Роуса накидывает его на плечи. Дрожь так и не проходит.
Кутаясь в одеяло плотнее, она неожиданно натыкается пальцами на что-то сухое и хрусткое. Она подносит свечу поближе и видит, что в ткани запутался крохотный ломкий стебелек разрыв-травы, подвешенный на нитке.
Быть не может В этом доме? Она вглядывается пристальней. И вправду разрыв-трава. Если засушить ее в темном месте, а потом повесить на шелковую ниточку и носить на шее, она отопрет любые замки. Самого существования такого ожерелья достаточно, чтобы его обладателя обвинили в колдовстве.
Роусе снова мерещатся шаги за спиной, и она вмиг заталкивает одеяло с разрыв-травой под кухонную скамью и резко оборачивается. По-прежнему никого, только ветер гуляет во мраке. Она достает одеяло, осторожно высвобождает запутавшийся стебелек и с мыслью о чердаке и землянке прячет его в карман. Но тут пальцы ее натыкаются на деревянный крестик пабби. Она снова вытаскивает разрыв-траву и, оборвав листья, бросает их вместе со стеблем в hlóðir, прямо в тлеющие угли.
Отбрасывая упавшие на лицо волосы, Роуса чувствует, что щеки ее мокры, хотя она и не заметила, когда начала плакать.
Измученная, она садится за стол и ждет возвращения мужа.
Просыпается Роуса уже наутро. Дом погружен в тишину. Поморгав, она трет глаза и тут же вскакивает на ноги. Не возвращался ли Йоун? Вдруг он обнаружил, что она уснула? Он будет в ярости.
Она бежит через кухню к двери на улицу и, поспешно поднявшись на холм, видит, что от землянки вверх по тропинке идут Пьетюр и Йоун. Она опускает взгляд и делает книксен.
Йоун берет ее за руку, и она выпрямляется.
У тебя усталый вид, Роуса. Я велел тебе отдохнуть.
Я Я отдохнула, лепечет она, не решаясь спросить, где он ночевал.
Сегодня принесешь нам еду в поле. И о прочих своих обязанностях не позабудь.
Она кивает, вспоминая бесконечный список дел.
Идем, Пьетюр, говорит Йоун, и они снова спускаются к подножию холма.
Когда оба они исчезают из виду, Роуса стирает с лица натянутую улыбку и бредет обратно в дом. Щеки ее болят.
Крепись, Роуса. Слова ее пылинками повисают в воздухе.
Дом поскрипывает на ветру. Роуса заглядывает в темный угол baðstofa и видит верхушку лестницы, исчезающую в раскрытом зеве потолка. Тут же ей вспоминается тяжесть теплой ладони Йоуна на плече. Тряхнув головой, она возвращается в кухню.
Отхватив ножом четыре ломтя тугого плотного хлеба, она густо намазывает каждый найденным в кладовке мягким жиромнаверное, прогорклое масло, думает она, но, лизнув его, чувствует вкус рыбы.
Китовый жир.
Поморщившись, она обследует остальные полки в кладовке. Большей частью там хранится сушеная рыба и полоски вяленой баранины, но есть немного skyr и кувшин пива. Обнаруживается и копченая баранья нога. Отрезав от нее несколько толстых кусков, Роуса укладывает их на хлебстуденисто блестящее мясо поверх слоя белого жира.
Все это отправляется в деревянное ведерко, но для двух взрослых мужчин такой ничтожной порции явно будет мало. Роуса добавляет еще хлеба и намазывает на него skyr.
Все еще мало.
Быть может, если ей удастся произвести впечатление на Йоуна, он будет с ней поласковее. Снова обшарив кладовку, она обнаруживает горшок с густым золотистым содержимым. Оно тоже похоже на масло, которое сперва растаяло, а потом затвердело. Роуса соскребает немного ножом и кладет в рот. Сладость со вкусом солнца тает на языке. С большим трудом она удерживается от того, чтобы не наброситься на лакомство. Она читала о незаконной торговле медомпокупать его разрешается лишь у датчан, но никогда прежде его не пробовала.
Щедро намазав медом два последних куска хлеба, Роуса старательно вытирает стол и застывает в давящей тишине, рассеянно прикусывая кончик ножа. Солнце только поднимается к зениту, и время у нее еще есть. Смутно зарождающееся любопытство влечет ее в baðstofa.
Кровати здесь шире, чем в Скаульхольте, но одеяла такие же, толстые, шерстяные. Роуса прижимает одно из них к лицу и вдыхает его запах.
