Он не изменял выбранному курсу, который помог ему сколотить состояние. За годы терпеливого труда питомник Пенроуза стал лидером в мире британского садоводства, и отойти от дел даже на время было непросто. Поставщик экзотической флоры, Хорек прекрасно понимал, что садоводческий бизнес как никакой другой требует постоянного обновления, ибо, во-первых, всякий новый цветок, поначалу воспринимающийся благородной редкостью, уже через короткое время считается заурядным сорняком, а во-вторых, рынок все больше заполняли безжалостные конкуренты. Наиболее опасным соперником фирмы «Пенроуз и сыновья» был, пожалуй, питомник Вейча в соседнем Девоне: в неустанном поиске новых видов он то и дело снаряжал исследовательские экспедиции. Хорек тоже профинансировал несколько таких разведок, но с одинаково печальным результатом: одни посланники смылись с его деньгами, другие сошли с ума или умерли страшной смертью, третьи вернулись с добычей, не имевшей никакой ценности. Один такой юный разведчик из Корнуолла утаил самые ценные находки, а после продал их фирме Вейча. Предательство стало тем горче, что конкуренты были не коренными местными жителями, но переселенцами из Шотландии.
Сей опыт научил Хорька, что все нужно делать самому, так будет дешевле и лучше: ведь когда-то он, стесненный в средствах новичок, в южном Китае лично собрал экземпляры, принесшие наибольший доход его питомнику. Он понимал, что достигнет большего, отправившись в Китай на собственном судне, но такая поездка заняла бы, самое малое, два-три года и не могла состояться без предварительного улаживания всех семейных дел. Женился он поздно, а жена безвременно скончалась, оставив его с тремя детьмимальчиками-близнецами и дочкой, много моложе братьев. Сбагрить детей родственникам было немыслимо, а брак по расчету, который обеспечил бы их заботой, выглядел еще хуже. И потому Хорек был вынужден отложить свои планы до той поры, когда подросшие сыновья смогут войти в семейное дело. Пока же он тщательно готовился к путешествию и даже по собственным эскизам построил корабль, который назвал в честь родного города покойной жены.
Сыновья Пенроуза были ребята смышленыетолковые в деле и весьма здравомыслящие. Из рассказов их отца Полетт поняла, что единственное, чем они его огорчали, так это полным отсутствием интереса к ботанике и естествознанию вообще: для них растения ничем не отличались от дверных ручек, колбасы и прочего, что можно продать по рыночной цене.
И только Эллен унаследовала отцовский интерес к природе, но это было лишь одной из причин особой любви к ней. (Внешне, рассказывал Хорек, она была вылитая мать, Кэтрин, лицо которой он называл «самой красивой частью ее тела».) Далеко не крепышка, Эллен настояла на своем путешествии вместе с отцом. Хорек попытался ее отговорить, перечисляя опасности долгой поездки, но дочь привела пример Марии Мериан, легендарного иллюстратора, которая в пятьдесят два года совершила путешествие из Голландии в Южную Америку. Крыть Хорьку было нечем, поскольку он сам поощрял ее интерес к ботанике и преподнес ей репродукции рисунков, на которых Мериан запечатлела цветы и насекомых Суринама.
Тихоня Эллен проявила неуступчивость и решительность, не хуже отцовских. В конце концов Хорек неохотно уступил: обустроил каюту для дочери, и весной бриг отправился в плавание, имея на борту команду из восемнадцати человек и солидный груз растений и оборудования. Попутные ветра вмиг домчали «Редрут» до Канарских островов, где склоны холмов в покрывале диких цветов покорили Эллен. Она захотела сойти на берег и там-то, видимо, подхватила лихорадку, проявившуюся позже, когда корабль вновь был в открытом море. Ничто из имевшихся под рукой снадобий не помогло, Эллен скончалась, когда до острова Святой Елены оставался всего день пути. Хорек похоронил дочь на холме, заросшем колокольчиками и лобелией.
Когда ботаник подвел Полетт к запертой каюте, она без каких-либо объяснений поняла, что туда давно никто не входил.
Теперь эта каюта ваша, мисс Полетт. В сундуках осталась кое-какая одежда Эллен, можете ею воспользоваться, если сочтете нужным, сказал Хорек и вышел, предоставив ей обживаться на новом месте.
Помимо узкой койки и письменного стола, довольно скромная каюта располагала всем необходимым для удобства юной дамы, пребывающей в мужском корабельном сообществе: ватерклозетом, фарфоровым умывальником и медным тазиком-душем, хитроумно приклепанным к потолку.
