Может, остановимся, поедим?
Пьетюр качает головой и протягивает ей сушеную рыбу из мешка.
Роуса хочет воспротивиться: мол, у нее уже нет сил и тело ломит от долгой езды, но губы ее спутника складываются в упрямую линию, и она не решается возражать.
Когда она принимается за рыбу, на горизонте вырастает силуэт всадника на черной лошади. Пьетюр перегибается через холку своей лошади и, схватив поводья Хадльгерд, тянет ее к соседним березкам.
У тебя усталый вид. Сюда, укроемся под деревьями.
Укроемся от чего?
Пьетюр молчит. Сощурившись и сурово сжав губы, он вглядывается в даль.
Роуса не протестует. Ей надлежит быть кроткой и покорной.
Они едят в молчании, пока лошади щиплют траву. Роуса с изумлением разглядывает переплетающиеся над ними ветви. Березы лишь немногим выше ее.
Я никогда прежде не видала столько деревьев.
Пьетюр прикладывает палец к ее губам и тихо шепчет:
Йоун говорит, в других краях есть места, где растет много деревьев, и они зовутся лесами. Деревья там высоки, словно горы, и их ветви заслоняют свет. А под ними, на земле, вечная зима.
До Роусы доносится треск веток: это всадник проезжает мимо берез, за которыми они укрылись. Пьетюр выжидает, пока стук копыт не утихнет, и тогда лицо его смягчается.
В Стиккисхоульмюре говорят, что давным-давно, когда в Исландию приплыли викинги, здесь повсюду были густые леса, но их вырубили, и плодородную почву вымыло морем. Земля так и не оправилась от этой раны и людей не простила. Нынче всякий крестьянин вынужден работать от рассвета до заката, чтобы собрать хоть скудный урожай с безжизненных полей. А если он не выкажет благодарности и за это, земля поглотит его.
Роуса ежится. Склоны гор, тянущихся ввысь черными громадами, испещрены огромными вертикальными расщелинами, будто какой-то древний исполин оставил на них следы своего топора.
Стук копыт черной лошади тает вдали.
Мы от него прятались, шепчет Роуса.
Отнюдь. Я сжалился над твоей женской слабостью.
Ты Я тебе не верю.
Ложьэто смертный грех. Прикуси язык и не забывай, зачем я ношу с собой нож, сузив глаза, невозмутимо отвечает он.
Для храбрости Роуса вцепляется в густую грязную гриву Хадльгерд.
Не смей мне угрожать! Я все Йоуну расскажу. И разве ты католик, чтобы толковать о смертных грехах? Нельзя Увидев выражение его лица, она осекается. Да ты смеешься надо мной!
Он вскидывает ладонь в знак извинения.
Нет, вовсе не над тобой. Йоун не говорил мне, что у тебя такой крутой нрав. Он склоняет голову набок, губы растягиваются в улыбке. Он, поди, и сам еще не знает.
С этими словами Пьетюр пришпоривает Скальм и пускает ее рысью.
Роуса бьет пятками по ребрам Хадльгерд, пока не оказывается рядом с Пьетюром, и бросает на него испепеляющий взгляд. Он снова смеется и подгоняет лошадь.
Вечереет, и тревога Роусы мало-помалу нарастает: Пьетюр явно не намерен останавливаться ни в одном из селений или хуторов, которые изредка попадаются им на пути. Более того, завидев огонек в густом сером сумраке близящейся ночи, он тут же сворачивает в сторону.
Голова Роусы свешивается на грудь, и она вздрагивает и просыпается.
Мы что, будем спать в седле? спрашивает она, не в силах больше превозмогать усталость, разливающуюся жгучей болью по всему телу.
Изволь, можем остановиться.
И ночевать на холоде?
Нас согреют лошади, и у меня есть одеяла.
Конечно, он ее дразнит. Но лицо его в угасающем свете хранит обыкновенное суровое выражение.
Есть ли тут неподалеку какое-нибудь селение?
Он качает головой.
До ближайшего день езды к востоку.
Роуса делает вдох, чтобы справиться с подступающей паникой. Она не станет ночевать под открытым небом, потому что здесь водятся лисы и крысы, а мороз пронизывает до костей.
Я хочу лечь в постель.
Мы будем спать на улице.
Она повышает голос:
Мне нужна постель!
Он хмурится и скупо кивает.
Так и быть. Вон за тем холмом есть один хутор. Мы будем там до темноты.
Что же ты раньше не сказал?
Когда они добираются до этого хутора, Пьетюр велит ей остановиться и ждать его шагах в тридцати, под молодыми березками. Он стучится в дверь. На пороге, шаркая, появляется старик. Они шепчутся о чем-то, потом хозяин кивает, и Пьетюр возвращается к Роусе.