Может, сбежать? Увести одну из лошадей и поспешить домой, пока не выпал снег? Нет, нельзя. Возвратиться означает бессильно наблюдать за тем, как чахнет и умирает мама. Роуса впивается зубами в губу, пока не чувствует привкус крови.
Она присаживается на краешек самой большой кровати, потом ложится. Вот оно, ее брачное ложе. Снова ее охватывает желание сбежать. Она закрывает глаза и выдыхает, на миг нарушая удушливую тишину, затем поворачивается лицом к стене, гадая, не смотрела ли Анна на ту же самую обшивку. Было ли ей тоже страшно? Роуса придвигается поближе к стене, разглядывает древесные узоры, проводит пальцем по неровным линиям. Вдруг раздается какой-то шорох, будто она, пошевелившись, сдвинула нечто спрятанное под тюфяком. Она приподнимает его за угол и видит лист бумаги, на котором начерчен огромный, выписанный сложной вязью знак. Не веря своим глазам, Роуса берет листок в руки. Да, и вправду рунический символ. Крик о помощи. Она в смятении разглядывает его.
Почему?
Вдруг над ее головой поскрипывают доски, словно потревоженные чьим-то весом.
Роуса мигом вскакивает и с колотящимся сердцем прячет свою находку обратно под тюфяк.
Кто здесь?
Доски снова скрипят. Она бросается к лестнице.
Эй?
Темный квадратный зев, не мигая, таращится на нее.
Ничего. Никого. Тихо.
Она начинает подниматься. В ушах стучит кровь. Черная пасть поглощает ее, и она различает лишь смутные очертания. Приникнув к двери почти вплотную, Роуса видит, что к ней, словно в знак предостережения, приделан огромный железный затвор.
Роуса толкает дверь, но тщетно. Она налегает на нее плечом, наваливается всем телом, с тем же успехом можно было пытаться сдвинуть скалу. Прижавшись к доскам ухом, она чувствует тепло, будто они по-прежнему дышат живой жизнью далеких краев, где деревья поскрипывают на легком ветру.
Но вдруг она слышит приглушенный вздох: кто-то за дверью затаил дыхание.
Роуса вмиг скатывается по лестнице вниз, оскальзывается на последних ступеньках, падает, ободрав колени и порвав чулок, но ей сейчас не до чулка. Она поспешно удирает из baðstofa в тепло кухни и только там останавливается, сгибаясь пополам и ловя ртом воздух. Постепенно бешеный стук сердца успокаивается и дыхание выравнивается, и тишина снова смыкается вокруг. Сверху не слышно ни звука.
Вот же дура, отчитывает Роуса сама себя и пытается рассмеяться, но губы дрожат и смех больше походит на всхлип.
Вдруг она замечает на грязном, усыпанном соломой полу несколько белокурых волосков, тонких, как шелковая паутина. Она подбирает их и наматывает на пальцы. Подносит к глазамдлинные, прямые, они покрыты пятнами какой-то коричневатой ржавчины, которая чешуйками осыпается ей на ладонь.
Кровь.
Роуса вздрагивает и швыряет прядку в hlóðirтуда же, куда прошлой ночью отправилась разрыв-трава. Подталкивая ее к огню железной кочергой, она снова слышит за спиной тот же звукне то вдох, не то шепот. Кочерга со звоном падает на пол, но Роуса этого даже не замечает.
Она подхватывает ведерко с едой, выскальзывает за порог и бежит к полю, страшась обернуться. Там, в доме, шевелится и дышит какое-то существо. Быть может, крыса. Но разве бывают такие огромные крысы, чтобы под ними скрипели доски?
В небе с криками кружат морские птицы. Роуса встряхивает головой. Должно быть, эти звуки ей померещились; она устала, и воображение разыгралось на пустом месте.
Чтобы успокоиться, она стискивает в кулаке стеклянную женщину. Та холодна и бескровна.
Мало-помалу Роуса начинает дышать ровнее. Она разглядывает волнистые мускулы полей, выпирающие кости гор, пустое небесное око.
В маленьком селении у подножия холма вовсю кипит жизнь. Женщины снуют туда-сюда между домами, выкликая друг друга; двое мужчин пытаются привязать овцу, навалившись на нее каждый со своей стороны. Овца брыкается и сбивает их с ног. Наблюдающий за всем этим ребенок покатывается со смеху, а когда мужчины начинают кричать и угрожающе замахиваться для шлепка, бросается наутек. И вдруг замирает на месте, указывая пальцем на вершину холма. Прямо на Роусу. И тогда одно за другим, будто цветы, следующие за солнцем, к ней поворачиваются бледные лица.
Роуса приветственно машет рукой.
И тут все как один отводят глаза и возвращаются к своим хлопотам. Никто даже не оглядывается. Будто на холме стоит не она, а какой-нибудь горный дух.