Содержимое книжной полки, подвешенной над койкой, давало некоторое представление о том, что за человек была Эллен Пенроуз: зачитанная Библия, жизнеописание протестантского проповедника Джона Уэсли, методистский псалтырь и еще пара религиозных книжек, а также небольшая подборка трудов по ботанике, включавшая альбом с иллюстрациями Марии Мериан. Полное отсутствие художественных произведений говорило о том, что Эллен увлекалась романами и поэзией не больше своего отца.
Впечатление серьезной девушки подкрепляла обнаруженная в сундуках одежда с минимумом оборок, кружев и прочей мишуры. Высокие воротнички строгих платьев, преимущественно черного цвета, наглухо закрывали горло. Примерив одно из платьев, Полетт поняла, что прежняя его хозяйка была чуть полнее, но коробка для рукоделия, найденная в сундуке, позволила подогнать наряд под себя.
Она собралась с духом, прежде чем появиться перед Хорьком в платье его дочери. Но тот, занятый подвядшей дугласовой пихтой, не обратил внимания на перемену ее вида и только сказал:
Возьмите-ка садовые ножницы.
Лишь через день-другой он мимоходом обронил:
Знаете, Эллен была бы рада, что ее одежде нашлось применение.
Слова его застигли Полетт врасплох.
Сэр даже не знаю, как вас благодарить за все
Ком в горле не дал ей продолжить, что было к лучшему, поскольку Хорек и без того смешалсявесь покраснел и едва слышно пробурчал:
Некогда рассусоливать, работы полно.
Уже через пару дней Полетт чувствовала себя на корабле как дома, а команда была так рада избавиться от садовничьих обязанностей, что приняла ее даже теплее хозяина. Освоилась девушка быстро, и во время, что оставалось до отхода из Порт-Луи, главной ее тревогой был Захарий. Но и это беспокойство слегка улеглось после случайной встречи на пристани с Ноб Киссином-бабу, сообщившим: Захарий все еще томится под арестом, ожидая отправки в Калькутту, где его допросят о происшествии на «Ибисе».
Утешьтесь, мисс Ламбер, все будет хорошо. Капитан Чиллингворт сгладит косые углы. Он даст благоприятные показания, и дело спустят на рукавах. Я там буду и за всем бдительно пригляжу.
Полетт воодушевилась.
Пожалуйста, передайте мистеру Рейду, что я здорова и благополучна. Я познакомилась со знаменитым садоводом мистером Пенроузом. Он вроде как архимиллионер и сейчас направляется в Китай для сбора растений. Я получила предложение стать его ассистентом.
Так вы едете в Китай? Буду молиться о вашей легкой дороге.
И вам счастливого пути, Ноб Киссин-бабу. Еще скажите Захарию, что я надеюсь на нашу скорую встречу, где бы я ни была
Путь до Сингапура вышел чрезвычайно долгим: бугийская шхуна, на которую сели Нил и А-Фатт, возвращалась из хаджа и, проходя вдоль побережья Суматры, часто останавливалась, чтобы высадить паломников. В результате поездка растянулась на несколько дней. К Сингапуру подошли в отлив, пришлось бросить якорь на внешнем рейде. Пассажиры решили не дожидаться прилива и, скинувшись, наняли тамильский лихтер, чтоб доставил их к набережной Боут-Ки.
В устье реки кишели проа, сампаны, джонки, лорчи и дау. В этой разномастной флотилии морских и речных судов выделялся средних размеров трехмачтовик, образец высокого мастерства. Он так расположился, что лихтеру пришлось пройти впритирку с его правым бортом. Изящные линии шхуны, придававшие ей щегольской вид, делали тем заметнее полученные повреждения: на форштевне, где надлежало быть утлегарю и ростре, зияла большая, укрытая сеткой дыра.
Обезглавленный корабль разглядывали все пассажиры лихтера, но несчастное судно буквально заворожило А-Фатта, который, не сводя с него глаз, так вцепился в планшир, что побели костяшки его пальцев.
К берегу пристали уже совсем в темноте. Наши путники собирались отыскать какую-нибудь ночлежку, за пару медяков дающую приют ласкарам, кули и всякому рабочему люду, но А-Фатт вдруг сказал:
Я оголодал. Пошли, найдем лодку-кухню.
Вдоль набережной стояло много лодчонок с зажженными фонарями, на некоторых клиенты, преимущественно китайцы, что-то ели и пили. А-Фатт останавливался возле каждой лодки, но чем-то они его не удовлетворяли, а потом он вдруг подал знак Нилу следовать за ним и по сходням решительно направился к суденышку, темнее и малолюднее прочих.
