Успокойся!велела я.
Мое внимание привлекла фотография мужчины.
Белокурый. Согласно медкарте, шесть футов два дюйма. И я снова стала рассматривать фотографию, не понимая, что на меня нашло. Может, меня заинтриговало выражение его лица?
Обычно на фото они не улыбаются. Все смотрят прямо перед собой, словно их снимают против их желания. Иногда такие фотографии раскрывают всю уязвимость рабов, все их страхи. Ведь этих людей отправляют в неволю, они не знают, что их там ждет, думают, а вдруг это ошибка. Но он улыбался. Похоже, его это все забавляло.
Слегка вьющиеся, густые, светлые волосы, небрежно падающие на лоб, хорошо подстриженные на висках и на шее. И эти глазасерые или, может быть, голубыеза дымчатыми стеклами больших очков. А еще улыбка.
На снимке он был в черной водолазке, руки не опущены, а сложены на груди. На редкость естественная фотография.
Я перевернула папку, чтобы на обороте найти его фото в обнаженном виде. Я откинулась и, потягивая джин, стала рассматривать фотографию.
Взгляни на это,сказала я.
Диана подняла голову, и я показала ей оба снимка.
Красавец,прошептала я, постучав по фотографии Слейтера, а потом знаком показав, что хочу еще джина со льдом.
Да, Лиза,ответила она, вложив в эти два коротких слова всю силу своей обиды, но, конечно, в рамках дозволенного, а затем наполнила мой стакан так, будто выполняла величайшую миссию.
Я поцеловала ее еще раз.
На фотографии, где Слейтер был снят в обнаженном виде, он уже стоял как положено, с опущенными руками, но и тут у него было такое выражение лица, словно все происходящее его слегка забавляло, хотя он и пытался это скрыть. Может быть, ему сказали, что нельзя улыбаться. И опять от фотографии прямо-таки веяло непосредственностью. Он казался таким естественным: никакого позерства, никакого вхождения в образ. Безупречное тело, тело истинного калифорнийца, с хорошо развитой мускулатурой и крепкими икрами. Тело, накаченное как раз в меру, и настоящий пляжный загар.
Эллиот Слейтер. Беркли, Калифорния. Возрастдвадцать девять лет. Прошел подготовку в Сан-Франциско под руководством Мартина Халифакса.
Я когда-то работала у Мартина Халифакса. В его доме в викторианском стиле в Сан-Франциско. И было мне тогда двадцать лет. Всего пятнадцать элегантно обставленных комнат с приглушенным освещением, но тогда для меня это была целая вселенная.
Именно Мартин Халифакс усовершенствовал солярий, где рабов во время наказания заставляли крутить педали тренажера. Только калифорниец, даже такой бледный, как Мартин, мог придумать настолько полезную для здоровья вещь.
Но Мартин Халифакс и его Дом существовали тогда, когда нашего Клуба не было и в помине, и в какой-то мере Мартин тоже приложил руку к его созданию, впрочем, так же как и я, а еще человек, финансировавший наше предприятие. Мартин сам отказался к нам присоединиться, так как не в силах был покинуть ни Сан-Франциско, ни свой Дом.
Я взялась за написанный от руки отчет Мартина. Мартин любил писать.
«Этот рабмужчина необычайно утонченный, финансово независимый, вероятно, богатый и при всем разнообразии интересов одержим идеей стать рабом».
Разнообразие интересов Степень доктора философии по английской литературе от Калифорнийского университета в Беркли. Моя старая добрая альма-матер. За эту степень он должен был получить «Пурпурное сердце». Ай-кью ниже, чем у Китти Кантвелл, но все равно чрезвычайно высокий. Род занятий: фотограф-фрилансер, снимающий рок-звезд, знаменитостей, а также театр военных действий по заданиям «Тайм-Лайф». Автор двух фотоальбомов: «Бейрут. Двадцать четыре часа» и «Злачные места Сан-Франциско». Владелец художественной галереи и книжного магазина в Беркли. «Интересно, какого? Я знаю их все. Но об этом почему-то ничего не сказано».
Обожает рискованные ситуации, экстрим, фанат опасных видов спорта для одиночек.
А вот это уже весьма необычно! Как, впрочем, и его лицо.
Я бросила взгляд на часы. До того как рабов приведут в зал, оставалось еще сорок пять минут, а я уже выбрала двоих. Или Китти Кантвелл, или Эллиот Слейтер. Оставалось только поближе взглянуть на Эллиота Слейтера, чтобы понять, что я не переживу, если мне не предоставят приоритетного права выбора.