Вдруг кто-то слева окликает ее. Роуса вздрагивает и поворачивается.
На тропинке, вскинув руки в знак приветствия, стоят две женщины. Ветер треплет их юбки. Они улыбаются, и Роуса чувствует, как отступает тянущее чувство в животе. Ей, наверное, показалось, что местные жители ведут себя странно.
У одной из женщин из-под чепца выбиваются седые пряди, и она тяжело опирается на руку своей спутницы, которая, впрочем, тоже отнюдь не молода. В волосах ее виднеется седина, однако она высока и широкоплеча, и пристальный взгляд еще не утратил блеска.
Sœl og blessuð! говорит она мелодичным голосом.
Sœlar og blessaðar, отвечает Роуса.
Blessuð, бормочет старуха. Лицо ее походит на мятое вязанье, а почти безгубый ввалившийся ротна дурно заштопанный носок.
Лицо женщины помоложе расцветает.
Я Катрин Сигурдсдоуттир, а это Гвюдрун Пьетюрсдоуттир. Ты ведь Роуса?
У Катрин бледно-голубые глаза, которые придавали бы ее лицу суровое и холодное выражение, когда бы не открытая улыбка.
Да. Роуса Магнусдоуттир. Она смущенно улыбается. Я только вчера приехала.
Трудной была дорога-то?
Ехать далеко, и я немного устала. Роуса тут же спохватывается, что лучше бы держаться поприветливей, и обводит рукой море и горы. Здесь очень красиво.
Гвюдрун кричит так громко, будто Роуса стоит на другом краю поля:
Ты совсем молода, дитя мое! И худа как щепка! И поворачивается к Катрин: Ее унесет первым же порывом ветра. Хотя Анна тоже худенькая была. Йоуну такие по душе, кожа да
Гвюдрун! одергивает ее Катрин.
Губы Гвюдрун кривятся, и она бормочет что-то невнятное.
Роуса нарушает неловкое молчание:
Мне двадцать пять.
Двадцать пять? И только что замуж вышла? Да ведь ты не сказать чтобы совсем дурнушка, хотя глаза у меня уже не те. Что, Катрин, безобразная она?
Катрин сердито цокает языком.
Вовсе нет. Извини Гвюдрун, Роуса. Она думает, что число пережитых зим извиняет ее дурные манеры.
Я сказала вслух то, что все остальные подумают, бурчит Гвюдрун.
Не забывай, что мудр тот, кто держит рот на замке, отрезает Катрин и вполголоса поясняет Роусе: Гвюдрун любит подлить масла в огонь. Не обращай внимания, и ей быстро прискучит.
Что ты там бормочешь, Катрин? кричит Гвюдрун.
А еще она глуховата. Так что, если понизить голос, можешь говорить о ней все, что вздумается.
Роуса подавляет смешок.
Извините меня, но я должна отнести еду Йоуну.
Ты так и не пригласишь нас в дом? громко возмущается Гвюдрун. И добавляет вполголоса, повернувшись к Катрин: Я-то думала, эта будет другая.
Ради всего святого, Гвюдрун, умолкни. Мы, пожалуй, наведаемся к тебе в другой раз, когда Йоун в море уйдет.
У Роусы сжимается сердце.
Он не любит гостей?
В глазах Катрин внезапно мелькает тревога, будто она хочет о чем-то предупредить Роусу.
Он не любит чужих в доме.
Она легонько пожимает руку Роусы, и в этом жесте столько сочувствия и неожиданного понимания, что Роуса готова расплакаться.
Катрин разглядывает ее, сощурив глаза, и словно читает ее мысли.
Ты прежде никогда не вела хозяйства? И присесть-то бывает некогда.
У Роусы так сжимается горло, что она не в силах говорить. Она качает головой.
Катрин улыбается.
Приходи к нам и захвати с собой белье на починку. Мы часто вяжем вместе, покуда мужчины рыбачат или работают в поле.
Этого Йоун тоже не одобрит, ворчит Гвюдрун. И разве ты не должна на сей раз держаться от его жены подальше, а, Катрин?
Катрин косится на старуху и, понизив голос, торопливо бормочет:
Приходи ко мне, если что-то вдруг покажется тебе странным. Обещай, что придешь. Оставаясь в одиночестве, погружаешься во тьму.
Это звучит почти как угроза, и Роуса пятится.
Вдруг Катрин застывает: ее взгляд прикован к стеклянной женщине, висящей у Роусы на шее. Рот ее ошеломленно приоткрывается. Роуса прячет фигурку в вырез платья.
