Тине вбежала в дом и силой обеими руками заставила отца лечь; он не давался и выкрикивал:
Молитесь, молитесь, восстанем и помолимся.
Хорошо, хорошо. Она не позволяла ему подняться.
Пусть неверные вознесут молитвы
Да, да. Тине заставила его лечь. Отец, мать, пастор, облачавшийся по другую сторону постели, все они виделись ей словно сквозь туман, и голосов она не воспринимала. «Его полк стоит у моста».
Читай, читай! вскричал безумный, приподнявшись на постели, его остекленевшие глаза налились кровью. Читай, читай! И он судорожно вцепился в лежащую рядом Библию.
Колокольный звон пересилил гром орудий. На кухне в голос заплакала мадам Бэллинг.
Вот здесь! кричал сумасшедший, распаляясь от звона. Читай, слышишь, читай же, а мы все помолимся.
Тине преклонила колени. Буквы разрастались перед ее глазами во всю страницу, а она читала, читала, сама не понимая о чем.
«Господи, помилуй нас, на тебя уповаем; будь нашею мышцею с раннего утра и спасением нашим во время тесное».
Да, да, кричал больной, выкатив глаза, молитесь, мы все помолимся, ибо бог всемогущ.
«И истлеет все небесное воинство и все воинство их надет, как спадает лист с виноградной лозы и как увядший лист со смоковницы. Ибо упился меч мой на небесах, вот для суда нисходит он на Едом и на народ, преданный мною заклятию».
Бог всемогущ, бог всемогущ!
Тине читала не отрываясь, а больной все кричал. Сама она не воспринимала слов пророка, лишенными смысла звуками отдавались в ее ушах слова Библии.
«Его полк стоит у моста».
Отец начал вторить дочери. Теперь читали оба, он даже громче, чем она, будто в экстазе, выкрикивал он одно за другим грозные пророчества Исайи:
«Меч господа наполнится кровью, утучнеет от тука, от крови агнцев и козлов, от тука с почек овнов; ибо жертва у господа в Восоре и большое заклание в земле Едома»
Из церкви донеслось пение. Больной как будто начал вслушиватьсяон даже понизил голос.
«Не будет гаснуть ни днем, ни ночью, вечно будет восходить дым ее; будет от рода в род оставаться опустелого, во веки веков никто не пройдет по ней».
Бэллинг мало-помалу погрузился в сон, беспокойные руки перестали двигаться.
Тине склонилась над книгой. Из церкви доносилось пение солдат:
Нам с нашей силой малой
Не выиграть войны.
Но есть у нас заступник,
И с ним мы спасены.
Господь наш всемогущий
Вот кто вобьет врагов,
Господь наш вездесущий
И нет иных богов.
Победа будет наша.
Больной что-то забормотал во сне, но Тине его не слушала; как они громко поют в церквите, кому суждено умереть:
Пускай, беснуясь, сатана
Грозит нас проглотить.
Его угроза не страшна,
Ему не победить.
И пусть князь тьмы ночами
Убийства сети ткет,
Ему не сладить с нами.
Спаситель наш грядет.
И словом единым его сокрушит.
Те, кому суждено умереть, умереть и обрести покой.
Тине встала. Отец еще спал, а вернувшийся из церкви пастор разоблачался по ту сторону кровати.
Мадам Бэллинг внесла кофе и крендельки.
Ах, мадам, ласково сказал пастор, стоило ли вам утруждать себя в такой день?
После этого он отдал должное и кофе и печенью, сидя в ногах постели и бросая порой умильные взгляды на спящего.
Поистине благостно возвещать слово божье перед такими слушателями, сказал он, кивая в сторону церкви.
Да, господин пастор, отвечала Тине, даже не слушая, что он говорит.
Тине вынесла вслед за пастором его облачение в дожидавшийся у крыльца возок, но сдвинуться с места пастор все равно не могпроезд между школой и трактиром сделался невозможен. Экипажи застревали в непролазной грязи, лошади останавливались, дрожа всем телом и ничего не видя из-за дождя. Люди целыми семьями одолевали непогодудети, женщины, мужчины, согнувшись, встречали дождь и ветер, от ударов которого немели лица, и шли вперед, только вперед
Они шли мимо пушек и загнанных лошадей, мимо раненых, которые стонали, лежа на подводах без соломенной подстилки, мимо потерявшихся детей, которые рыдали по обочинам, но они не видели детей, ибо то были не их дети.
