Дебора ЛевиЧеловек, который видел все
Вот что я тебе скажу, Сол Адлер: в двадцать три я с ума сходила от твоих прикосновений. Но стоило тебе оторваться от меня, как ты уже искал глазами кого-нибудь другого.
А я тебе вот что скажу, Дженнифер Моро: я любил тебя каждый день и каждую ночь, но ты боялась моей любви, да и сам я ее боялся.
Нет, возразила она, я боялась твоей зависти, она была неизмеримо больше твоей любви. Осторожнее, Сол Адлер! Осторожнее! Посмотри налево, теперь направо, перейди улицу и шагни на ту сторону.
1
Эбби-роуд, Лондон, сентябрь 1988
Я думал о том, что Дженнифер Моро запретила мне говорить о ее красотес ней или с кем бы то ни было еще. А когда я спросил почему, отмела все возможные возражения, бросив: «Потому что слова, которыми ты меня описываешь, сплошь устаревшие». Вот что было у меня на уме, когда я ступил на пересекавшие асфальт черные и белые полосы, перед которыми обязаны останавливаться все автомобили, чтобы пешеходы могли перейти улицу. Но машина, ехавшая прямо на меня, не остановилась. Мне пришлось отпрыгнуть в сторону, и я упал на бок, успев выставить вперед руки, чтобы смягчить удар. Водитель заглушил двигатель и открыл окно. На вид ему было около шестидесятисеребристые волосы, темные глаза, тонкие губы. Он спросил, все ли со мной в порядке. Я не ответил, и он вышел из автомобиля.
Приношу свои извинения, сказал он. Вы шагнули на зебру, и я притормозил, хотел остановиться. Но тут вы передумали и вернулись на тротуар. Уголки его век подрагивали. А потом вдруг без предупреждения снова рванули вперед.
Меня позабавило, как подробно он пересказал всю историю, беззастенчиво вывернув ее в свою пользу. Он же украдкой покосился на машину, проверяя, не пострадала ли она от столкновения. Оказалось, что разбилось боковое зеркало. Водитель, разомкнув губы, горестно вздохнул и пробормотал что-то о том, что заказывал его из Милана.
Накануне я всю ночь не спал, готовился к лекции об особенностях психологии мужчин-тиранов, которую начать решил с любопытного факта о том, как Сталин флиртовал с женщинамибросал в них через стол хлебные катышки за обедом. Теперь листки с моими заметками высыпались из кожаной сумки, которую я носил на плече. А вместе с ними, к моему смущению, выпала и упаковка презервативов. Я начал собирать рассыпанные вещи. Рядом на асфальте лежал какой-то маленький плоский прямоугольный предмет. На ощупь он был теплым и, казалось, вибрировал в ладони. У меня такой штуки точно не было, я решил, что она принадлежит водителю и протянул ее ему. Он же уставился на мою руку. По пальцам стекала кровь. Я содрал кожу на ладонях, и на костяшках левой руки алела ссадина. Я облизнул ее, мужчина же, явно сильно огорченный случившимся, не сводил с меня глаз.
Подвезти вас куда-нибудь?
Со мной все в порядке.
Он предложил сходить со мной в аптеку«помочь промыть рану». Я в ответ покачал головой, и тогда он протянул руку и прикоснулся к моим волосам, что, как ни странно, меня слегка успокоило. Затем он спросил, как меня зовут.
Сол Адлер. Слушайте, это всего лишь небольшая царапина. У меня кожа тонкая. Чуть что, кровь идет. Пустяки.
Левая рука его была вывернута под странным углом, он придерживал ее правой. Я подобрал презервативы и сунул их в карман пиджака. Налетел ветер. Опавшие листья, что раньше лежали под деревьями, сметенные в аккуратные груды, полетели через дорогу. Водитель объяснил мне, что в Лондоне проходит демонстрация, и потому многие улицы перекрыты. Но насчет Эбби-роуд полной уверенности у него не было, знака «объезд» он не заметил. Он и сам не понял, почему растерялся, ведь вообще-то он часто ездит этой дорогой на крикетные матчи на стадион «Лордс», который расположен тут, неподалеку. Объясняя все это, он поглядывал на прямоугольный предмет в своей руке. Предмет разговаривал. Из него определенно доносился голос, мужской голос, и произносил он что-то сердитое и обидное. Мы же оба делали вид, будто ничего не слышим.
Да пошел ты, ненавижу тебя, домой можешь не являться
Сколько вам лет, Сурл? Можете сказать, где вы живете?