Почему сюда? спросил Нил. Чем здесь лучше?
Ничем. Идем.
Обитатели лодки, круглолицая девушка и двое стариков, похоже, ее дед и бабушка, готовились отойти ко снустарик уже улегся на циновку. Шагая по сходням, А-Фатт что-то им крикнул. Нил не знал, было это приветствием или вопросом, но слова его спутника оказали магическое воздействие: старики встрепенулись, расплывшись в гостеприимных улыбках, а девушка радостно всплеснула руками и что-то прокричала в ответ.
Что она говорит?
Дядюшка и тетушка уже почивают, но она будет счастлива нас накормить.
Подобное радушие было тем удивительнее, что путники выглядели нищими бродягами: обтрепанные штаны, грязные рубахи, котомки за спиной.
Что ты им сказал? поинтересовался Нил. Почему они так тебе обрадовались?
Я заговорил на лодочном языке, в своей отрывистой манере ответил А-Фатт. Они поняли. Не бери в голову. Пора поесть рису. И выпить. Кантонского грогу.
Лодка-кухня имела любопытную форму: надстройки на корме и носу создавали впечатление вырезанной середины корпуса. На корме располагался дощатый «домик» с тяжелой дверью, а на носукрытый соломой навес, под которым питались клиенты, усевшись за «столы» уложенные на борта доски. Собственно кухня была в центре лодки, и повару хватало полшага, чтобы доставить блюдо к столу.
Устроившись под навесом, А-Фатт о чем-то перемолвился с девушкой и показал на «домик», с крыши которого свешивались головой вниз живые куры, за ноги подвязанные к карнизу. Девушка кивнула и сдернула одну курицу, точно плод с ветки. Птица кудахтнула, затрепыхалась, а потом, уже безголовая, молотила крыльями, очутившись в речной воде. Через минуту она стихла и подверглась разделке, в результате которой внутренности ее переместились в привязанный к борту садок, откликнувшийся бульканьем; чуть позже заскворчало масло на раскаленной сковороде, и вскоре гости получили тарелки с жареными потрохами.
Блюдо оказалось таким вкусным, что Нил пренебрег палочками хаси и жадно орудовал руками, а вот А-Фатт, жаловавшийся на голод, даже не притронулся к еде, но все смотрел на пострадавший корабль в устье реки.
Чего ты на него уставился? спросил Нил. Что в нем такого особенного?
А-Фатт тряхнул головой, словно выходя из транса.
Скажу, только ты не поверишь.
Но все-таки поведай.
Корабль принадлежать моя семья. Мой отец. А-Фатт гоготнул.
В каком смысле?
В прямом. Им владеть семья мой отец.
На столе возник кувшин с ядрено пахнущей жидкостью, которую А-Фатт плеснул себе в маленькую белую плошку. Сделав глоток, он рассмеялся, что порой служило признаком его замешательства или смущения. Нил не понял, знаком чего это было сейчассерьезности или веселости, поскольку настроения его друга внешне проявлялись иначе, нежели у других людей. За месяцы общения с ним Нил усвоил, что внезапная детская дурость может быть симптомом клокочущего гнева, а глубокомысленное молчание вызвано не чем иным, как приступом сонливости.
Однако Нил почуял, что спутник его не особо расположен к веселью, но как будто сопротивляется сильной и противоречивой связи, существующей между ним и кораблем.
И какое имя носит корабль? Нил нарочно задал этот вопрос, подозревая, что не получит ответа, но тот пришел без всякой паузы:
«Анахита». В отцовской веребогиня воды. Вроде нашей А-Ма. Раньше на носу иметь фигура. Как называться?
Ростра?
Ростра. Теперь пропасть. Семья печалиться. Особенно дед, он строить этот корабль.
Дед? переспросил Нил. Ты имеешь в виду, со стороны отца?
Нет. Со стороны старшей жены отца. Сет Рустам-джи Мистри, известный бомбейский корабел
Рассказ перебила кухарка, поставившая на стол тарелку с поджаристой куриной ножкой. А-Фатт взял хаси и, отщипнув кусочек мяса, поднес его к губам девушки; после недолгой шутливой борьбы та его проглотила и, рассмеявшись, шлепнула гостя по руке.
Прости, Нил. Глаза А-Фатта сияли. Давно не иметь женщина. Отвык от флирт. Он фыркнул и снова плеснул напиток в плошки. Только ты да я. Со связанными ногами, точно куры. Он показал на подвешенных птиц.