Даже их собственные стенания отдавали мертвечиной. И отнюдь не самое дорогое свое достояние тащили они с собой, а то, что неведомо для них сунул им в руки страх. Дети волокли пустячную кухонную утварь, старухи судорожно прижимали к груди, будто бог весть какое сокровище, потрескавшиеся зеркала, на поверхности которых проливной дождь размывал отражение искаженных лиц.
Женщины молили дать приютхотя бы детяму Иессенов, у кузнеца, в трактире, у каждой двери, но нигде не было места. И, заглушая все звуки, заглушая бурю и канонаду, сотрясавшую площадь, остриями ножей резали слух крики раненых, когда возки застревали в толпе, а санитары, изнемогшие и отупевшие под бременем горя, перекладывали несчастных без всякого сострадания.
Кузница была забита до отказа, какие-то девочки сидели на кладбище, прямо на мокрых камнях. У ворот, загородив дорогу остальным, расположилась на подводе маркитантка и распродавала свой товар, выкрикивая немыслимые цены, а голодные дети жадно ели что-то тут же, под дождем и ветром. Между подвод, лошадей, беженцев сновал калека, предлагая свое пиво, и тяжелый кожаный кошель со звоном бился о его костыли.
Пораженный ужасом, пастор по-прежнему стоял на крыльце подле Тине, но вдруг из-за трактира прямо в водоворот телег и людей въехала еще одна коляска. Дети с криком попадали, и телеги наехали одна на другую.
Все сразу узнали мадам Эсбенсен, восседавшую на пружинном сиденье. Мадам Эсбенсен, как всегда, спешила по своим делам. И вдруг измученные, обезумевшие от горя люди начали смеяться, шутить, окликать мадам, а она сидела, могучая и довольная, возвышаясь над всеми головами. И ей уступали дорогу, и перед ней теснились в сторону, и смех не умолкал. Пастор торопливо сбежал с крыльца и сел в свою коляску, чтобы следовать в кильватере у мадам Эсбенсен, которая спокойно катила между подводами беженцев.
Толпа снова сомкнулась. Солдаты налегли на колеса пушек, чтобы выволочь их из грязи, не замучив лошадей до смерти, из-за трактира взмыленные лошади санитарной службы вывезли еще один возок с ранеными.
В этом возке были сплошь тяжелораненые. Для них требовалось отыскать место. Их нельзя было везти дальше. Те, кто стоял поближе, окаменели от стонов, которые раздались, когда раненых начали поднимать на крыльцо школы.
За ними следовал полковой лекарь. Суетливо забегали измученные санитарыто за водой, то за порожней посудой. Они сдвинули поближе одна к другой кровати, а вновь привезенные стонали на полу. Не было полотна, не было корпии.
Тине помчалась в трактир за тем и за другим, пробиваясь сквозь толчею. В трактире на разбросанной по полу соломе вперемежку лежали женщины и дети. Дети зябли на каменном полу, плакали, жались к печке.
Мадам Хенриксен принесла полотно и мягкие тряпки, она долго отбирала все нужное в уже опустошенной кладовке, а Тине нетерпеливо ждала, ибо в ушах ее все еще звучали стоны раненых.
Мадам без всякой охоты расставалась со своим добром, она рассматривала и обнюхивала каждый лоскут да еще приговаривала при этом:
В доме не осталось ни крошки съестного, ничего, ровным счетом, откуда прикажете брать? И какой прок от всех служанок?
На дойку их и силком не загонишь, хоть веревкой привязывай
Не переставая рыться в тряпье, мадам бросала своим служанкам все новые и новые обвинения: от тайного страха за Тинку она с каждым днем становилась все злей.
Может, думаете, они спят одни? Какое там, хоть крыша над ними рухни, они все равно будут валяться с мужиками, где ни попади, была бы охапка сена Потаскухи, все до единой потаскухи, бранилась мадам Хенриксен, отодвигая в сторону штуку полотна.
Тине взяла все, что ей дали. Медленно, словно позабыв о цели своего прихода, вышла она из дому, и снова шум с площади ударил ей в уши. Как слепая, пробиралась она между людьми и телегами, и вдруг сквозь свинцовое оцепенение усталости ей почудилось, на мгновение почудилось в толпе солдат лицо Берга, бледное, искаженное; тогда, словно обретя дар ясновидения, она сказала:
Значит, он убит.
Она поднялась на крыльцо. Передала лекарю корпию и полотно. Лекарь был очень занят: он что-то делал с одним из раненых, и тот жалобно стонал.
