Обними меня.
Он прижал ее к себе.
Крепче обними, по-моему, я сейчас тоже умру.
Он сжал ее еще сильнее.
Рассветный ветер, хлестнув с удвоенной силой, пригладил давно не стриженные волосы Жабы. Теперь его лицо было совсем спокойным. Позже офицеры военной полиции с соседней базы военно-морского флота унесли тело, и больше никто ничего не слышал о Жабепечальном герое войны.
На закате товарищи в жизни и в бою почтили его память на вершинах Арисейг-хауса, там, где скалы отвесно падали в море. Они шли туда длинной процессией. Лора несла подобранные цветы, Эмерубашку Жабы, а Фаронкакие-то вещи из его шкафчика в спальне. Клод держал половинки своего распятия, Станисласшахматную доску. На гребне скалы, на вершине мира, они стояли молча, озаренные оранжевым закатом и парализованные горем.
Помолчим, хорошенько помолчим, велел обстоятельный Фрэнк.
Потом, под тихую проповедь прибоя, они по очереди бросили в волны вещи, оставшиеся от Жабы.
Эме бросил его рубашку.
Лора бросила цветы.
Кей бросил часы, которые тот никогда не носил, боясь сломать.
Пэл бросил очки.
Фрэнк бросил сигареты.
Фарон бросил старую книгу с загнутыми страницами.
Толстяк бросил мятые фотографии.
Дени бросил вышитый носовой платок.
Клод бросил его бумаги.
Жос бросил зеркальце.
Станислас бросил шахматную доску.
Лейтенант Питер и Дэвид-переводчик стояли поодаль и плакали. Они все плакали. Плакала вся Шотландия.
Снова заморосил дождь, снова завозились морские птицы. Вещи Жабы постепенно исчезли в воде. Виднелась лишь сиреневая волна его цветов. Наконец последний вал поглотил и их.
10
Лондон, утро 9 января. Они вернулись в столицу. Теперь в группе осталось лишь одиннадцать курсантов: Станислас, Эме, Фрэнк, Кей, Фарон, Толстяк, Клод, Лора, Дени, Жос и Пэл. Пять недель в Локейлорте истекли, с учебным центром было покончено. Но из-за скорби по Жабе их успех обернулся лишь горечью.
Было совсем темно, Англия еще спала. Безлюдный вокзал Виктория застыл на морозе. Редкие пассажиры шли быстро, подняв воротники и пряча лица от ветра. Тротуары обледенели, машины осторожно пробирались по бульварам. Чистое, могучее дыхание вымело город. На небе не было ни облачка.
Учиться курсантам оставалось примерно столько же: три недели занятий по прыжкам с парашютом, потом еще месяц обучения технике безопасности во время операций. Сейчас им полагалась увольнительная на неделю, и каждый хотел порадоваться тому, чего больше всего не хватало в первых двух центрах, кабаре, хорошим ресторанам, чистым гостиничным номерам. Толстяк звал всех к проституткам, Клод хотел пойти в церковь.
Когда группа после дежурных объятий и напутствий лейтенанта Питера разошлась, Пэл остался вдвоем с Лоройони ждали друг друга.
Ты что собираешься делать? спросила Лора.
Пока не знаю
Родных у него здесь не было, особых желаний тоже. Они немного прошлись по Оксфорд-стрит: магазины оживали, зажигались витрины. Дойдя до Бромптон-роуд, возле Пикадилли, зашли позавтракать в какое-то кафе рядом с большим магазином. Сидя в необъятных креслах, в тепле, любовались Лондоном за громадным окном: город, еще укрытый утренними сумерками, мерцал тысячью огней. Пэл подумал, что он великолепен.
Лора собиралась провести каникулы в Челси, у родителей; те считали, что она записалась в Службу первой помощи йоменов (The First Aid Nursing Yeomanry) на базе в Саутгемптоне. Служба йоменов была частью, состоящей только из женщин-волонтерок: они работали медсестрами, служащими тыла либо водителями на вспомогательных перевозках. Некоторые роты служили даже на континенте, в частности в Польше.
Хочешь, поедем со мной, предложила она Пэлу.
Не хочется вас стеснять.
Дом большой, и у нас есть прислуга.
Он улыбнулся уголками губ: у них есть прислуга. Его позабавило это уточнение после всего, что они вынесли!
Тогда где мы с тобой познакомились?
Можешь просто сказать, что мы работаем на одной базе. В Саутгемптоне. Ты французский волонтер.
Он кивнул, почти согласный.
И чем мы там занимаемся?