Похоже, недавнее происшествие и впрямь сильно его напугало. Я ответил, что мне двадцать восемь, но он не поверил и переспросил еще раз. Весь такой утонченный, он даже имя мое выговаривал так, будто перекатывал во рту большой гладкий камень. Его серебристые волосы были зачесаны назад и блестели, спрыснутые каким-то косметическим средством. Я, в свою очередь, тоже спросил, как его зовут.
Вольфганг, буркнул он быстро, словно надеялся, что я не запомню его имя.
Как Моцарта, отозвался я.
А затем, будто ребенок, свалившийся с качелей и показывающий отцу, где у него болит, принялся тыкать в ссадину на костяшках и снова и снова повторять, что со мной все в порядке. От его участливого тона на глаза навернулись слезы. Хотелось, чтобы он поскорее уехал и оставил меня в покое. Впрочем, совсем недавно у меня умер отец, и, возможно, прослезился я именно из-за этого, хотя между ним и лощеным, предупредительным Вольфгангом с его блестящими серебристыми волосами и не было ничего общего. Чтобы побыстрее от него отделаться, я сказал, что с минуты на минуту должна подойти моя девушка, так что ему не обязательно со мной возиться. Вообще-то мы с ней договорились встретиться здесь, чтобы она сфотографировала меня на пешеходном переходекак на том знаменитом снимке с обложки альбома «Битлз».
А что это за альбом, Сурл?
Называется «Эбби-Роуд». Все его знают. Вы что, с луны свалились, Вольфганг?
Он рассмеялся, но вид у него был грустный. Может, из-за обидных слов, которые все продолжали нестись из вибрирующего предмета в его руке.
А сколько вашей девушке?
Двадцать три. Вообще-то «Эбби-Роуд»последний альбом, который «Битлз» записали все вместе на студии EMI, она вон там находится, я указал на большое белое здание, расположенное на противоположной стороне улицы.
Ее я, разумеется, знаю, печально отозвался он. Знаменитое место, почти как Букингемский дворец. Он направился обратно к машине, бормоча себе под нос:Берегите себя, Сурл. Повезло вам: такая юная подружка. Кстати, а чем вы занимаетесь?
Его замечания и расспросы начинали меня раздражатьда и вздохи тоже: вздыхал он так, будто нес на плечах, обтянутых бежевым кашемировым пальто, тяжесть всего мира. Я решил не раскрывать ему, что по образованию я историк и изучаю коммунистические режимы Восточной Европы. Шагнув обратно на тротуар, я с облегчением услышал, как зарычал, заводясь, мотор его машины.
Вообще-то, учитывая, что виновником аварии был Вольфганг, это ему бы стоило поберечься. Я махнул ему рукой, но он не ответил. Что же до моей юной подружки, я вообще не понял, к чему он это сказал, ведь Дженнифер была всего на пять лет меня моложе. Интересно, зачем он спрашивал, сколько ей лет? И чем я «занимаюсь»?
Ну да ладно. Я посмотрел на зажатые в пальцах (по которым, кстати, все еще стекала кровь) листки с заметками. В них я рассказывал, что отец Сталина был алкоголиком и домашним тираном. А мать после того, как муж попытался задушить ее, отдала маленького Иосифа в православное духовное училище, чтобы уберечь от яростных нападок отца. Собственные записи я разбирал с трудом, но мне бросился в глаза подчеркнутый абзац, в котором говорилось, что впоследствии Сталин методично наказывал людей как за сознательные, так и за невольные прегрешениянапример, мыслепреступления против партии. Левое бедро начало болеть.
Берегите себя, Сурл. Спасибо за совет, Вольфганг!
Я вернулся к заметкам, на которых теперь алели пятна крови из разбитых костяшек. Иосиф Сталин (это я написал уже под утро) никогда не упускал случая кого-нибудь наказать. Издевался даже над собственным сыном, притом так жестоко, что тот пытался застрелиться. Жена его тоже стрелялась, но, в отличие от сына, обреченного снова и снова сносить придирки отца, преуспела в своих попытках. Мой покойный отец настоящим тираном не был. Эту роль он оставил моему брату Мэттью, который только рад был слегка кого-нибудь помучить. Подобно Сталину, Мэттью любил донимать своих родных, а бывало, доводил их до такого состояния, что они принимались изводить себя сами.