Мы будем спать в хлеву. Вместе с лошадьми.
Со скотом? звенящим голосом переспрашивает Роуса.
Нет. Скот остается на улице, как полагалось бы и нам. В такую-то погоду.
Ты попросил его постелить нам в доме?
Мы спим в хлеву, Роуса. Ступай за мной.
Хозяин, наблюдавший за этой беседой, окликает какого-то Тоумаса, и Пьетюр возвращается к нему. Старик машет рукой в направлении baðstofa, но Пьетюр качает головой и показывает на хлев с просевшей дерновой крышей. В конце концов старик кивает и исчезает в доме, но тут же снова появляется в дверях с двумя шерстяными одеялами. Пьетюр идет к хлеву, отворяет покосившуюся дверь и заводит внутрь лошадей.
Роуса входит в пыльную темноту следом за ними.
Хозяин пустил бы нас в дом. И он назвал тебя Тоумасом.
Лошади могут спать на тюках сена. Мы ляжем у них под боком.
Почему он назвал тебя Тоумасом? Роуса морщит нос. Вонь здесь нестерпимая.
Иногда на хуторах на отшибе нет отхожего места.
И люди ходят в хлев?
Спи на улице, коли тебе так больше нравится.
Обе лошади, послушные воле Пьетюра, уже легли, а сам он накрылся одеялом и устроился под боком у Скальм. Повернувшись к Роусе спиной, он прячет лицо в лошадиной гриве, и голос его звучит приглушенно:
Как развиднеется, сразу в путь, так что укладывайся где хочешь, только поторопись.
Роуса бросает на него сердитый взгляд, но он уже дышит ровно и глубоко. Она забирается под одеяло и кладет голову на теплую шею Хадльгерд. Та удовлетворенно скрипит зубами и шумно вздыхает.
Роуса напряженно лежит в темноте с открытыми глазами, и кровь стучит у нее в ушах. Пьетюр, по-видимому, уснул. Наконец она обхватывает себя руками и сворачивается калачиком. Она представляет себя камнем, комочком земли, но по-прежнему чувствует, что грудь ее вздымается и опадает с каждым вдохом, что кости ее совсем хрупки, а рядом спит лживая и злобная нечисть в человеческом обличье.
Роуса вспоминает, с какой легкостью он солгал хуторянину, как весело он смеялся.
Уже проваливаясь в вязкие глубины сна, она вспоминает кое-что еще: Анна, первая жена Йоуна, была родом из-под Тингведлира.
Под Тингведлиром, сентябрь 1686 года
Роусе снится Паудль. Он нежно дотрагивается до ее щеки. Она тянется к нему навстречу, но натыкается на пелену колышущегося воздуха. Когда она поднимает глаза, перед ней уже не Паудль, а Йоун. Его рука сжимается вокруг ее горла и то сдавливает его, то ослабляет хватку, пропуская воздух в ее легкие и тут же преграждая ему путь. Роуса тщится разжать его пальцы, но могучая фигура Йоуна вдруг превращается в ледяное изваяние, в порождение голубых ледниковых недр. Его когтистые руки онемели от холода, борода заиндевела. Он с ревом склоняется к ней, корчась в языках пламени, и голос его походит на гулкие завывания ветра. Почернелые пальцы впиваются в ее плечо, и она кричит.
Тише, Роуса, тише! Пьетюр встряхивает ее, схватив за плечи. Ты напугала лошадей и сейчас разбудишь хозяина.
Она садится на полу и трет глаза. Обе кобылы боязливо забились в угол. Ноздри их раздуты, мускулы под толстыми шкурами ходят ходуном.
Роусу трясет.
Я кричала?
А еще билась, визжала и извивалась у меня в руках, как рыба.
Должно быть, это его пальцы сжимали ее плечо во сне. Содрогнувшись, Роуса поспешно выскальзывает на улицу. Студеный воздух обжигает руки и лицознак того, что надвигаются колючие зимние морозы. Она присаживается по нужде у задней стены: делать это прямо в хлеву омерзительно. Потом прислоняется головой к холодным доскам и ждет, пока не выровняется дыхание, чтобы возвратиться внутрь. Это не предзнаменование, Роуса. Это всего лишь сон.
Они продолжают путь в молчании. Голая земля щерится черными зубами, и лишь кое-где пробиваются корявые кустарники и жесткая пожелтелая трава. От неизбывной угрюмости пустошей у Роусы перехватывает дыхание. Горы нависают над горизонтом, будто грозовые тучи. Древнее поверье гласит, что в каждой горе живет дух, и, может, именно поэтому, когда вокруг вырастают скалы, по спине у Роусы пробегает холодок. На нее устремлены тысячи взглядов, проникающих под кожу и впивающихся прямо в душу. Она мысленно повторяет заклинание, оберегающее ото зла, и шепотом читает «Отче наш». Пьетюр бросает на нее быстрый взгляд; выражения его темных глаз в меркнущем свете не прочесть, и Роуса краснеет.
