Па мгновение стало тихо, и в этой тишине раздавался только звон осколков, да портрет сорвался с гвоздя; от удара качнулись датские флаги над портретом покойного короля и попадали на диван вместе с иммортелями, но мгновение спустя снова поднялся шум, все опять принялись поносить генералов: Шееля, Плессена, Блуме, Бликсена-Финека, всех без разбора, а пробст, тем временем несколько успокоившийся, сказал, опершись о стол одной рукой и эффектно взмахивая другой:
Народ еще потребует их к ответу, будет и на нашей улице праздник.
Никто не слышал, как отворилась дверь, но все узнали голос вошедшего и застыли, растерянные, словно пробудились внезапно ото сна.
А, здесь, оказывается, гости! Это был епископ, изящный, маленький, с желтоватой кожей и белой бородой; какое-то мгновение ой разглядывал стол, бокалы, опрокинутые стулья, добавил:И немало гостей! после него посмотрел как бы сквозь пробста, который окаменел у стола в позе государственного мужа.
Все словно оцепенели посреди поля брани, капеллан хотел было, тихонько обогнув стол, подойти к портрету короля, но оставил свое намерение: все равно его преосвященство все видел.
А, и вы тут, господин камергер! только и выговорил епископ, поворачиваясь.
Камергер как-то особенно лихо сделал полный оборот на своих стройных ногах, коим был, собственно говоря, и обязан высоким званием. «Луиза хочет видеть при дворе ноги, на которых хорошо сидят брюки», изрек покойный король при даровании титула, и эта непритязательная шутка часто повторялась в кругах, близких ко двору, даже епископ и тот удостоил взглядом подвижные ноги камергера.
Затем уже другим тоном, мягким и снисходительным, сказал:
Да, господа, всем нам предстоит немало сделать и того больше пережить.
Он снова умолк.
Я, собственно, хотел побеседовать только с бароном, заговорил епископ далее. Скоро следует ждать войска. На слове «войска» голос его дрогнул, и он сказал:- Но сперва проводите ваших гостей.
Гости вышли, зашумели в прихожей, разбирая шубы, захлопала на ветру дверь, во дворе не было света, фонари погасли, и гости заскользили к своим экипажам по гладкой, как зеркало, земле. Слышны были крики кучеров, а Стен опять разрыдался, прислонясь к боку одной из своих гнедых.
Первые уже уселись и шагом поехали со двора под фырканье лошадей; остальные последовали за ними вниз по аллее, навстречу ветру, в кромешной тьме, трудно и медленно.
Тине сидела на кухне, возле печки, ей удалось затащить сюда и отца.
Папочка, ну папочка же, говорила она и гладила и гладила отца, а старый Бэллинг сидел, будто неживой, потом привалился к печке и заплакал. Так они сидели рядышком долго, безмолвно.
Наконец Тине опустила руки, которыми подпирала голову, и, словно разбуженная внезапной тишиной, сказала:
Значит, лесничий вернется домой.
Она продолжала сидеть возле отца и глядела прямо перед собой огромными глазами.
Фангель последним надел свою шубу; он никак не мог попасть в рукава. Выйдя из дому, он обо что-то споткнулся на ступеньках крыльца, там, сгорбившись, сидел капеллан.
Господи боже, выкликнул доктор, вы же до смерти замерзнете, сидючи здесь. Встаньте, ну, встаньте же. И Фангель начал трясти капеллана.
Но маленький человечек, казалось, не заметил даже, что его трясут. Оборотя к Фангелю свое крохотное, измученное личико, он только спрашивал:
Что же господь бог уготовил Дании? Что же будет с Данией?
И старый Фангель почувствовал, как глаза у него тоже наполняются слезами, когда, приведя в чувство капеллана, он направился к своему возку.
Епископ остался один. Долго стоял он, обводя взглядом разоренную комнату, и ветер трепал гардины, а на столе в беспорядке теснились бокалы, чаша из-под пунша, трубки, словно после веселой пирушки студентов-первогодков. Газета «Бладет» упала со стола, и сквозняк перебирал ее листы. Епископ поднял ее, пробежал глазами несколько строк, лицо старого «реакционера» исказилось то ли болью, то ли презрением, он сложил газету в длинураз, потом еще раз, словно хотел свернуть ее в трубку, и, сложив, уронил на стол между пустых бокалов.