Я сидел на невысокой каменной стене возле студии EMI и ждал Дженнифер. Через три дня я должен был уехать в Восточную Германию, в ГДР, и там, в Университете имени Гумбольдта, заняться изучением культурных течений, возникавших в тридцатые годы в ответ на все шире распространявшуюся фашистскую идеологию. По-немецки я говорил довольно свободно, и все же мне выделили переводчика. Его звали Вальтер Мюллер. В Восточном Берлине я должен был провести две недели, и Мюллер предложил мне остановиться у его матери и сестры, которые жили неподалеку от университета. В каком-то смысле именно Вальтер Мюллер был виноват в том, что меня сегодня едва не сбили на пешеходном переходе. В письме он сообщил мне, что его сестра Кэтринв семье ее звали Лунабольшая фанатка «Битлз». В 5060-е годы Социалистическая партия Германии считала музыку культурным оружием, способствующим развращению молодежи, но с семидесятых в ГДР разрешили продавать альбомы «Битлз» и Боба Дилана. И все же прежде, чем пластинки попадут в магазины, чиновники обязаны были тщательно изучить тексты всех представленных на них песен. «Yeah yeah yeah». Что бы это могло значить? Чему это они призывают нас сказать «да»?
Сфотографировать меня на Эбби-роуд и подарить снимок Луне придумала Дженнифер. Примерно за неделю до этого она попросила меня объяснить ей, в чем, собственно, заключается концепция государства ГДР, но я в тот момент был занят другим. Мы были у нее дома, на кухне, готовили арахис в карамели, и я как раз пытался растопить сахар. Рецепт был какой-то замысловатый: сначала нужно было всыпать арахис в кипящий сахарный сироп, а затем запечь его в духовке. Дженнифер никак не могла понять, как это можно запереть за стеной население целой страны и никого оттуда не выпускать. Я начал было объяснять, как так вышло, что Германия оказалась идеологически и физически разделенной на два государства, коммунистическое на Востоке и капиталистическое на Западе, и что коммунисты называют стену «Антифашистским оборонительным валом», но тут пальцы Дженнифер скользнули под ремень моих джинсов. Я был занят сахарным сиропом, а Дженнифер не особенно внимательно меня слушала. И вскоре мы оба потеряли интерес к Германской Демократической Республике.
Наконец, я увидел Дженнифер. Она направлялась ко мне с небольшой алюминиевой стремянкой в руках. На голове у нее была советская солдатская пилотка, которую я купил ей на блошином рынке на Портобелло-роуд. Я поцеловал ее и вкратце рассказал, что случилось. В школе искусств, где училась Дженнифер, вот-вот должна была открыться выставка ее фоторабот, и она вовсю к ней готовилась, но все же выделила день, чтобы устроить мне, по ее выражению, «фотосессию». С собой у нее было два фотоаппарата: один болтался на шее, а второй был пристегнут к кожаному ремню. Я не стал вдаваться в подробности недавней аварии, но Дженнифер заметила ссадину на моей левой руке. «Ну и тонкая же у тебя кожа», сказала она. Я спросил, для чего ей стремянка. И она ответила, что именно так в августе 1969 года в 11:30 утра и было сделано оригинальное фото Битлов, пересекающих Эбби-роуд. Фотограф Иэн Макмиллан установил стремянку сбоку от перехода и заплатил полисмену, чтобы тот тормозил приближавшиеся к зебре машины. На съемки ему выделили всего десять минут.
Но поскольку я ни с какой стороны знаменитостью не являюсь и полиция и пяти минут нам не даст, придется действовать быстро.
Кажется, сегодня в Лондоне проходит какое-то мероприятие и Эбби-роуд перекрыта.
Пока я произносил эту фразу, мимо нас промчались три машины, черное такси, мотоцикл, два велосипеда и груженный досками грузовик.
Ага, Сол, перекрыта, точно, отозвалась Дженнифер, возясь со своей камерой.
По-моему, ты больше похож на Мика Ронсона, чем на любого из Битлов. Даже несмотря на то что ты брюнет, а Ронсон блондин.
В этом она была права. Два дня назад Дженнифер остригла мои достававшие до плеч волосы под ведущего гитариста из группы Боуи. Втайне она очень гордилась тем, что я «так похож на рок-звезду». И мое тело она любила больше, чем я сам, за что я, в свою очередь, любил ее.
Улица опустела. Дженнифер установила стремянку ровно на том месте, где должен был бы затормозить Вольфганг. А затем полезла вверх по ступенькам, на ходу настраивая свои фотокамеры и выкрикивая мне указания: «Руки в карманы! Голову опусти! Смотри прямо перед собой! Отлично, теперь начинай двигаться! Шире шаг! Вперед!» К переходу подъехали две машины, но Дженнифер вскинула руку, прося их повременить, и принялась менять пленку в фотоаппарате. Автомобили загудели, и она, стоя на верхней площадке лестницы, отвесила им театральный поклон.
2
Чтобы отплатить Дженнифер за потраченное время, я купил в рыбной лавке шесть устриц, а еще прихватил бутылку белого сухого вина. Ее соседок по квартире, Сэнви и Клаудии, не было дома, и следующие несколько часов мы провели в постели. Жили они в подвальном этаже, квартирка была темная и тесная, но девушкам там нравилось, и между собой они отлично ладили. На кухне веганка Клаудия вечно вымачивала в миске какие-то водоросли.