Ей хочется спросить, не кажется ли ему тоже, что за ним следят, но, присмотревшись к его лицу, она замечает, что игра медленно плывущих теней и желтоватого света меняет его черты: скулы заостряются, глаза западают. Он красив мрачной красотой, и слова замирают у нее на губах.
С наступлением сумерек угасающее небо приобретает оттенок потускнелой стали. Редкие березы тянутся к нему когтистыми ветвями. Если верить легенде, в корнях берез живет huldufólk, который обращает пожелтевшую листву в золото и соблазняет им алчных путешественников. Перед смертью несчастный только и успевает увидеть, как драгоценный металл снова становится ворохом листьев, а аульв тем временем, усевшись у него на груди, лакомится его душой.
Это назидание тем, кто жаден до денег. Почувствует ли она что-нибудь, думает Роуса, если существо из потустороннего мира начнет пожирать ее душу? Нет, выйти замуж за богачаэто вовсе не то же самое, что продаться из жадности.
Чем больше миль пролегает между нею и Скаульхольтом, тем зыбче становится все кругом, как будто в здешних мрачных землях даже разум ее подергивается пеленой.
К вечеру она вдруг замечает, что они едут в другую сторону, на северо-восток, к укрытому снегом горному хребту.
Ущелье смыкается вокруг них, словно кулак.
Разве Стиккисхоульмюр не на западе?
Мы ищем ночлег.
Спасибо.
Я это не ради тебя делаю, а ради себя. Сил больше нет выслушивать твои жалобы на стужу. Пьетюр подмигивает, и Роуса заливается краской. И потом, продолжает он, мы прибудем в Стиккисхоульмюр уже назавтра, и ты должна выспаться. Негоже тебе усталой выглядеть. Йоуна лучше не сердить. Твоя заботаугождать ему.
Роуса отводит взгляд и смотрит на горы, а затем дотрагивается до шеи в том самом месте, где стеклянная фигурка холодит кожу. Иногда ей кажется, что кожаный шнурок душит ее.
Это место зовется Мунодарнес. Мы будем проезжать четыре дома. Пьетюр показывает на каменистую тропку, стелющуюся перед ними.
Было бы Спасибо.
Помолчав немного, он продолжает, настороженно глядя на нее:
Лучше зови меня Тоумасом, покуда мы не доберемся до Стиккисхоульмюра. Люди здесь большие охотники до сплетен.
Будет ли у нее сегодня ночью крыша над головой или нетзависит от ее ответа.
Хорошо, сухо говорит она.
Когда солнце уже готово вот-вот нырнуть за горизонт, они добираются до крохотного селениячетыре дома, притиснутые друг к дружке, будто сжатые в кулак пальцы.
Пьетюр стучится в дверь ближайшего дома. Когда им открывают, Пьетюр кланяется и спрашивает, не будет ли хозяин так любезен пустить их с молодой женой переночевать. Они направляются на запад. Никак не думали, что путь окажется настолько далек, поясняет он с улыбкой.
Ложь, словно вода, так и льется с его губ. Внутри у Роусы все сжимается от нехорошего предчувствия. Однако хозяин, молодой паренек с плоским и бесхитростным крестьянским лицом, молчит и согласно кивает. Похоже, он простофиля.
Вдруг он спрашивает:
Как твое имя?
Тоумас Агнарссон, без запинки отвечает Пьетюр.
Ой ли? Хозяин сощуривает глаза. А выглядишь ты совсем как Пьетюр, работник Йоуна Эйрихссона. О нем тут постоянно судачат.
У Роусы кровь стынет в жилах. Этот человек уж точно не простофиля. В уголках его рта таится жестокая улыбка.
Пьетюр и бровью не поводит.
Мало ли на свете похожих людей.
На плоском лице парня расплывается улыбка.
Уж на тебя-то никто не похож. Ты не такой, как мы, и даже для датчанина чересчур смугл. Huldufólk, вот чьего ты роду-племени.
Губы Пьетюра кривятся в жесткой усмешке.
Поосторожней. Суеверия приведут тебя на костер.
Ты найденыш. Пускай prestur и взял тебя к себе как сына, но своего настоящего пабби ты не знаешь. С Эйидлем вы вовсе не родня. На вид ты чужеземец, как есть дикарь. Все здесь о тебе наслышаны, Пьетюр, и легко узнают тебя при встрече. С чего это ты чужим именем назвался?