Потом он как бы очнулся от раздумья, подошел к софе и с великим почтением поднял портрет короля. Бережно, хотя свет лампы бил ему в лицо, он вытащил из рамы осколки стекла и повесил портрет на прежнее место.
Флажки он тоже прикрепил заново.
Потом он поднял взгляд на короля Фредерика.
Долго разглядывал епископ лицо покойного государяразглядывал со странной, непочтительной усмешкой.
Окна хлопали под порывами ветра. Вдали слышался тяжелый и медлительный перестук колеси чудилось, будто там едет нескончаемый траурный кортеж.
III
Дело было за полдень, и везде, в воротах, в дверях амбаров и сараев лесничества, сидели и лежали молчаливые солдаты, покуривая трубочки. Ларсстарший работник собирался в поле, и, покуда он выводил лошадей, запрягал их и выезжал со двора глаза собравшихся лениво провожали каждое его движение. Но вот он уехал, и на дворе снова воцарилась тишина. Только возле амбара люди перекинулись несколькими словами касательно лошадей.
Из дверей прачечной вышла Софи с ведромсобралась на колодец. Головы она теперь не заматывала и даже выпустила из-под сетки по нескольку локончиков за ушами с каждой стороны.
Нельзя ли мне тут пройти? спросила она сидевших на ступеньках солдат; у нее в последние дни появилась новая, очень кокетливая манера разговаривать, вытянув губы трубочкой; солдаты со всего двора молча проводили глазами появившуюся «юбку».
У колодца тоже болтались солдаты. Они помогли ей вытащить ведро.
Просто не продохнуть от мужчин, по десять раз на дню сообщала она Тине и кокетливо улыбалась при этом. Того и гляди, на кого-нибудь наступишь.
С полным ведром она заспешила обратно, и солдаты так же молча глядели ей вслед, пока она не скрылась в прачечной.
Ну, рано или поздно начнется же, сказал капитан, сидевший в гостиной на диване, вытягивая от нетерпения свои длинные ноги; здесь в сотый раз, наверное, шла речь о тех, «наверху», и об их бездеятельности.
Пожалуй, что так, задумчиво ответил его сосед и, встав с дивана, присоединился к группе расхаживавших по комнате офицеров, те втроем-вчетвером бродили взад и вперед неверной походкой, словно на корабельной палубе.
Еще тишину нарушало шлепанье картпримета тянувшегося с полудня неизменного виста па столах под окнами, да голос Тине, когда она внесла кофе.
Благодарю, господин лейтенант, благодарю, говорила она.
Чтобы попасть в комнату или выйти из нее, ей каждый раз приходилось перешагивать через пару-другую лейтенантских ног.
Тут со двора донеслись раскаты хохота, и офицеры поспешили к окнам. Оказывается, Врангель потерял винтовку. Врангель был чем-то вроде чучела, которое солдаты соорудили из нескольких жердей, шляпы да старого одеяла и водрузили на коньке крыши; винтовку ему заменила метла, но теперь порыв ветра вырвал метлу у него из рук и сбросил на землю.
Солдаты хохотали во все горло, а офицеры им вторили, потом они вернулись на свои места и возобновили прерванный ради такого случая вист.
Разнося кофе, Тине добралась до застекленной веранды, где два капитана сидели каждый у себя на койке и тупо созерцали свои вытянутые ноги, а может, и вообще никуда не смотрели; в саду два офицера, сунув руки в карманы, обходили лужайку, то и дело меняя направление, чтобы не закружилась голова. Ходили они таким манером уже около часа.
Офицеры на койке встрепенулись при появлении Тине. Они не упускали случая что-нибудь сказать ей, а у нее всегда был наготове ответ, и всегда находились два-три добровольца с эполетами, готовых покалякать с ней о том о сем. Где бы она ни хлопотала, но двору ли, по дому ли, всегда кто-нибудь оказывался рядом. «Мы с тобой, девонька, тоже на линии огня», говорила Тинка из трактира, ударяя себя кулаком в грудь, и действительно, не меньше дюжины лейтенантских глаз провожали каждое движение девушек. «А нам что, жалко, что ли», говорила та же Тинка, которая весьма благосклонно позволяла целовать себя в укромных уголках.
Да, йомфру Бэллинг, сказал один из капитанов, вставая с постели, сегодня все должно решиться.
