получить очередное замечание (в той новой школе, в Голливуде, ее никто не любил). Ей казалось, что она все же помнит колыбельку, а еще лучшеотца, с улыбкой склонившегося над ней, а рядомприльнувшую к его руке Глэдис. Лицо у отца крупное, волевое, красивое, чуть ироничное, как у Кларка Гейбла, а густые черные волосы над лбом растут «вдовьим мысом», тоже как у Кларка Гейбла. У отца были тонкие изящные усики и глубокий бархатный баритон, и отец обещал ей: Я люблю тебя, Норма Джин, и однажды вернусь за тобой в Лос-Анджелес. А потом легонько целовал в лоб. И Глэдис, любящая мать, смотрела на нее и улыбалась.