Да уж, кивнул Нил.
В узилище «Ибиса» даже повернуться на другой бок они могли только согласованно. Еще никогда Нилу не доводилось проводить так много времени и в столь тесном соседстве с другим человеком, однако сейчас он вновь подумал о том, что почти ничего не знает об А-Фатте.
Ты хочешь сказать, что состоишь в родстве с сетом Рустам-джи Мистри? спросил Нил.
Да. Через отца. Его старшая женадочь сета. Долгое время даже я этого не ведать
Уже подростком А-Фатт узнал, что в далеком Бомбее у него, оказывается, есть родичи. С детства он считал себя сиротойотец с матерью, сказали ему, умерли, когда он только родился, и его усыновила вдовствующая тетушка, ставшая ему приемной матерью. Так говорилось всем знакомым на кантонском побережье и в Городе чужаков. Внешность А-Фатта ничем не выдавала его истинного отцаприобретенная под солнцем смуглость была обычной среди лодочного люда. Он постепенно рос и считал свою семью самой обычной, хотя имелось одно отличие: у них был богатый покровительдядя Барри, «белоголовый» чужак из Индии, который стал его кай-е, крестным отцом. По рассказам, когда-то отец А-Фатта работал на дядю Барри, и тот, чувствуя себя в большом долгу перед осиротевшим ребенком, давал деньги на его содержание, привозил индийские подарки и оплачивал учителей.
Приемная мама не одобряла дядиных амбиций, считая их зряшной тратой денег. Устроить обучение сына лодочницы было непросто, но дядя Барри щедро оплачивал уроки, чтобы мальчик, овладев литературным китайским языком и основами английского, превратился в «респектабельного жан-тиль-мана», который легко сойдется с чужеземными коммерсантами, впечатлив их своими знаниями и спортивной сноровкой. Приемная мама не видела в том никакого проку: лучше бы дядя Барри просто давал деньги и оставил ребенка в покое. Зачем А-Фатту чистописание, если лодочникам запрещено держать экзамен на место в государственных учреждениях? Для чего ему уроки бокса и верховой езды, если лодочникам не позволено даже строить дома на берегу? Пусть бы мальчик учился рыбачить, ходить под парусом и на веслах.
Но если не наяву, то во снах приемная матушка сознавала, что сын ее вовсе не лодочник, ибо ее частенько посещали кошмары, в которых на мальчика нападала рыба-драконгигантский осетр. И посему она не подпускала его к воде.
Как все другие лодочные дети, А-Фатт носил на щиколотке колокольчик, извещавший о его местонахождении; как всех других, его сажали в бочку, едва лодка отплывала от берега; как всем другим, к спине ему привязывали доску, которая, свались он за борт, удержала бы его на плаву. Но к двум-трем годам все другие дети уже избавились от колокольчиков и досок, а оннет, что делало его мишенью для насмешек. Другие ребятишки зарабатывали деньги, на забаву чужеземцам ныряя за монетами и побрякушками, которые те бросали в воду. А-Фатт тоже хотел плавать, нырять и зарабатывать, но из-за призрака рыбы-дракона, притаившейся в засаде, ему это категорически воспрещалось.
Однако приемная мать понимала, что дитя водяных отлучить от воды невозможно.
С малых лет они мы плаваем
На столе появились миски с прозрачным бульоном, в котором покачивались куриные фрикадельки, и А-Фатт палочкой ткнул в одну:
Вот так и мы учимся держаться на воде. Пун-тей, сухопутные люди, над нами смеютсямол, у нас плавники вместо ног. И я учиться плавать, когда матушки нет рядом, иногда вместе с ребятами нырять за монетами. Однажды она меня застукать и тащить из воды. Очень стыдно, я хотеть утопиться, пусть меня съесть рыба-дракон. Я думать, тетушка так поступать, потому что я сирота. Родной сын она не лупцевать. Я думать, лучше сбежать. Я строить план, говорить с нищими бродягами, но старшая сестра проведать. И все мне рассказать: тетушкане приемная, а моя родная мать. Дядя Баррине крестный, а мой родной отец. Матушку не спроситьона побить старшая сестра за то, что разболтала. Я ждать дядя Барри, улучить момент и пытать: ты правда мой отец, а тетушкамоя мать? Сперва он говорить: нет, неправда. Я не отставать, и тогда он плакать и сознаваться: да, все правда, он мой отец, в Бомбее он иметь другая семья.