Болван. Намочи рубаху в ручье, чтобы я стерла ею чернила. Вот так и поплатишься за то, что разрисовал меня: будешь ходить в холодной мокрой одежде.
Она ждала, что он засмеется, но он поднялся, не глядя на нее, и чуть погодя возвратился в мокрой рубахе.
Она сощурилась.
И? Я ведь не могу с тебя ее сорвать.
Он сглотнул, медленно поднял руки и стянул рубаху.
Роуса уставилась на него. В последний раз она видела его без одежды прошлым летом, когда они плавали вместе, и тогда его руки, грудь и живот почти не отличались от ее собственных: гладкие, совсем детские. Теперь же он раздался в груди, а торфа накопал и перетаскал так много, что под кожей проступили твердые мускулы.
Паудль протянул ей мокрую рубаху, и она вдруг обнаружила, что не в силах взять ее.
Держи, пробормотал он.
Роуса мотнула головой: отмоется как-нибудь потом, а ему лучше одеться. Но он, должно быть, неправильно понял ее, потому что закрыл глаза, сделал вдох, опустился подле нее на колени и принялся вытирать ее живот рубахой.
От холодного прикосновения Роуса дернулась и ахнула.
Больно? Мне перестать? Он взглянул на нее. Лицо его было в высшей степени серьезно, голубые глазаглубоки и непроницаемы.
Она покачала головой, легла на спину и закрыла глаза.
Он бережно стирал буквы с ее живота, одну за другой, за мокрой тканью тянулся леденящий след, и от холода кожа покрывалась мурашками. Наконец, когда солнце скатилось по небу вниз, а Роуса начала дрожать, Паудль остановился.
Все, прошептал он. И не успела она шевельнуться, как он склонился над ней и коснулся губами ее пупка. Роусу окатило жаром. Она ахнула и подпрыгнула.
Паудль вздрогнул, будто она отвесила ему пощечину.
Извини, я не должен был
Нет! Я не то вовсе
Извини, Роуса. Пожалуйста, прости меня.
Пока она подбирала слова, чтобы объяснить ему, что не нужно просить прощения, что она хотела бы повторить все еще раз, Паудль уже вскочил на ноги и поспешил отойти подальше, словно боясь обжечься.
Весь остаток лета он дичился ее, как чужую. Он почти всегда отводил взгляд, а если она с ним заговаривала, невнятно хмыкал в ответ. Когда Сигридюр спросила, что стряслось, Роуса не знала, что ответить. Прежде видеться с Паудлем было все равно что смотреть на родные и милые сердцу горы, окружающие ее дом. Теперь же встречаться с ним глазами было все равно что заглядывать в разверстую пасть Геклы. При виде него все тело ее пылало.
От Магнуса их размолвка тоже не ускользнула. Он улыбнулся и потрепал Роусу по макушке, как ребенка.
Умница. С ним у тебя нет будущего.
Роуса изумленно вскинула брови, и Магнус продолжал:
Негоже епископской дочке за крестьянским сыном бегать. Он засмеялся. Я растил тебя для лучшей доли. Ты будешь женой какому-нибудь крепкому bóndi. Может статься, уедешь с ним на север, в Хоулар. А то и в Копенгаген.
Я хочу остаться здесь, не задумываясь, выпалила Роуса. В Скаульхольте. Я хочу помогать тебе в церкви.
Магнус снова рассмеялся, но Роуса упорствовала, и в конце концов он согласился, что ей нет нужды выходить замуж и можно остаться дома.
После смерти Магнуса Паудль стал захаживать к ним чаще, робко предлагая то вяленой баранины, то сухого навоза для растопки. Мало-помалу он снова начал улыбаться Роусе и поддразнивать ее. Постепенно меж ними установились прежние дружеские отношения, и Роуса наконец могла смотреть на Паудля, как раньше, и встречаться с ним взглядом без страха.
Однажды он притащил огромную глыбу торфа, которую, должно быть, раздобыл у торговца, хоть Роуса и не могла взять в толк, как ему это удалось.
Когда она задала ему этот вопрос, он самодовольно ухмыльнулся.
Поверь, лучше тебе не знать.
Ты украл его? Тогда забирай.
Она толкнула было глыбу обратно к нему, но он легонько сжал ее запястья одной рукой и засмеялся:
Он нужен твоей маме.
Она перестала сопротивляться, но рук из его хватки не вырвала.
Я не стану топить дом краденым торфом.
Топить будет твоя мама. И я его не крал. Улыбаясь, он взял ее ладони в свои и стиснул их. Этот жадный пройдоха запросил за него десять буханок хлеба. Я их принес, на том мы и поладили.