Общими вопросами, вполне сойдет для ответа. Или нет, скажем, что работаем в конторе. Да, мы оба конторские служащие, так проще.
А наши шрамы?
Лора провела руками по щекам. У них обоих, как, впрочем, у всех одиннадцати курсантов, за время занятий появилось множество синяков, ссадин, мелких шрамов на руках, на плечах, на лице, по всему телу. Она лукаво прищурилась:
Будем пудриться, как приличные старые дамы. А если спросят, скажем, попали в аварию.
Лора считала, что придумала отличную легенду. Пэл, улыбнувшись, украдкой взял ее за руку. Да, он любил ее, это точно. И знал, что она к нему неравнодушна: это он понял после гибели Жабы, когда она захотела, чтобы он покрепче обнял ее. Никогда он не чувствовал себя настолько мужчиной, как прижимая ее к себе.
Они зашли в отдел косметики супермаркета, купили грим и нанесли тонким слоем на ссадины на лице. А потом отправились на автобусе в Челси.
* * *
Громадный частный особняк был слишком велик для ее родителей. Красивое квадратное здание красного кирпича, фасады украшены металлическими фонарями и виноградом, облетевшим на зиму; три этажа плюс мансарды, парадная и черная лестницы.
Пэл понял так, что отец Лоры вроде бы финансист, только непонятно, какой доход можно получать с чьих-либо финансов в подобные времена. Может, он был связан с вооружением?
Нормально тут у тебя, произнес он, разглядывая дом.
Лора расхохоталась, поднялась на крыльцо и позвонила в дверь, как сделал бы гость, хотела сделать сюрприз.
Ричард и Франс Дойл, родители Лоры, как раз заканчивали завтракать. Было девять часов утра. Они удивленно переглянулись: кто может звонить в такую рань, да еще в парадную дверь? Наверно, доставка, но все всегда доставляется к черному ходу. Любопытство погнало их к двери быстрее горничной, у которой одна нога была короче другой. Отец, перед тем как открыть, пригладил усы и подтянул узел галстука.
Лора! вскрикнула мать, увидев на пороге дочь.
И родители надолго заключили ее в объятия.
Нам дали увольнительную, объяснила Лора.
Увольнительную! обрадовался отец. Надолго?
На неделю.
Франс постаралась не выдать своего разочарования:
Всего на неделю? И ты совсем не давала о себе знать!
Прости, мама.
Ты хотя бы звони.
Я буду звонить.
Дойлы не видели Лору два месяца. Мать сочла, что та похудела.
Вас совсем не кормят!
Что поделаешь, война.
Мать вздохнула.
Надо мне наконец решиться и выкопать розы. Разобью грядки, посажу картошку.
Лора улыбнулась, еще раз расцеловалась с родителями и представила им Пэла, который вежливо стоял поодаль со всеми вещами.
Это Пэл, мой друг. Он француз, волонтер. Ему некуда съездить в увольнение.
Француз! воскликнула по-французски Франс и заявила, что французы для нее всегда желанные гости, а храбрые особенно.
Откуда вы? спросила она Пэла.
Из Парижа, мадам.
Та пришла в восторг.
Ах, Париж!.. И что слышно из Парижа?
В Париже все хорошо, мадам.
Она закусила губу, охваченная сожалением и ностальгией, и оба подумали, что будь в Париже все хорошо, Пэла бы наверняка здесь не было.
Франс Дойл пригляделась к молодому человеку. Примерно ровесник дочери, красивый, слегка исхудалый, но видно, что мускулистый. Лора и Пэл беседовали с Ричардом, но она не слушала, только смотрела и думала о своем. Уловив обрывки фраз гостя на плохом английском, оценила его вежливую, интеллигентную манеру говорить. Дочь влюблена в этого парня, в этом нет ни малейших сомненийона прекрасно знала Лору. Снова взглянула на Пэла, заметила царапины у него на руках и на шее. Ссадины, отметины войны. Ни его, ни дочери в Саутгемптоне не было. Франс это поняла материнским чутьем. Но где же тогда они служили? И почему она солгала? Чтобы отогнать тревогу, Франс позвала горничную и велела приготовить комнаты.
Это был прекрасный день. Лора показала Пэлу Челси, а поскольку солнце сияло по-прежнему, они доехали на метро до центра. Погуляли в Гайд-парке в толпе таких же отдыхающих, мечтателей и детей. Видели несколько белок, не боящихся зимы, и водяных курочек на озере. На обед съели киш в пивной на берегу Темзы, дошли до Трафальгарской площади, а потом, не сговариваясь, до гостиницы Нортумберленд-хаус, откуда все и началось.