Мы с Дженнифер, не раздеваясь, улеглись на кровать и начали целоваться. Пилотка в процессе постоянно сползала ей на глаза, и меня это страшно заводило. В голове то и дело возникали голубые всполохи, но Дженнифер я в этом не признавался, она же теребила нитку жемчуга, которую я, не снимая, носил на шее. Наконец, я стащил свои белые брюки, и Дженнифер заметила, что на правом бедре у меня красуется огромный синяк, а коленки разбиты в кровь.
Сол, ты можешь рассказать толком, что произошло?
Я в подробностях поведал ей, как за пару минут до ее прихода меня едва не переехали и как неловко мне было подбирать выпавшую из сумки пачку презервативов. Она рассмеялась, слизнула устрицу и отбросила раковину на пол.
А потом предложила:
Давай искать жемчужины в ракушках. Может, наберем тебе на новое ожерелье?
Потом она спросила, с чего это мне так не терпится отбыть в Восточную Германию, если все люди там заперты за стеной и за каждым следит Штази. Если подумать, не самая безопасная намечается поездка. Может, лучше было бы мне заняться своими исследованиями в Западном Берлине? Там она могла бы навестить меня, мы бы вместе ходили на концерты и пили дешевое пиво.
Порой мне казалось, что Дженнифер на самом деле считает меня рок-звездой, а в то, что я ученый, не верит.
До чего же синие у тебя глаза. Говоря это, она взобралась на меня верхом и оседлала. Это так необычно: волосы черные как смоль, а глаза ярко-синие. Ты куда красивее меня. Хочу, чтобы твой член был во мне всегда. Люди в ГДР живут в постоянном страхе, да? Я все же не понимаю, как это можно загнать за стену целый народ и никого оттуда не выпускать.
От нее сладко пахло маслом иланг-иланга. Дженнифер всегда смазывала им волосы, прежде чем отправиться в крошечную сауну, которая шла в комплекте с их подвальной квартиркой на Гамильтон-террас. Иногда вечерами я приезжал сюда после университета и, сидя на кухне и проверяя работы своих студентов, слушал, как Дженнифер в сауне болтает с Клаудией и Сэнви. Порой проходило не меньше часа, прежде чем она, наконец, появлялась, голая и вымазанная этим своим самодельным иланг-иланговым снадобьем, и после долго еще изводила меняне спешила с ласками, готовила ромашковый чай и бутерброды и только потом бросалась в бой. Я же только рад был, что такой очаровательный хищник отрывает меня от эссе худшего из моих студентов, в заключение которого тот приписывал всемирно известные строки не тому автору. «Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир». Я вычеркивал «Лев Троцкий» и вписывал «Карл Маркс».
Я знал, что Дженнифер заводит мое тело, но у меня сложилось впечатление (упрочившееся по мере того, как она направляла мои пальцы в те места, прикосновения к которым больше всего ее возбуждали), что мой разум занимает ее куда меньше. Фотохудожницы вроде Клод Каон и Синди Шерман, объясняла она, значат для нее много больше, чем Сталин и Эрик Хонеккер («Нет, вскрикнула она. Вот здесь, здесь!»И я почувствовал, что она кончает). Потом она легла рядом (и уже я стал направлять ее пальцы в те места, прикосновения к которым больше всего возбуждали меня) и сказала, что Сильвия Платт круче Карла Маркса, хотя то место из «Манифеста Коммунистической партии», про бродящего по Европе призрака, ей нравится. «Я про то, она перешла на шепот, что обычно ведь призраки бродят по домам или замкам, а у Маркса призраку достался целый континент. Может быть, устав от своей призрачной доли, он стоял у фонтана Треви в Риме, или покупал побрякушки от «Версаче» в Милане, или ходил на концерт Нико?» А кстати, знаю ли я (в тот момент я определенно не желал об этом знать), что настоящее имя Нико было Криста? И что Нико/Криста родилась в Кельне и ей всю жизнь мерещились звуки бомбежек? Не хотел я знать и о том (чтобы донести эту мысль, Дженнифер прекратила ко мне прикасаться на самом пике эротического удовольствия), что внутри каждой отпечатанной ею фотографии жил свой призрак. И ее любимую сцену из фильма «Небо над Берлином» (который мы недавно вместе посмотрели), где ангел говорит, что «хотел бы войти в мировую историю», я тоже вспомнить не мог. Ну а теперь, сказала она, пора бы мне призраком пробраться к ней внутрь.