Но Она пыталась не замечать собственный трепет от его прикосновения. Где ты раздобыл столько муки, чтобы испечь десять буханок?
Паудль усмехнулся.
Для такого человека ничего не жалко. Хлебными корками он набьет собственное брюхо, а в середине каждой буханки найдет доброго сена для своих лошадей.
Паудль! Она рассмеялась. Торговец наверняка получил по заслугам, а благодаря торфу воздух в доме станет суше, и мамин кашель пройдет.
Паудль продолжал носить им еду и торф. Мало-помалу Роуса начала надеяться, что будущее у них с Паудлем все-таки есть. Может статься, они вдвоем помогут маме пережить зиму, а потом, с приходом весеннего тепла, она выздоровеет.
По ночам, когда темнота укутывала дом, Роуса лежала в постели и снова и снова вспоминала прикосновение губ Паудля, близость их тел, его тепло.
Однажды, собирая на холме голубику, она услышала за спиной хлюпающие шаги. Она сказала, не оборачиваясь:
Ягод мало, Паудль. Возвращайся домой и помоги своему пабби. Он разозлится, когда узнает, что ты от работы отлыниваешь.
Я уже давным-давно злюсь, только сыну до этого и дела нет.
Роуса так и ахнула.
Бьяртюр! Bless.
Она склонила голову в знак приветствия, надеясь, что он пойдет дальше, однако он остался стоять на месте, сложив руки на груди.
Ослепнешь, если будешь так смотреть, сказала наконец Роуса.
Бьяртюр нахмурился.
Прикуси язык, Роуса. И оставь моего сына в покое.
Доброго дня, Бьяртюр. Вот бы и дальше стояла такая же хорошая погода.
Уголки его губ приподнялись.
Заносчива, как всегда. Ты губишь Паудля.
Я ему скажу
Ты скажешь ему, чтобы он держался от тебя подальше.
Он взрослый мужчина и волен сам распоряжаться собой.
Увы, это не так. Им распоряжаешься ты. Скажи ему держаться от тебя подальше.
Ты не можешь приказать мне
Могу и прикажу. Ты строптива и себялюбива, и тебе слишком долго позволяли творить все, что заблагорассудится. Уже и слухи по всему селу ходят, что ты моего сына приворожила. Я могу подтвердить, что это сущая правда. Пускай люди твой дом обыщут, авось найдут руны и прочие сочинения.
Роуса заставила себя посмотреть в глаза Бьяртюру, который не сводил с нее свирепого взгляда.
Ты не посмеешь Однако голос ее дрогнул.
Бьяртюр шагнул ей навстречу. Все в ней кипело, но она держалась стойко.
Ты хоть видела, как Паудль нынче выглядит? прорычал он. Видела?
Роуса удивленно уставилась на него.
Ты хочешь
Мальчишка совсем иссох. Отощал, как древко метлы.
Я Роуса опустила глаза. Я не заметила.
Куда там, ехидно процедил Бьяртюр. Ты была слишком занята собой и даже не заподозрила, что мой сын голодает, чтобы ты могла набить себе брюхо.
Я Я скажу ему, что он должен есть и отдыхать.
Скажи ему, что он должен держаться от тебя подальше. Ты его погубишь.
Роуса заклинала небо, чтобы Бьяртюр ушел, но он приблизился еще на шаг. От него несло горьким дерном и кислым потом.
Bóndi из Стиккисхоульмюра подыскивает себе жену. Ему и строй глазки.
Роуса раскрыла рот от изумления.
Бьяртюр воздел руки к небу.
Он богат. Он будет слать твоим родичам деньги и провизию.
Превозмогая дрожь в ногах, Роуса выпрямилась.
Я не глупа, дядюшка. Твой корыстный расчет
Ты могла бы всем нам помочь, Роуса. Зима будет суровой, и многие умрут. Он прочистил горло и сплюнул на землю. Подумай об этом.
Он развернулся и побрел вниз по холму. В его сутулых плечах и хромающей походке Роусе почудился призрак Паудлятого, каким он может стать. Если выживет.
Йоун провел в Скаульхольте около трех недельторговал кое-где в окрестностях, присматривался. Присматривался он ко всему. Многие сельчанебольшей частью те, у кого были дочери на выданье, зазывали его к себе на постой, однако он отказал им и, несмотря на ночной холод, расположился прямо на улице, на склоне холма.