Но у меня-то как раз и было такое право. Тогда откуда это беспокойство? Внезапное чувство, что я могу упустить что-то ужасно важное. К черту! Я уже не на борту самолета. Отпуск закончился. Я у себя дома.
Я отложила в сторону остальные папки и принялась изучать личное дело Слейтера. «Раб сам попросил заняться его подготовкой седьмого августа прошлого года». (Всего девять месяцев тому назад. Это просто феноменально, что он уже здесь. Но Мартин знает, что делает.)
«Настроен решительно. Желает пройти наши наиболее интенсивные курсы подготовки. При этом отказывается от любых контактов с хозяином вне стен заведения, несмотря на многочисленные предложения, поступающие практически после каждого группового мероприятия с использованием данного раба.
Чрезвычайно выносливый и сильный. Для достижения требуемого эффекта нуждается в самых суровых наказаниях. Однако его на удивление легко унизить при самых различных обстоятельствах, и тогда он впадает в панику Для этого раба характерно легкое упрямство, которое трудно преодолеть, за исключением»
Здесь я остановилась. Такие вещи я хочу выявить самостоятельно, получив при этом утонченное удовольствие. Я пролистала несколько страниц, памятуя о склонности Мартина к пространным описаниям.
«Раб был помещен в условия заключения в поместье в графстве Марин. Он счел недельную программу достаточно напряженной и все же настоял на практически немедленном возвращении. На нарушения сна после сессий не жалуется.
Сон крепкий и здоровый. Во время отдыха, в конце каждого периода, постоянно читает. Это в основном классика, различная макулатура и иногда поэзия. Увлекается таинственными историями и романами о Джеймсе Бонде, а еще читает русскую классику, причем достаточно вдумчиво». (Очень колоритно! Кто, кроме Мартина, это заметит? Шпион, что ли?)
«Рабромантик. Однако до сих пор он не демонстрировал привязанности ни к одному из хозяев, а только спрашивал, кого бы я мог порекомендовать ему на будущее, непрестанно повторяя при этом, что он ждет того, чего больше всего боится».
Я снова посмотрела на фотографию. Открытое, хорошо очерченное лицо, разве что губы чуточку пухловаты. Чуть насмешливая, чуть презрительная улыбка. Хотя слово «презрительная» здесь не совсем подходит, но другого определения, менее грубого, мне что-то не подобрать.
Господи! Ведь всего две недели назад я могла пройти мимо него на улице в Беркли, встретить в баре
Расслабься, Лиза!
Ты успела ознакомиться с тысячью личных дел рабов из Сан-Франциско И вообще у нас нет другой жизни. Наша жизнь здесь, на острове.
Ты ведь сама не раз твердила инструкторам, что информация в личном деле необходима именно для того, чтобы использовать ее в Клубе. Я снова вернулась к записям, касающимся подготовки Слейтера.
«Мы были удивлены, когда раб вернулся к нам сразу же после двухнедельной сессии за городом, где он безжалостно использовался приехавшими из города гостями.
В раба влюбилась старая то ли русская, то ли прусская графиня (см. ниже). Раб заявил, что если его не могут долго держать в неволе, то он поедет куда-нибудь еще. Деньгине главное. Раб несколько раз упоминал, что молодые хозяева запугивали его, но не обращался с просьбой избавить его от встреч с ними. Говорит, что ему становится страшно, когда его унижает человек гораздо слабее его».
Я перескочила в конец досье.
«Отправлен с наилучшими рекомендациями (просто идеально для Клуба!), но необходимо еще раз подчеркнуть, что этот рабновичок. Соблюдайте осторожность! Я могу поручиться за него в плане готовности и психической устойчивости, но при этом хочу добавить, что его подготовка была очень непродолжительно!
И хотя раб прошел все тесты с женщинами-хэндлерами, подобные ситуации оказались для него стрессовыми, поскольку он явно больше боится женщин, чем мужчин. Раб отказывается говорить о женщинах, однако утверждает, что сделает все возможное, чтобы его приняли в Клуб. Раб хорошо реагирует на женщин, женщины его явно возбуждают, но это порождает тяжелую внутреннюю борьбу».