Поумерь свое любопытство, с угрозой в голосе отрезает Пьетюр.
Хозяин потирает ладони.
Стало быть, тут замешана Анна Олавсдоуттир? Я слыхал, нехорошо с ней дело кончилось. Скверная история. Его широкое лицо ожесточается, и ухмылка обнажает мелкие и острые, словно у крысы, зубы. Скажешь, это болезнь ее унесла? Он издевательски гогочет, и по окрестным холмам прокатывается эхо.
У Роусы сжимается горло.
Заночуем в другом месте. Пьетюр разворачивается и идет прочь.
Однако плосколицый с развязным видом следует за ним.
Так это его новая жена? Только поглядиглазищи перепуганные, что твоя овечка. Она еще не знает, за кого замуж вышла. И, хохотнув, он кричит Роусе: Уноси ноги, пока не поздно!
Пьетюр хватает его за горло и швыряет спиной о стену. Парень пытается высвободиться, но Пьетюр выхватывает из-за пояса нож и неторопливо приставляет острие к прыгающему кадыку.
Сдается мне, твое лицо не мешало бы перекроить, рычит он. Рот у тебя великоват, уши маловаты, а нос чересчур длинен. Немудрено, что ты суешь его не в свое дело. Ну так я тебе помогу.
Хозяин часто сглатывает, дергая кадыком.
Не укоротить ли тебе нос? шипит Пьетюр, поднося нож к его лицу. А глаза тебе не мешают? Нож застывает на волосок от его левого зрачка. А может, тебя беспокоит горло? Острие упирается в бьющуюся на тощей шее жилку. Меня вот беспокоит. Слишком уж ты горласт.
Я Я не хотел Парень бросает отчаянный взгляд на остолбеневшую от ужаса Роусу. Извините меня, госпожа. Вы, без сомнения, будете счастливы в браке. Я
Тихо! стальным голосом обрывает его Пьетюр. И заруби себе на носу: engi er allheimskr ef þegja má.
Тот еще не совсем дурак, кто умеет молчать.
Плосколицый нечленораздельно повторяет свои извинения. Пьетюр выпускает его, и он, спотыкаясь, кашляя и потирая шею, исчезает за дверью.
Пьетюр убирает нож обратно за пояс и хватает Роусу за руку.
Идем. А ну как у него братья есть? И соседи, поди, все слышали.
Но ведь темно
К черту! Уходим. Он тащит ее за руку прочь от селения и силком усаживает в седло.
Лошади берут в галоп, и Роуса, оглянувшись через плечо на отблески огня в окнах домов, переводит глаза на Пьетюра, чье лицо теперь переменилось: подбородок выдается вперед, как суровые скалы Тингведлира.
Роуса вцепляется в гриву своей лошади и, щурясь, всматривается в бесконечную черную пустоту впереди. У нее такое чувство, будто она вот-вот сорвется с обрыва.
Часть вторая
Правду говорят, что никто сам себе не творец.
Роуса
Стиккисхоульмюр, сентябрь 1686 года
На следующее утро Роуса и Пьетюр добираются до Стиккисхоульмюра.
Пьетюр настоял на том, чтобы ехать всю ночь напролет, и Роуса вконец обессилела. Он отказался останавливаться на привал и не стал объяснять, что имел в виду плосколицый хозяин. Этот издевательский смех никак не шел у Роусы из головы. Анна умерла не от болезни? А Пьетюрсын Эйидля?
В конце концов Роуса прижалась щекой к шее Хадльгерд и, убаюканная ее мерным шагом, забылась беспокойным сном. Ей снился безглазый человек с перерезанным кровоточащим горлом и овцы, которые, вытянув тонкие белые шеи, кладут головы на колоды для рубки мяса.
Ее будит дразнящий ноздри едкий запах соли.
Где мы?
Дома.
Они поднялись на холм, и теперь их глазам предстает крошечный далекий мир у его подножия, будто они, как древние боги, взирают на землю с небес. Позади простирается лавовое поле. Некогда раскаленные докрасна потоки застыли пузырями, почернели и густо обросли мхом, но создается впечатление, что они продолжают бурлить и зыбиться, словно земля потонула в кипящем зеленом море. Возвышающийся над полем заснеженный череп горы обращает к небу раскрытый зев, царапая зубами донышки облаков и дыша на них студеным воздухом. Из разверстых челюстей лениво струится тонкий дымок.
Пьетюр кивает в сторону горы.
Драупюхлидарфьядль. Не бойся. Он только грозится. Иногда он дымит больше, иногда меньше, но тем все и кончается. А мы сейчас стоим на склоне Хельгафедля. О нем говорится в