Ох, не трогайте, умоляю, не трогайте, умоляю, умоляю
Руки лекаря были по локоть в крови. Тине спокойно стояла рядом и помогала.
А вы, оказывается, переносите вид крови, сказал лекарь и перешел к очередному пациенту.
Да, просто ответила Тине и последовала за ним. Очередным оказался раненый сержант с землисто-бледным лицом, он хрипел.
Накройте его, сказал лекарь и пошел дальше.
Санитар накрыл умирающего шинелью.
Наконец лекарь завершил свое дело. Безмолвно и робко следили за ним больные со своих постелей. Новые так и лежали на носилках, под них только подвели козлы. Пришла мадам Бэллинг звать лекаря: Бэллинг проснулся и опять очень беспокоен.
Уж коли есть доктор в доме, говорила она. Ни раненых, ни контуженных она не замечала, она думала только о своем Бэллинге, у которого неладно с головой.
Доктор ушел, оставив Тине одну.
Начало смеркаться. Все чаще и чаще отворялись двери, несчастные беженцы просили приютить их на ночь, напрасно просили.
Это вы? шепнул Аппель со своей кровати.
Да.
Тине присела возле его постели, и он взял ее руку. У него снова подскочила температура. В бреду он был дома, только дома, в Виборге, у озера, где гуляют девушки.
Гром пушек не смолкал ни на минуту, и буря не унималась; за дрожащими стеклами тянулся нескончаемой чередой поток беженцев, словно вода поднималась.
Анни, Анни, шепотом звал Аппель. Вот спасибо, что пришла. Скоро похолодает. Голос его зазвучал с неподдельной нежностью. Солнце зайдет а здесь так красиво, когда заходит солнце и мы вдвоем с тобой
Он улыбнулся и пожал руку Тине, которую так и не выпускал из своей.
Какая ты добрая, что пришла, продолжал он, поглаживая ее по руке, ты такая добрая такая добрая
Санитар повернул голову:
Ох уж эти женщины, вот и эта не выдержалаваляется, как куль, на полу.
Вошел доктор, и Тине встала с пола.
С отцом вашим очень нехорошо, сказал доктор. Лежать он совершенно не желает. Ну и пусть ходит. Повредить ему теперь ничего не может. Ступайте к нему.
Бэллинг встал с постели. Он не хотел больше лежать. Без умолку болтая, сидел он на краю постели, а мадам Бэллинг никак не могла натянуть на него носки.
Боже мой! Боже мой! Дрожащие руки плохо слушались ее.
Дай лучше я, мама, дай лучше я, сказала Тине и обняла больного.
Хочу встать, хочу выйти, все должны выйти, мы все, безостановочно лепетал он.
Да, папочка, да.
Сейчас он обладал силой десятка здоровых мужчин, он срывал с себя все, хотя Тине не жалела сил.
Хочу встать, идемте, час пробил!
Как Тине ни билась, он перепутал всю одежду.
Поднимемся на колокольню! упорно твердил больной. Все на колокольню, все на колокольню! Земля горит! И он задрожал мелкой дрожью. Неужто вы не понимаете: земля горит?
Да, папочка, да.
Они подожгли землю, задыхаясь, шептал он, земля в огне! Вы слышите, вы слышите: земля горит!
И вдруг, объятый ужасом, он вырвался под крик мадам из рук дочери, расшвырял все вокругодежду, одеяла, пронзительным голосом потребовал свечу:
Дайте мне свечу! Свечу дайте! Поглядим, как горит земля. Он захохотал.
Идем, лапочка, идем.
Боже мой, боже милостивый! всхлипывала мадам Бэллинг.
Приведи Тинку, задыхаясь, сказала Тине и поспешила за отцом; тот метался по всему дому.
Да, сейчас, сию минуту. Мадам Бэллинг без памяти бросилась бежать.
Свечу! Свечу дайте! надрывался больной.
Даю, папочка, даю. Тине достала свечу и зажгла ее.
Прибежала Тинка.
Он хочет па колокольню, поспешно шепнула Тине. Иди следом, иди следом и не отставай.
Сумасшедший смеялся так громко, что даже канонада не могла заглушить его смех.
Мы должны увидеть, как горит земля Бог наслал огонь на землю, пояснил он, поднося свечу к дрожащей от ужаса Тинке.
Он вышел из дому. Он не желал, чтоб его поддерживали. Стоя на крыльце, он высоко поднял свечу, и пламя ее озарило лица беженцев.