Каждый день, спускаясь к речке за водой, Роуса проходила мимо него. Она не улыбалась, не махала ему рукой и не хихикала, как прочие девушки, а шла с опущенной головой. Под его взглядом по ее коже пробегал холодок.
Снова и снова она припоминала предостережение Бьяртюра. Возможно, он был прав. Возможно, ей надо выйти за этого богача, и так будет лучше для всех. Ну нет! С какой стати ей идти за чужака? С какой стати расставаться со всем, что ей дорого?
Как-то ночью Сигридюр зашлась в таком страшном приступе кашля, что ее платок окрасили алые брызги, и тогда Роуса поняла: все решилось само собой.
Наутро, увидев Йоуна, бредущего к церкви через поля, она сделала глубокий вдох, окликнула его и ускорила шаг, чтобы поравняться с ним.
Йоун остановился и повернулся к ней.
Зима снова обещает быть лютой.
Она поглядела на траву. Под ледяным взглядом его голубых глаз все внутри нее сжималось. Не то чтобы это был страхи все же она беспокойно переминалась с ноги на ногу.
Ты, должно быть, скучаешь по пабби. Он был добрым человеком.
Благодарю вас. Это правда. Вы знали его?
Мне довелось однажды повстречать его на альтинге. Он был очень набожен и радел о своей пастве. Епископы бывают жадные, но твой пабби был скромен.
Роуса кивнула.
Полагаю, он гордился бы своей дочерью.
Она пересилила себя и ничего не ответила. Женщинам надлежит молчать и повиноваться мужчинам.
Он улыбнулся и, сощурившись, посмотрел на нее.
Ты сама смиренность, Роуса Магнусдоуттир.
Она кожей чувствовала его взгляд. Роуса поймала себя на том, что рассматривает его руки: толстые веревки вен, сильные пальцы. Она вздрогнула и стиснула шерстяную юбку.
Нравится ли тебе быть покорной? тихим голосом спросил Йоун.
Она тщательно взвесила каждое слово:
Гордыняэто грех. Господь сказал: не гордись.
Он сделал шаг ей навстречу.
Ты славная женщина.
Тело его источало жар, и Роуса поежилась, но превозмогла себя и с улыбкой взглянула ему в глаза. Они двинулись дальше, и по дороге Йоун так красноречиво описывал красоты Стиккисхоульмюра, что под конец на губах у нее почти ощущался привкус соли, а в ушах раздавались крики тупиков. Время от времени она учтиво выражала восхищение. Мама говорила, что мужчины нуждаются в обожании.
Он держался с ней все более непринужденно и с улыбкой перечислял свои богатства: белье у него изо льна, хлеба и мяса в избытке, а кухня и baðstofa целыми днями щедро отапливаются торфом.
У меня есть все, о чем только можно мечтать, сказал он. И все бы хорошо, только мне одиноко. В Библии сказано, что женщина была создана для мужчины, кость от костей моих и плоть от плоти моей.
Синева его глаз была непроницаема. Его ладонь скользнула по щеке Роусы, потом легла ей на плечо, горячая и тяжелая.
У Роусы перехватило дыхание.
Йоун спрятал ее руку в своих ладонях, посмотрел на ее запястье.
До чего хрупкие косточки. Словно у птички. Он переплел ее пальцы со своими. Я окружу тебя заботой, Роуса. Слышишь меня?
Глядя на него широко раскрытыми глазами, она кивнула.
Я стану посылать съестные припасы твоим родичам в Скаульхольт. Он стиснул ее ладонь. Она невольно охнула. Он склонился к ее уху и прошептал: Соглашайся.
Она вздохнула и закрыла глаза. Тьма внутри нее широко распахнула пасть, но Роуса решила не думать об этом и растянула губы в улыбке.
Сигридюр, разумеется, пришла в ярость.
Пабби выпестовал твой ум, выучил тебя чтению. И теперь ты пустишь его труды по ветру и проведешь всю жизнь в тяжких хлопотах? Станешь поддерживать огонь в очаге и выколачивать белье, покуда не надорвешься? Уж коли тебе непременно хочется замуж, так выходи за епископа.
Роуса вздернула подбородок.
Так будет лучше. У тебя будет мясо и
Сигридюр вздохнула с присвистом.
Ты уедешь слишком далеко. И жених твой холоден.
Будет тебе, мама. Он хороший человек. Чем чаще Роуса повторяла это, тем больше сама в это верила.
Выбери себе кого-нибудь помоложе. Из Скаульхольта.
