В этот момент я вспомнила, как несколько лет назад оказалась в баре с группой людей, среди которых была незнакомая мне женатая пара. Жена то и дело выискивала глазами красивых девушек и обращала на них внимание мужа; они сидели и обсуждали их, и, если бы не выражение крайнего отчаяния, которое я заметила на лице женщины в тот момент, когда, как она думала, никто на нее не смотрит, я бы поверила, что им обоим это нравится.
У них с женой хорошие партнерские отношения, сказал Райан. Они поровну делят уход за детьми и работу по домуего жена не мученица, какой была его мать. Она уехала в отпуск с подругами, рассчитывая, что в ее отсутствие он возьмет все заботы на себя: когда один дает другому свободу, подразумевается, что потом он получит свободу сам. Может, это и выглядит как расчет, сказал Райан, но я не вижу тут ничего плохого. Семьяэто в некотором роде бизнес. Чтобы оставаться на плаву, лучше, если все будут с самого начала честны в своих желаниях.
На столе передо мной звякнул телефон. Сообщение от сына: Где моя теннисная ракетка? Не знаю, как у тебя, сказал Райан, но у меня с семьей и работой совсем не остается времени писать. Особенно с преподаваниемоно высасывает из тебя все соки. А когда у меня выдается свободная неделя, я трачу ее на дополнительные курсы, как сейчас, ради денег. Бывает, выбор стоит между выплатой ипотеки и написанием рассказа, который увидит свет лишь в каком-нибудь тоненьком литературном журнальчике, я знаю, некоторым людям это нужно, по крайней мере, они так говорят, но большинству из них, мне кажется, просто нравится такая жизнь, нравится говорить, что вот они писатели. Я не говорю, что мне самому это не нравится, но это для меня не самое важное. Честно говоря, я бы с большей радостью написал триллер. Пошел бы туда, где есть деньги, пара моих студентов, сказал он, так и сделали, написали вещи, которые прославились на весь мир. А жена меня спросила: разве не ты их научил, как это делается? Конечно, она не всё до конца понимает, но в чем-то она права. Я знаю одно: текст рождается из напряжения между тем, что внутри, и тем, что снаружи. Поверхностное натяжениевот подходящий термин, кстати, неплохое название, да? Он откинулся на спинку стула и задумчиво посмотрел в сторону улицы. Я подумала: наверное, он уже решил, что свой триллер назовет «Поверхностное натяжение». В любом случае, продолжил он, когда я вспоминаю, какие обстоятельства подтолкнули меня написать «Возвращение домой», то осознаю, что нет смысла пытаться вернуть себя в это состояниеэто невозможно. Я никогда не смогу снова пережить это напряжение, когда жизнь посылает тебя в одну сторону, а ты рвешься в другую, будто не согласен с собственной судьбой, будто твое настоящее «я» протестует против того, кем тебя видят. Душа бунтует, сказал он и опустошил кружку пива одним глотком. Против чего я бунтую сейчас? Против троих детей, ипотеки и работы, которой сейчас многовато, вот против чего.
Мой телефон снова зазвенел. Это было сообщение от вчерашнего соседа по самолету. Он собирался на прогулку на своей лодке и спрашивал, не хочу ли я присоединиться и поплавать. Он мог заехать за мной примерно через час, а потом привезти меня обратно. Пока я раздумывала, Райан продолжал. Чего мне не хватает, сказал Райан, так это дисциплины. Мне, в общем-то, без разницы, что я буду писать, я просто хочу снова ощутить это единение души и тела, понимаешь, о чем я? Пока он говорил, я представила, как перед ним вновь поднимается и теряется в небе воображаемая лестница; как он карабкается по ней, а впереди, дразня, висит книга. Тень навеса отступала, а слепящий свет улицы надвигался, и мы сидели уже почти на границе. Я почувствовала бурление жары прямо у себя за спиной и придвинулась ближе к столу. Когда ты в правильном месте, у тебя появляется и время, сказал Райан, находят же люди время для романов на стороне. Ведь никто никогда не скажет, что хотел завести роман, но было некогда. Как бы ты ни был занят, сколько бы детей и обязанностей у тебя ни было, если есть страсть, будет и время. Пару лет назад мне дали творческий отпуск на полгода, целых шесть месяцев на писательство, и знаешь что? Я набрал два килограмма и бо́льшую часть времени гулял по парку с ребенком в коляске. Я не написал ни страницы. Вот что значит быть писателем: когда для страсти специально выделяешь время, она не приходит. В конце концов я уже мечтал вернуться на работу, лишь бы отдохнуть от домашних дел. Но кое-что я из всего этого усвоил, это точно.