К Дойлам они вернулись под вечер. Пэла поселили в прелестной комнате на третьем этажеу него так давно не было своей комнаты, где можно уединиться. Он повалялся на мягкой кровати, потом принял обжигающую ванну, смывая с себя грязь Суррея и Шотландии; в ванной долго рассматривал в зеркало свое тело, покрытое ранами и шишками. Потом вытерся, побрился, причесался и, не надевая рубашки, прошелся по теплой комнате, утопая ногами в толстом ковре. Остановился у окна посмотреть на мир. Уже спускалась ночь, сумерки были совсем такие же, как рассвет сегодняшнего утра, улицы и милые тихие дома окутаны яркой синевой. Он смотрел на садики, по которым гулял поднявшийся ветер, на высокие голые деревья на проспекте, чьи ветви дружно шевелились при каждом порыве. Подул на холодное стекло и в запотевшем круге написал имя отца. Сейчас январь, месяц его рождения. Как отец там справляется без него, как ему, наверно, грустно и одиноко! Они были настоящей маленькой семьей, а Пэл разбил ее.
В комнату беззвучно вошла Лора. Несчастный Сын заметил ее, только когда ладони девушки легли на его разрисованный синяками торс.
Что делаешь? удивилась она, увидев его, полуголого, у окна.
Задумался.
Она улыбнулась:
Ты ведь знаешь, что сказал бы Толстяк, да?
Он весело кивнул, они произнесли хором, подражая отрывистому, унылому голосу приятеля: Не думай о плохом. И засмеялись.
Лора принесла баночку грима и, упорствуя в своих бесполезных уловках, нанесла несколько мазков на лицо Пэла. Он не спорил: какое счастье, что она касается его лица! И как изящно она одета, с легким макияжем, в светло-зеленой юбке, с перламутровыми жемчужинами в ушах. Такая красивая!
Когда Пэл повернулся, она заметила длинный шрам у него на груди, у самого сердца.
Что это у тебя?
Ничего.
Лора тронула шрам ладонью. Решительно она любила этого парня, но никогда не осмелится ему признаться. Они, конечно, много времени провели вместе в Шотландии, но, озабоченный мировыми проблемами, он всегда выглядел таким серьезным Наверно, и не заметил, как она на него смотрит. Лора провела пальцем по шраму.
Ты не мог получить такой рубец на занятиях.
Это случилось раньше.
Лора не стала настаивать:
Надевай рубашку, пора ужинать.
И вышла из комнаты, одарив своего француза улыбкой.
* * *
Пэл провел в Лондоне чудесную неделю. Лора водила его по городу. Он совсем не знал Лондона, хотя и провел здесь несколько недель, когда его вербовали. Лора показала ему все раны от Blitz, все испепеленные кварталы: бомбежки нанесли Лондону огромный ущерб, пострадал даже Букингемский дворец. Во время налетов люфтваффе англичанам приходилось укрываться в метро. Поэтому Лора и решила вступить в УСО. Чтобы отвлечься от войны и ее стигматов, они ходили в кино, в театр, в музеи. В королевском зоопарке бросали черствый хлеб большим жирафам, здоровались со старыми львамижалкими царями в клетках. Однажды под вечер случайно столкнулись на улице с двумя австрийскими агентами, которых видели в Арисейг-хаусе, но не подали вида. Иногда Пэл спрашивал себя, что сталось с его парижскими друзьями. Они наверняка продолжали учиться, готовились стать учителями, врачами, инженерами, брокерами, адвокатами. Мог ли кто-то из них вообразить, что он сейчас делает?
Накануне отъезда Пэл отдыхал у себя в комнате, растянувшись на кровати. Постучавшись, вошла Франс Дойл с подносом, на котором стоял чайник и две чашки. Пэл вежливо встал.
Значит, завтра уезжаете, да? вздохнула Франс.
Голос и интонации у нее были в точности как у Лоры. Она села на кровать рядом с Пэлом. Держа поднос на коленях, молча разлила чай и протянула ему чашку.
А если честно, что происходит?
Простите?
Вы прекрасно знаете, о чем я.
Она пристально посмотрела на юношу.
Ваша база не в Саутгемптоне.
Нет там, мадам.
И что это за база?
Вопрос застал Пэла врасплох, он ответил не сразуне ожидал, что его станут расспрашивать без Лоры; будь она здесь, она бы нашла что сказать. Он попытался придумать какое-нибудь название, но его растерянность была слишком явной. Теперь уже поздно.
Неважно, мадам. Военные не любят, когда разглашают сведения об этой базе.