Часам к шести? спросила Тине и неожиданно улыбнулась.
Капитан кивнул и потянулся.
Оно и хорошо, сказал он. Все-таки перемена, добавил он на полтона ниже и огляделся по сторонам, словно увидел перед собой неизменные шанцы, где они стояли много недель подряд и куда им суждено вернуться вновь, наблюдательный пункт днем, сторожевойночью, в бурю, дождь и мороз, стояли и выжидали, выжидали, не сделав ни единого выстрела. Должно же это случиться рано или поздно, сказал он и неосторожно стукнул чашкой об стол.
Сегодня очередь Бергова полка смениться с позиций, сказал второй капитан.
Да, сказала Тине и чуть вздрогнула, сегодня лесничий вернется домой к шести часам, И она дважды кивнула, глядя прямо перед собой.
Тине повернулась и вышла, забрав поднос. В прихожей были навалены шинели, чемоданы и прочий багаж, там же сидели на сундуке два офицера; они любили перехватывать Тине, чтобы немножко покалякать с ней, но сегодня ей удалось прошмыгнуть мимо.
Мне домой пора, бросила она со смехом, вырываясь из чьих-то объятий: лейтенантские руки всякий раз обвивались вокруг ее талии, стоило ей на минуту замешкаться.
Немного спустя она выбежала во двор, накинув платок, но ветер срывал его с плеч. В самом конце аллеи к ней подскочил, прыгнув через ограду сада, лейтенант Аппель.
Можно мне проводить вас? спросил он звонким, почти детским голосом и пошел рядом.
Аппель был самый молоденький из всех офицеров, его призвали совсем недавно, поэтому он ни разу еще не бывал под огнем и не стоял у Данневирке. В кругу офицеров он всегда молчал, только сидел робко, отдавшись своим мечтам, а порой улыбался огромными глазами, словно перед ним вставало радужное видение; иногда он поднимался, без всякой причины выходил из комнаты, спускался к запруде, где в эти дни не было ни души, и начинал ходить вокруг пруда.
Однажды, когда Тине шла из дому в лесничество, он повстречал ее во дворе и тотчас начал с ней разговаривать, боязливоа может, просто нерешительноо том, о чем говорил всегда: о родном Виборге.
А по дороге вдоль озера («Это очень красивое озеро», пояснял он с улыбкой, словно видел его перед собой, все залитое солнцем) ходят девушки вечером и по воскресеньям из церкви, всегда по двое, потому что так ходят у нас в Виборге.
Он замолк, улыбаясь по-прежнему.
У нас в Виборге такие красивые девушки, задумчиво добавил он и снова умолк.
С этого дня он начал по пятам ходить за Тине. Обычно он появлялся под вечер. Однажды Тине сидела в комнате лесничегоздесь все-таки было поспокойнееи пыталась написать письмо фру Берг, но тут пришел Аппель и сел и начал говорить без умолку, а Тине сидела, сложив руки на коленях, и мысленно думала про своео самом Берге и вообще
Аппель вспоминал.
Это случилось па рождество. Все были на балу. Ночь выдалась ясная, звездная, и с бала все пошли домой пешком, и кавалеры и дамы, веселой гурьбойв Виборге так заведенои ввалились к родителям Аппеля чего-нибудь выпить И до утра не расходились.
Да, да, говорила Тине, когда Аппель смолкал. Вы еще увидитесь со своими близкими, господин лейтенант.
И она улыбалась, а он вдруг вскакивал со своего места и принимался бегать по темной комнате, снова охваченный мыслью, которой он ни с кем не смел поделиться и которая неотступно терзала его: мыслью об огне и о том, «когда все начнется», и о том, как оно все будет, когда начнется.
Когда же наконец?! восклицал он, не останавливаясь.
Потом он снова садился, но уже подальше от Тине, и снова заговаривал с ней.
Должно же оно начаться, и оба долго молчали в сумерках.
Сегодня они молча шагали друг подле друга по дороге. Тине шла очень быстро, почти бежала.
Скоро и нам выступать, вдруг нарушил молчание Аппель.
Да, только и отвечала Тине. Пора.
А еще говорят, что их можно ждать с минуты на минуту. Аппель шел, не поднимая глаз от земли.