Что-то в его лице будило во мне смутные сомнения. И я поняла, в чем дело, после того как, перелистав досье, нашла несколько небольших снимков. Я оказалась права. В профиль, когда Эллиот Слейтер не смотрел в объектив, его лицо выглядело жестким, почти холодным. В нем чувствовалась скрытая угроза. Это было лицо человека, глубоко ушедшего в себя. Я снова вернулась к фото, где он улыбался. Очень милая улыбка. Я закрыла папку, не став читать «Заметки относительно хозяев и хозяек, которые благоволили рабу». Бог его знает, что там понаписал Мартин! Ему бы романы сочинять! Или оставаться именно тем, кто он есть.
Я сидела, уставившись на закрытую палку, потом снова открыла ее и посмотрела на фотографию Слейтера.
Я ощущала присутствие Дианы рядом. Ощущала тепло ее тела, ее желание. И что-то еще: беспокойство из-за возникшего во мне напряжения.
Не жди меня к ужину,произнесла я.А теперь быстро щетку для волос, а еще немного охлажденных духов «Шанель».
Когда Диана отошла к комоду, я резко нажала на кнопку на письменном столе.
Диана хранила духи в маленьком холодильнике в гардеробной. Она принесла флакон и чистую фланелевую тряпочку.
Диана начала расчесывать мне волосы, а я принялась похлопывать себя по щекам влажной фланелькой. Никто не умеет расчесывать волосы лучше Дианы. Здесь ей нет равных.
Не успела она закончить, как дверь отворилась и вошел Дэниел, мой любимый помощник.
Рад снова видеть тебя, Лиза. Нам тебя не хватало,сказал он, посмотрев в сторону Дианы.Ричард говорит, рабы будут в зале через сорок пять минут. И ты ему нужна. Сейчас особый случай.
Надо же, как не повезло!
Хорошо, Дэниел,ответила я, махнув рукой в сторону Дианы, чтобы та остановилась.
Я развернула ее лицом к себе и бросила на нее строгий взгляд. Она склонила голову, копна белых волос рассыпалась по плечам.
Я буду очень занята и хочу, чтобы Диана поработала,заявила я.
Я почувствовала, что мои слова потрясли ее. Наиболее сладостными для нас были свидания после разлуки.
И поздний вечернаилучшее время. И она, конечно, прекрасно это знала.
Лиза, граф Солоский как раз здесь. Он уже спрашивал про Диану, но получил отказ.
Хорошо. Это что, тот самый граф Солоский, который хочет сделать из нее международную звезду?
Тот самый,ответил Дэниел.
Тогда преподнесите ее ему как подарок: перевяжите лентой. Ну, что-то в этом роде.
Диана бросила на меня испуганный взгляд, но сумела взять себя в руки.
Если он не захочет ею воспользоваться, отправьте ее в бар. Пусть работает там допоздна.
Лиза, она что, чем-то не угодила тебе?
Вовсе нет. Меня просто укачало в самолете. Мы битых два часа кружили над островом.
Тут неожиданно зазвонил телефон.
Лиза, ты нужна мне в офисе,услышала я голос Ричарда.
Ричард, я только-только приехала. Дай мне двадцать минути я там,ответила я и повесила трубку.
Диана и Дэниел наконец-то ушли. Тишина. Какое счастье!
Я глотнула холодного джина и снова открыла папку.
«Эллиот Слейтер, Беркли. Калифорния.
Прошел подготовку в Сан-Франциско под руководством Мартина Халифакса».
Все эти местаБеркли, Сан-Франциско, где на меня была наложена епитимия, называемая отпуском, я не считала своим домом. Нет. Просто вехи на долгом пути, который привел меня на этот самый остров, в эту самую комнату.
Словно окоченев, я вдруг вспомнила все. Все с самого начала. И тогда в моей жизни еще не было Мартина Халифакса.
Я увидела номер отеля, где впервые занималась любовью, если это можно так назвать.
Вспомнила жаркое, запретное любовное свидание, запах кожи, сладкое чувство свободы. Разве можно хоть что-то сравнить с тем первым жаром? А до того долгие часы, проведенные в мечтаниях: о безжалостной хозяйке, о жестоком хозяине, о некоем действе, состоящем из наказания и подчинения, но без реальной боли. Я грезила, не осмеливаясь рассказать об этом ни одной живой душе, а потом встретила Барри, чем-то похожего на романтического героя из дешевого романа, по крайней мере такого же красивого, причем встретила в университетской библиотеке в Беркли, в паре кварталов от моего дома, и он мимоходом поинтересовался, какую книгу я читаю. Это была книга о мрачных фантазиях мазохистов, записанных их психиатрами, что доказывает Что? Что такие люди, как я, существуют, люди, которые хотят, чтобы их связывали, наказывали, мучили во имя любви.