Я знаю, что вы не в Саутгемптоне.
В комнате повисло долгое молчание, но не неловкоедоверительное.
Что конкретно вы знаете?
Ничего. Но я видела ваши ссадины. Я чувствую, что Лора изменилась. Не к худшему, наоборот Знаю, что она не возит ящики с капустой для Службы йоменов. Если два месяца возить овощи, так не изменишься.
Снова молчание.
Мне так страшно, Пэл. За нее, за вас. Мне надо знать.
Вряд ли вас это успокоит.
Догадываюсь. Но я по крайней мере буду знать, почему волнуюсь.
Пэл посмотрел на нееи увидел в ней своего отца. Будь она его отцом, а он Лорой, ему бы хотелось, чтобы она сказала. Невыносимо, что отец ничего о нем не знает. Будто его больше не существует.
Поклянитесь, что никому не скажете.
Клянусь.
Клянитесь лучше. Поклянитесь своей душой.
Клянусь, сынок.
Она назвала его сынок. Ему вдруг стало не так одиноко. Он встал, проверил, плотно ли закрыта дверь, сел рядом с Франс и прошептал:
Нас завербовали в спецслужбы.
Мать прикрыла рот рукой.
Но вы такие юные!
Это война, мадам. Вы не сможете ничего сделать. И не сможете помешать Лоре. Не говорите ей ничего, не подавайте вида. Если верите в Бога, молитесь. Если не верите, все равно молитесь. И успокойтесь, с нами ничего не случится.
Позаботьтесь о ней.
Позабочусь.
Поклянитесь тоже.
Клянусь!
Она такая хрупкая
Не настолько, как вы думаете.
Он ободряюще улыбнулся ей. И они долго сидели молча.
Назавтра после обеда Пэл и Лора покинули дом в Челси. Мать ничем не выдала себя. Перед отъездом, подойдя к Пэлу попрощаться, она незаметно сунула ему в карман пальто несколько фунтов стерлингов и шепнула:
Купите ей шоколада, она так любит шоколад.
Он кивнул, слегка улыбнулся на прощание. И они уехали.
11
Отец внимательно следил за ходом войны. Ему было так страшно. Всякий раз, как заходила речь об убитых, он думал о сыне. Вздрагивал, слушая по радио сводки новостей. Потом стал изучать карту Европы, спрашивая себя, где сейчас его сын и с кем. Во имя чего он сражается? Почему дети должны воевать? Он часто сожалел, что сам не пошел вместо него. Им надо было поменяться местами: пусть бы Поль-Эмиль остался в Париже, в безопасности, а он бы отправился на фронт. Он не знал, куда и как, но сделал бы это, если бы смог удержать своего мальчика.
На все вопросы он просто говорил, ничего не уточняя: Поль-Эмиль отлучился. Друзьям сына, звонившим в дверь; консьержке, удивлявшейся, что Поля-Эмиля совсем не видно, он повторял одно и то же: Его нет, он отлучился. И захлопывал дверь или шел своей дорогой, чтобы раз и навсегда прекратить эти разговоры.
Он часто сожалел, что не закрыл парня в комнате. Запереть бы его, пока война не кончится. На ключ, чтобы никуда не вышел. Но раз уж он позволил ему уйти, то теперь не станет запирать дверь квартиры, чтобы тот обязательно мог вернуться. Каждое утро, уходя на работу, он тщательно проверял, не закрыл ли ее на ключ. Иногда возвращался, чтобы еще раз проверить. Лишняя предосторожность никогда не помешает, думал он.
* * *
Отец был мелким служащимсоставлял документы, штемпелевал бумаги. Он надеялся, что сын станет большим человеком, ведь сам он совсем неинтересный. Когда начальник возвращал отцу документы на исправление с нелестными замечаниями на полях, тот бранился: Ничтожество! Ничтожество!, толком не зная к кому обращаетсяк начальнику или к самому себе. Да, его сын станет важной персонойглавой канцелярии или министром. Чем дальше, тем больше отец им гордился.
В обеденный перерыв он бежал в метро, возвращался домой и хватался за почту: сын обещал писать. В отчаянии ждал писем, но их все не было. Почему же Поль-Эмиль не пишет? Отец тревожился, не получая вестей, молился, чтобы с сыном ничего не случилось, совсем исхудал. Еще раз заглядывал в почтовый ящик убедиться, что не пропустил письмо, потом печально воздевал глаза к январскому небу. Скоро его день рождения, сын наверняка даст о себе знать. Он никогда не забывал этот день, поэтому найдет способ с ним связаться.