Я посмотрела на часы: до дома пятнадцать минут пешком, пора идти. Я стала прикидывать, что взять с собой в лодку, жарко будет или прохладно, нужно ли брать книгу. Райан наблюдал за тем, как официантка выходит из тени и заходит обратно, гордая и прямая, как ровно лежат пряди ее распущенных волос. Я убрала вещи в сумку и сдвинулась на край стула, и это привлекло его внимание. Он повернулся ко мне. Как дела у тебя, ты сейчас что-то пишешь?
III
Квартира принадлежала женщине по имени Клелия, которая на лето уехала из Афин. Дом стоял на узенькой улочке, похожей на тенистое ущелье, c многоэтажными зданиями по обеим сторонам. На углу напротив входа в дом Клелии находилось кафе с большим навесом и столиками под ним, где всегда сидели люди. Длинное окно кафе, выходящее на узкий тротуар, полностью закрывала фотография людей, тоже сидящих на улице за столиками, и это создавало убедительную оптическую иллюзию. На этой фотографии женщина, запрокинув голову от смеха, подносила чашку кофе к накрашенным губам, а красивый загорелый мужчина наклонился к ней над столиком и слегка касался рукой ее запястья со смущенной улыбкой человека, только что сказавшего что-то уморительное. Выйдя из дома Клелии, ты первым делом видел эту фотографию. Люди на ней были слегка крупнее, чем в жизни, и, когда ты оказывался на улице, они каждый раз производили пугающе правдоподобное впечатление. На мгновение оно брало верх над чувством реальности, и несколько тревожных секунд ты верил, что люди на самом деле больше, счастливее и красивее, чем тебе казалось раньше.
Квартира Клелии находилась на верхнем этаже, и к ней вела мраморная винтовая лестница, на которую выходили все остальные двери в квартиры на других этажах. Чтобы добраться до квартиры Клелии, нужно было миновать три пролета и три двери. На первом этаже было темней и прохладней, чем на улице, но из-за окон на верхних пролетах лестничной клетки чем выше ты поднимался, тем светлее и теплее становилось. У двери Клелии, прямо под крышей, да еще и после восхождения по лестницежара становилась почти удушающей. Однако вместе с тем ты чувствовал, что оказался в укромном уголке: лестница заканчивалась, и дальше идти было некуда. На площадке перед квартирой Клелии стояла большая абстрактная скульптура из плавника, присутствие которой свидетельствовало, что сюда не поднимался никто, кроме Клелии или кого-то из ее знакомых: площадки на других этажах были совершенно пустыми. Помимо скульптуры, здесь стояло похожее на кактус растение в красном глиняном горшке, а на оловянном дверном молотке висело украшение-оберег из переплетенных цветных нитей.
По всей видимости, Клелия сама была писательницей и предложила свою квартиру летней школе, чтобы здесь разместили приезжих писателей, хотя не знала их лично. По некоторым предметам обстановки можно было понять, что она относилась к писательству как к делу, заслуживающему величайшего доверия и уважения. Большой дверной проем справа от камина вел в кабинет Клелии, укромное квадратное помещение, где у большого стола из вишневого дерева стояло кожаное вращающееся кресло, повернутое спинкой к единственному окну. Помимо большого количества книг, в комнате было несколько раскрашенных деревянных моделей кораблей, прикрепленных к стенам. Изящные макеты были проработаны до мелочей, вплоть до свернутых кольцами канатов и крошечных медных деталей на шлифованных палубах, а белые паруса крупных кораблей застыли такими тугими замысловатыми полусферами, что казалось, будто в них действительно дует ветер. Если приглядеться, можно было увидеть бессчетные, почти невидимые нити, благодаря которым паруса держали форму. Всего два шага, и за натянутыми от ветра парусами проступала сеть тончайших нитейнаверняка Клелия видела в этом метафору соотношения между иллюзией и реальностью, однако едва ли она ожидала, что ее гость подойдет на шаг ближе, как я, и коснется рукой белой ткани, которая оказалась не тканью, а бумагой, неожиданно сухой и ломкой.