Идем, отец, идем, говорила Тине, пытаясь увести его.
Люди, телеги, лошади проплывали у их ног вереницей смятенных теней, но их голоса, вопли, выкрики казались тихим лепетом в громе пушек.
Бэллинг не двигался с места. Он застыл на верхней ступеньке, высоко подняв свечу и что-то бормоча. Шапку он снял, словно она давила его голову.
Идем, отец.
Они пошли, пробираясь, как могли, среди беженцев. Бэллинг шел первым: буря чуть не задула свечу. Спотыкаясь о камни, они брели к кладбищенской изгороди.
Вы слышите! Вы слышите! восклицал больной. Похоже на землетрясение.
Аякс и Гектор, жалобно скуля, путались у них под ногами.
Ветер обрушился на дверь колокольни и с силой захлопнул ее. Но Бэллинг распахнул дверь одним рывком. В нос им ударил затхлый могильный запах.
Дверь захлопнулась перед воющими собаками.
Мама, возьми фонарь и ступай вперед, сказала Тине.
Мадам Бэллинг схватила фонарь. Она была бледна, тело ее, казалось, сводит судорога, но фонарь она взяла. Во тьме перед ними высилась лестница. Ступени ее были непомерно высоки, в промежутках меж ними залегла ночь, словно желая поглотить пришельцев.
А ты иди сзади, сказала Тине подруге.
Они обе держались позади, чтобы подхватить Бэллинга, если тот упадет. Но Бэллинг поднимался, хватаясь за ступеньки, и не умолкал ни на минуту, а колокола глухо гудели над их головами, перекрывая канонаду и бурю. В слуховые оконца хлестал дождь.
Следи, Тинка, следи за ним в оба.
Бэллинг чуть пошатнулся в темноте. Они хотели было подхватить старика, но он уже вскарабкался наверх, а вслед за ним и они очутились на ровном полу.
Откройте окна! Окна настежь! кричал Бэллинг, дергая затворы. Тине помогла ему. С коротким криком разлетелись вспугнутые совы, языки колоколов, растревоженные порывом ветра, ударили как на пожар.
Больной смолк. Все четверо с ужасом глядели в раскрытые окна. Сквозь дождь и мрак виднелась лишь одна красная полоска, как граница моря, но за ней, на вершинах холмов, темным пламенем пылали дома, и огонь грозил перелиться и стечь вниз по склонам. Воздух, чадный воздух над горящей землей во всех направлениях бороздили огненные шары орудийных ядер. Но звуки отступленияобозы, солдаты, тысячи беженцевдоносились сюда, наверх, лишь едва слышным потрескиванием гигантского костра.
С тихим рыданием, молитвенно сложив руки, мадам Бэллинг поникла подле мужа перед распахнутым окном.
Это горит остров, прошептала она.
Ставни колотились о стены колокольни, казалось, будто небо, собрав воедино все свои воды, обрушило их на землю, а в красной кайме огня злыми карликами шастали облака дыма.
Тут дверь дернули, раз и еще раз ис ликующим визгом к ним ворвались собаки.
Тине повернула голову, схватила фонарьей казалось, что сердце у нее вот-вот остановится.
Прекрасный остров, наш прекрасный остров, снова и снова шептала мадам Бэллинг.
Тине высоко подняла фонарь и вынесла его в проем лестницыона осветила путь поднимавшемуся Бергу.
«Это он, это он».
Она ничего не говорила, не шевелилась даже, она стояла на одном месте и дрожала всем телом, а он сжимал ее руки.
Остальные даже не глядели в их сторону.
Он стоял так близко, и не помня себя она с глубоким вздохом упала ему на грудь. За спиной у родителей, в багровом свете, бьющем из распахнутых окон, он обнял ее и осыпал поцелуями.
Бэллинг выпрямился; все спустились вниз. Собаки радостно бежали следом.
Доктор был в школе. Он решил дать Бэллингу снотворное.
Вам тоже необходимо поспать, сказал он Тине, чьи блестящие глаза были распахнуты так широко, будто она видела призрак.
Она пойдет со мной, отвечал Берг.
И они ушли.
Ночь смешала воедино людей, подводы, лошадей. Берг и Тине пробирались между ними навстречу злому дождю. Собаки с лаем следовали за ними.
И под крышей своего разоренного дома, под портретом своей жены Берг утолил наконец свою мучительную, свою неотвязную, свою угрюмую страсть.