Гвюдрун фыркает, прерывая повисшее молчание.
Что ж, ты хотя бы грамоте умеешьзначит, не станешь доставлять всем хлопот и рисовать закорючки на камнях, как Ан
Это Пьетюр тебя привез? перебивает ее Катрин нарочито оживленным тоном.
Роуса кивает, инстинктивно стискивая камень с гальдраставом в кармане.
Гвюдрун подается к ней.
Эйидль все сокрушается, что так и не смог приструнить Пьетюра, но я ему не раз говорила: дьявола тебе не сломить.
Думаю, Роусе не стоит слушать
Этого Пьетюра, скажу я вам, осудить бы на альтинге да вздернуть. Зверь лютый, вот он кто. Никак в толк не возьму, почему Эйидль до сих пор его любит, после всего, что
Довольно, Гвюдрун! Катрин потирает виски. Роуса должна кормить Йоуна, а мы ее задерживаем. Было приятно с тобой познакомиться, Роуса. Bless.
Bless. Взаимно.
И Катрин уводит Гвюдрун, которая по-прежнему что-то бормочет, но ветер не дает расслышать слов.
Роуса продолжает путь по тропинке, ведущей в поле, и считает шаги, чтобы успокоить мысли.
Стиккисхоульмюр, сентябрь 1686 года
Роуса торопливо шагает вдоль берега угрюмо-серого моря, наблюдая за тупиками, которые пикируют с утесов в воду и выныривают, набив клювы мелкими рыбешками. Прямо из-под ног у нее неожиданно вспархивает белая куропатка, и глухое хлопанье ее крыльев напоминает стук сердца. Собственное сердце Роусы гулко и неистово бьется в груди.
Наконец посреди луга она видит обоих мужчин. Йоун жестом подзывает ее, и она оживленно машет рукой в ответ. Сейчас она расскажет о том, что ей наговорили женщины, и о звуках, которые ей померещились. Они посмеются, и веселье Йоуна прогонит страх, затаившийся у нее в животе.
Но вдруг он поймет, что она поднималась по лестнице? Он ее муж и к тому же bóndiможет выпороть ее за непослушание.
Она идет по одной из дорожек, протоптанных в высокой траве. Стебли шуршат и цепляются за подол.
Йоун кладет наземь косу и, широко улыбаясь, обводит рукой поле.
Славный урожайверно, Роуса?
Он улыбается, радостные глаза искрятся на солнцевот он, ласковый муж, о котором мечтает любая. Роуса уже готова прильнуть к нему, готова во всем сознаться. «Я слышала странные звуки. Почему чердак заперт?»
Но под его испытующим взглядом ей вдруг начинает казаться, что рот ее заткнули тряпкой. Она сглатывает.
Ты много работаешь, хрипло выдавливает она.
Он кивает.
Обыкновенно люди не засеивают больших полей и оставляют их для выпаса овец, а потом всю зиму кое-как перебиваются на сушеной рыбе. Меня еще с детства от нее мутит. Сколько ни съешь, все равно остаешься голодным. Жуешь ее и жуешь, точно вымоченную в море рубаху.
Роуса улыбается. Метко сказано.
Глаза Йоуна блестят.
В Стиккисхоульмюре всегда жили бедно, едва ли не впроголодь, и то и дело болели. Я работал в поле от рассвета до заката, а ночи проводил в море и вылавливал больше рыбы, чем все мои соседи вместе взятые. Я удобрил землю навозом, чтобы выращивать ячмень, и так откормил скот, что крупнее во всей округе не сыщешь. Да еще и кречетыкаждый стоит тридцать коров, а какая-нибудь королевская особа даст и того больше.
Подумать только! На сей раз в голосе Роусы звучит непритворное восхищение.
Он отмахивается, но по-мальчишески заливается краской.
Я не допущу, чтоб сельчане голодали. Иной bóndi засечет своих людей до полусмерти и сдерет с них три шкуры. Но я не тиран, хотя кое-кто в Стиккисхоульмюре и считает меня таковым.
Эйидль? тихо спрашивает Роуса, припоминая фигуру в черном.
Йоун хмурится.
А еще Олав, прихвостень его. Они называют меня злодеем.
Пьетюр фыркает.
Эйидль по самую макушку набит навозом. Он ему глаза застит, вот все и кажется дерьмом.
Роуса невольно хихикает.
Йоун тепло улыбается ей.
В поле пахатьдело неблагодарное. Земля здесь сплошь камни, пепел да песок. Но оно того стоит. Иначе у нас челюсти сведет от сушеной рыбы. Он зачерпывает пригоршню сернистой земли и развеивает ее по ветру. Нравится тебе рыба?