Кухня Клелии отличалась лаконичной функциональностью и ясно говорила о том, что хозяйка не проводит тут много времени: один из шкафов был целиком заставлен бутылками редкого виски, в другом обнаружились коробки: две оказались пустыми, а в остальных лежали относительно бессмысленные вещифондюшница, котел для варки рыбы, пресс-форма для равиоли. Если на кухонной стойке оставалась хотя бы крошка, из всех щелей набегали вереницы муравьев и набрасывались на нее так, словно умирали от голода. Из окна кухни открывался вид на задние стены других домов с переплетением труб и бельевыми веревками. Само помещение было небольшим и темным, и тем не менее здесь было всё, что могло понадобиться.
В гостиной хранилась внушительная коллекция виниловых пластинок с классической музыкой. Музыкальная система Клелии представляла собой несколько загадочных черных ящиков, таких невзрачных и плоских, что от них нельзя было ожидать той мощности звука, на какую они оказались способны. Клелия предпочитала симфонии: я нашла у нее собрание симфонических произведений всех крупнейших композиторов. К солирующему голосу или инструменту она относилась с явным предубеждениемв коллекции почти не было фортепианной музыки и совсем не было оперной, за исключением Леоша Яначека: у Клелии оказался бокс-сет с его полным оперным наследием. Слушать симфонии одну за другой мне показалось занятием таким же увлекательным, как полдня читать «Британскую энциклопедию», и я подумала, что, наверное, для Клелии и то и другое схожим образом воплощало объективность, которая рождается, когда во главу угла ставится совокупность частей, а индивидуальное отрицается. Этот временный отказ от личности и ее проявлений можно назвать дисциплиной или даже аскетизмомкак бы то ни было, плотные ряды симфоний в коллекции Клелии явно доминировали. Стоило поставить одну из пластинок, и квартира как будто мгновенно разрасталась в десять раз и вмещала в себя целый оркестр с духовыми, струнными и прочими инструментами.
У Клелии было две спальни, обе на удивление спартанскиемаленькие, похожие на коробки; стены выкрашены в голубой цвет. В одной стояла двухъярусная кровать, в другойдвуспальная. Судя по двухъярусной кровати, детей у Клелии не было: такая мебель в комнате, явно не детской, как будто специально акцентировала внимание на том, что иначе могло бы остаться незамеченным. Иными словами, эта кровать скорее намекала на саму концепцию детей, нежели на конкретных детей. В другой спальне вдоль всей стены выстроились шкафы-купе с зеркальными дверцами, куда я ни разу не заглядывала.
Центральную часть квартиры Клелии занимало просторное светлое помещениехолл, откуда вели двери во все остальные комнаты. Здесь на постаменте стояла лакированная терракотовая статуя. Она была большая, почти метр высотой, а с учетом постамента еще больше, и представляла собой женщину, застывшую в эффектной позе с запрокинутой головой и слегка приподнятыми раскрытыми ладонями. На ней было примитивное платье, покрашенное белой краской; лицо ее было круглое и плоское. Иногда казалось, что она вот-вот что-то скажет, иногдачто она в отчаянии. Порой складывалось впечатление, будто она кого-то благословляет. Ее белое одеяние сияло в сумерках. Чтобы попасть из одной комнаты в другую, надо было часто ходить мимо нее, но при этом о ее присутствии забывалось на удивление легко. Неясная белая фигура с поднятыми руками и широким плоским лицом, выражение которого то и дело менялось, каждый раз заставляла тебя слегка вздрогнуть. В отличие от людей в окне кафе внизу, терракотовая женщина на мгновение уменьшала и углубляла реальность, делала ее более личной и сложнее выразимой.