Тине, признаться, слушала его вполуха. В последние часы перед возвращением лесничего надо было вспомнить и переделать такую уйму дел, а полки то и дело уходили и возвращались, и разговор об этом шел так давно, что теперь их можно было ждать с минуты на минуту.
Вас куда пошлют? спросила она.
Второй бастион, торопливо ответил он и залился краской и больше ничего не добавил. Некоторое время они шли молча, потом он вдруг произнес два раза подряд, не глядя на нее:
Не успеешь оглянутьсяи ты уже под огнем Не успеешь оглянуться
Тине взбежала по ступенькам своего крыльца, Аппель отправился в обратный путь по переулку, мимо трактира. Ему никого не хотелось видеть, ему хотелось побыть одному, он был не уверен в себе и начал расхаживать взад и вперед на небольшом отрезке улицы, между маленькими домишками, словно задался целью измерить этот отрезов шагами, а про себя он думал только одно: вот, вот оно начинается, огонь, огонь, это слово не шло у него из головы.
Тине вошла в комнату, где было полно офицеров, как и в лесничестве. Даже в гостинойдверь была распахнуталежали на постелях несколько капитанов в расстегнутых мундирах.
Мадам Бэллинг мыла на кухне посуду. Вид у нее был совсем измученный. Вокруг глаз обозначилось множество мелких морщинок. Она вела неустанную борьбу со «всей этой грязью», а грязь была и на полуот сапог, и на стенахот шинелей, и на столахот трубок, словом, во всех углах.
Для нас самих уже и места не осталось, сказала она. Но жаловаться нельзя, нет, нет, никак нельзя жаловаться.
Мадам Бэллинг присела и снова вскочила. Ей вспомнилось, что она кое-что припасла для лесничего:
Сегодня он вернется домой, сегодня он вернется домой
Ради этого Тине, собственно говоря, и явилась. Она знала, что мадам Бэллинг всегда приготовит что-нибудь сверх обычного меню, если лесничего ждут на побывку; а в лесничестве при таком огромном постое просто минуты свободной не улучить для всяких разносолов.
Мать принесла мисочку.
Только здесь очень мало, пожаловалась она. А из чего готовить-то? Из чего готовить, доченька? А Бэллинг, а Бэллинг? Мадам теперь все повторяла по два разаследствие некоторой мозговой усталости. Загляни к нему, доченька, загляни к нему.
Старый Бэллинг сидел у окна в спальнеединственной комнате, которую старики сохранили для себя. Он так и не оправился после ночи на шестое, казалось, он волочит правую ногу, да и правое веко не хотело как следует подниматься.
Тине присела, держа на коленях заветную мисочку с угощением для лесничего.
Ну как там дела? спросил старый Бэллинг. Даже язык у него двигался с заметным трудом.
Тине начала веселым голосом рассказывать отцу, что и как, а сама тем временем поплотней укутала его ноги.
Чтоб тебе не было холодно, объяснила она. Придерживай одеяло, вот и все.
И продолжала рассказывать.
В соседних комнатах начались сборы, поднялся ужасный шум по всему дому.
Они уходят, отец, шепнула Тине прямо на ухо старому Бэллингу.
Но Бэллинг ее больше не слушал, он только повторял, тяжело ворочая языком:
Да, да, а чем все это кончится? и глядел на Тине ничего не выражающими глазами.
Тине встала, погладила его по голове, улыбнулась:
Ничего, отец, может, все еще кончится хорошо. Нельзя же терять надежду.
Тине вышла на крыльцо. Перед трактиром толпилось множество солдатони в последнюю минуту запасались табаком и наполняли фляжки. Отовсюду, из-за всех заборов, со всех дворов, стекались солдаты, и над полями разносились призывные звуки трубы.
Возле Кузнецова поля тоже собрались солдаты. Ветер колыхал зеленые волны ржи, а зрители обсуждали виды на урожай.
Хорошая здесь земля, сказал один задумчиво.
Да-а-а, протянул другой.
Нет, уж такой благодатной земли, как у нас в Лолланде, вы здесь не найдете, так же протяжно возразил третий.
Да, такой, как в Лолланде вы здесь не найдете, подтвердили остальные и замолкли, опершись на ружейные приклады и созерцая зеленую ниву.
До свиданья, мама, крикнула Тине матери, заглянув в сенцы.
До свиданья. Тине, кланяйся господину лесничему, крикнула мадам Бэллинг, выглядывая из дверей.