А потом его шепот во время обычного первого свидания, его слова, дескать, это именно то, что он хочет и умеет делать, причем делает хорошо.
По уик-эндам он работал коридорным в маленьком, но элегантном отеле в Сан-Франциско, и мы могли отправиться туда прямо сейчас.
«Только если ты действительно этого хочешь»,сказал он тогда, и от волнения у меня зазвенело в ушахдаже поцелуи оставляли меня более равнодушной.
Мне было так страшно подниматься по мраморным ступеняммы не могли воспользоваться лифтом в холле,а когда он отпирал дверь маленького темного номера, я чувствовала себя преступницей, соучастницей. И все же это было именно то, чего я так хотела. Незнакомая обстановка. А еще твердость, его умелое руководство, его безупречное чувство ритма, умение вовремя останавливаться и одновременно мягко добиваться своего.
Это была страсть, пламя которой потухло довольно быстро, так как мы были с ним едва знакомы.
Я и сейчас не могу вспомнить его лица. Помню только, что он был привлекательным, молодым и пышущим здоровьем, как любой другой парень из Беркли, и я знала дом и улицу, где он жил.
Но именно такая анонимность и придавала остроту нашим отношениям. То, что мы были двумя животными, двумя безумцами, которые практически ничего не знали друг о друге. Тихая юная шестнадцатилетняя школьница, слишком серьезная для своего возраста, и мальчик из колледжа, на два года старше, который читает Бодлера, произносит загадочные фразы о чувственности, курит забавные сигареты марки «Шерман» (их можно заказать только у производителя), хочет того же, чего и я, имеет время и место для этого, а еще владеет технической стороной дела.
Мы могли бы создать прекрасный, хоть и нестройный дуэт. А риск? Было ли все так страшно? Нет, это было лишь опасным подводным течением, исчезающим на исходе ночи, когда я, вконец выжатая и молчаливая, проскальзывала вслед за ним через заднюю дверь, испытывая невероятное облегчение оттого, что ничего «ужасного» не произошло, что он не был душевнобольным. Риск вовсе не был пряностью, он был той ценой, что мне приходилось тогда платить.
В нашем Клубе не требовали такой цены И это его огромная заслуга, смысл его существования. Здесь еще никому и никогда не сделали больно.
Сколько же раз мы успели встретитьсядва, не больше,когда он предложил пригласить третьим своего друга Дэвида, когда был этот послеполуденный секс втроем, лишивший процесс интимности, когда я неожиданно поняла, что мы уже не равноправные партнеры, когда мне вдруг стало страшно? Внезапная боязнь запретного. А когда он предложил еще одного друга, мне показалось, что меня предали.
Потом долгие мучительные вечера. Я бродила по центру Сан-Франциско, всматриваясь в лица прохожих, заглядывая в холлы шикарных отелей, думая о том, что да, где-то здесь должен быть мужчина, элегантный, опытный, моя вторая попытка, кто-то безусловно более умный, решительный.
И дома долгие часы у телефона, перед глазамиколонка частных объявлений. Вдруг это какой-то секретный код? Хватит ли у меня духу набрать номер? А потом обычные дела: бал старшеклассников, свидания в кино и привычные отговорки, чтобы объяснить апатию, беспокойство. Так ужасно ощущать себя каким-то уродом, тайным преступником!
Бесконечное хождение мимо прилавков, где под стеклом на белой тисненой бумаге лежали кожаные перчатки, в которых мне виделось что-то порочное, может быть, именно из-за этой белой бумаги.
Да, мне хотелось бы вот эти длинные, узкие черные перчатки
А еще широкий кожаный ремень, опоясывающий меня, как экзотическое украшение, а еще черное шелковое белье и высокие обтягивающие сапоги, конечно, когда я смогу себе это позволить. И наконец, последняя находка в книжном магазине рядом с кампусом Беркли, когда я, не веря своим глазам и краснея от волнения, обнаруживаю шокирующую французскую классику, с которой остальные, должно быть, уже давным-давно познакомились, такую невинную, в белой гладкой суперобложке. «История О».