В квартире была открытая терраса, которая шла вдоль всего фасада здания. С этой террасы, высящейся над тротуарами, можно было оглядеть соседние крыши с их обожженными, поломанными углами, а за нимидалекие, подернутые дымкой холмы пригородов. Через расселину улицы виднелись окна и террасы здания напротив. Иногда в каком-нибудь из окон появлялось чье-то лицо. Один раз на террасу вышел мужчина и выбросил что-то на улицу. Следом за ним вышла молодая женщина и посмотрела, перегнувшись через перила, что он бросил. Терраса Клелии была уединенная и зеленая: ее украшали огромные переплетенные растения в керамических горшках и развешанные повсюду маленькие стеклянные фонарики; посередине стоял длинный деревянный стол с многочисленными стульями, за которым, надо думать, Клелия проводила с друзьями и коллегами темные жаркие вечера. От солнца террасу закрывало огромное полотно плюща, в котором я, сидя однажды утром за столом, заметила гнездо. Оно ютилось на развилке двух толстых узловатых стеблей. В нем сидела птица, светло-серая голубка, и с тех пор я видела ее там каждый раз, и днем и ночью. Она беспокойно крутила бледной головкой с черными глазами-бусинками, час за часом неся свой дозор. Как-то раз я услышала над головой громкий шорох и, посмотрев наверх, увидела, как она встрепенулась. Она просунула голову сквозь завесу листьев и оглядела окружающие крыши. Затем одним взмахом крыльев поднялась в воздух. Я наблюдала, как она перелетела улицу и, описав круг, приземлилась на крыше напротив. Некоторое время она сидела там, воркуя, а потом оглянулась и посмотрела назад, откуда прилетела. Потом она расправила крылья, вернулась на террасу и всё с тем же с шорохом и хлопаньем заняла свое обычное место у меня над головой.
Я бродила по квартире, рассматривая вещи. Заглянула в несколько шкафов и ящиков. Всё было на своих местах. Никакого беспорядка, никаких тайн: всё целое, всё там, где должно быть. Я нашла выдвижной ящик с ручками и канцелярией, ящик с компьютерным оборудованием, ящик с картами и путеводителями, картотечный шкаф для бумаг с аккуратными разделителями. Ящичек с аптечкой и ящичек со скотчем и клеем. Один шкафчик с бытовой химией и другойс инструментами. Ящики старинного письменного стола в восточном стиле, стоявшего в гостиной, были пусты и пахли пылью. Я всё что-то искала, какую-то подсказку, следы гниения или признаки того, что в доме что-нибудь завелось, налет загадочности, или хаоса, или постыдной тайны, но ничего не нашла. Я забрела в кабинет и дотронулась до хрупких парусов.
IV
Мой сосед по самолету оказался на добрых тридцать сантиметров ниже меня и в два раза шире: познакомились мы сидя, и мне теперь было сложно соотнести с ним эти габариты. По крайней мере, у меня оставался ориентир в виде громадного носа-клюва и выдающихся бровей, которые в сочетании с вихром серебристых волос придавали ему немного комичное сходство с морской птицей. Но и то я не сразу его узнала: он стоял в тени крыльца здания напротив, в шортах по колено темно-желтого цвета и безукоризненно выглаженной красной клетчатой рубашке. Весь он сверкал золотом: толстое кольцо с печатью на мизинце, массивные золотые часы, очки на золотой цепочке вокруг шеи, и даже во рту, когда он улыбался, блестело золотовсё это сразу бросалось в глаза, и тем не менее накануне, во время нашего разговора в самолете, я ничего не заметила. Наше знакомство имело в каком-то смысле нематериальный характер: высоко над миром предметы теряют свою ценность, различия становятся не так видны. Материальность моего соседа, которая казалась такой легкой в воздухе, на земле обрела конкретику, и в результате он предстал передо мной незнакомцем, как будто контекст заключил его в рамки.
Я была уверена, что он увидел меня раньше, чем я его, но он дождался, пока я сама ему помашу, прежде чем помахать в ответ. Он казался взволнованным и поглядывал по сторонам. Рядом с тележкой, нагруженной персиками, клубникой и дольками арбузартами, улыбающимися на жаре, стоял и выкрикивал что-то невнятное торговец фруктами. Когда я перешла улицу и подошла к своему соседу, его лицо приняло выражение приятного удивления. Он сухо и неловко поцеловал меня в щеку.
Хорошо спала? спросил он.
Почти подошло время обеда, и меня не было дома всё утро, но он, очевидно, хотел создать атмосферу интимности, как будто мы знали друг друга давно и ничего не успело произойти с тех пор, как я попрощалась с ним накануне на парковке такси в аэропорту. Ночевала я в маленькой голубой спальне и спала на самом деле плохо. На стене напротив кровати висела картина с мужчиной в фетровой шляпе, который хохотал, запрокинув голову. У него не было лица; приглядевшись, ты видел только пустой овал с дыркой смеющегося рта посередине. Пока светлело, я всё ждала, когда же появятся нос и глаза, но они так и не появились.