Роуса невольно подумала об улыбке Паудля и о поцелуе, от которого все ее тело вспыхнуло огнем. Внезапно ей вспомнилось, как он двенадцатилетним мальчиком бегал за ней вдогонку. Она тогда споткнулась, и он тоже грохнулся наземь, хохоча. Она повернулась к нему, и ей показалось, что ее собственный смех вырывается из его груди, а егослетает с ее губ. Теперь это воспоминание пронзило ее, и на мгновение у нее перехватило дух.
Но разве может камень в бурной реке противиться несущему его потоку?
В следующий раз, завидев Йоуна, Роуса опустила глаза и кротко улыбнулась. Разговор меж ними шел о Писании, а когда он сказал, что женщинам надлежит молчать в церкви, она кивнула. То и дело она осыпала его похвалами.
Они сидели на берегу реки, и он приобнимал ее за плечи. Должно быть, он чувствовал, как колотится ее сердце, так сильно сотрясалось все ее тело. Когда они поднялись, Роуса бросила взгляд на свое отражение в воде: рядом с исполинской фигурой Йоуна она казалась тоньше тени и была бледна, как привидение. Водная гладь сморщилась, и очертания Роусы исчезли, будто что-то поглотило ее.
Понадобилась целая неделя молчаливых свирепых переглядываний и урчания в животе, да еще очаг, который затухал каждую ночь за недостатком торфа для растопки, чтобы Сигридюр нехотя дала согласие на брак. Когда Роуса просила ее благословения, в глазах у нее щипало и колени дрожали.
Явился Йоун, чтобы поблагодарить Сигридюр и сообщить, что после свадьбы он намеревается отправиться на запад, в Стиккисхоульмюр. В сентябре в реках полным-полно сельди, пришла пора заготавливать сено, и к тому же ему надо возвращаться к своим обязанностям bóndi: кормить сельчан и разрешать их споры.
Извини меня, Роуса. Хозяйство и люди требуют моего присутствия. Губы его сжались в тонкую черточку, и он стиснул пальцы Роусы.
Она сглотнула.
Разумеется. Вы большой человек.
Лицо Йоуна разгладилось.
Я пришлю за тобой своего помощника. Он позаботится о тебе в путешествии. И он ласково провел пальцем по ее ладони.
Ей пришлось собрать все силы, чтобы не отдернуть руку. Вот ее будущеенепреклонный человек-гора с суровым лицом, с руками, которые могут стереть в порошок. Она кивнула, не в силах даже вдохнуть: в груди словно застрял зазубренный камень.
Роуса застала Паудля за работой: он укладывал кирпичики дерна на крыше. Она попробовала взглянуть на него так, будто видит впервые, и отметила, что, несмотря на худобу и изможденный вид парня, плечи его раздались, а руки бугрятся мускулами.
Она закрыла глаза и медленно выдохнула.
Паудль обернулся, когда Роуса его окликнула, но не стал спускаться.
Слыхал, ты замуж выходишь, бесцветным голосом сказал он, хмуро глядя на нее. Желаю счастья.
Я хотела тебе рассказать
Это не мое дело. Выходи, коли хочется.
Он повернулся к ней спиной и яростно рассек кусок дерна, чтобы придать ему нужную форму. Волосы его блестели на солнце, золотясь рыжиной. Когда у него только начинала отрастать борода, она дергала рыжеватые волоски и называла его Vestmaðurирландец. Он смеялся, обдавая ее руку теплом своего дыхания.
Ты не спустишься?
Мне нужно с крышей закончить.
Я Я все объясню.
Нечего тут объяснять. Разве что На одно страшное мгновение голос Паудля дрогнул, и он стиснул зубы. Потом откашлялся и сухо договорил: Я-то думал, ты собиралась при церкви остаться. Здесь.
Я Она вздохнула. Извини, я
Довольно. Когда их взгляды встретились, глаза его были все равно что два голубых ледника зимой.
Повисло долгое молчание, и наконец она развернулась и пошла прочь.
Вслед ей донеслось напряженное кряхтение Паудля, который перетаскивал пласты дернины.
Свадьба состоялась в первый день сентября, в желтушном предвечернем свете. В темной церкви столпилась большая часть жителей Скаульхольта. Они вытягивали шеи и переговаривались вполголоса.
Роуса ежилась под гнетом их суровых взглядов и тихих слов и глубже зарывала руки в складки платья, которое подарил ей Йоун: белый лен, расшитый нитью красного шелка. Когда солнечные лучи падали на шелковые узоры, Роуса вся пламенела. В правый карман мама положила ей деревянный крестик, некогда принадлежавший Магнусу; в левом же лежал камень, который она вложила в руку дочери с утра.