Через несколько месяцев после того, как стройка завершилась и колонисты получили долгожданную возможность вести более или менее нормальную деревенскую жизнь, жена пастора обратилась к нему, когда они легли спать в гамаках под открытым небом, в окружении звезд и комаров.
Ты упрямец, сказала она. Смотрел, как твоя паства гибнет, но так и не вернулся в Бирму.
Мне помешала любовь.
Тебе помешала глупость. Ты глуп и упрям.
На следующий день пастор взял жену на прогулку. Они шли по тропе, петляющей под густым покровом ветвей и листьев, где даже солнце не могло навязать свою волю. За птичьими спорами и шорохом листвы под ногами пасторша различала другие звуки.
Она слышала мягкий стук капель по листвяной крыше, однако вода вниз не просачиваласьдождя не было. Над островом голубело чистое небо.
Как такое может быть? спросила она. Или мне мерещится?
Здесь живет волшебство, ответил пастор и привлек ее ближе к себе.
Эта тропа стала называться среди переселенцев Путем Вечного Дождя.
Добравшись в Савитри-Нагар, Гириджа Прасад обнаруживает, что такого города не существует. Либо его нет, либо это единственный город в Индии, который состоит из мастерской, гостевого домика, почтовой конторы и дороги, связывающей его с тремя деревнями, но при упоминании о нем глаза у премьер-министра всякий раз увлажняются от гордости. Увиденное вполне могло бы вывести Гириджу Прасада из себя, однако на Средних Андаманах у него нашлись причины и для того, чтобы почувствовать облегчение.
Оказалось, что здешний воздух полезен Чанде Деви. Она теперь не так бледна. Прежде она никогда не видела, чтобы куры летали выше ворон, а слоны танцевали на задних ногах, точно в цирке. Не видела, чтобы человек обращался к многоножке с отеческой нежностью. Папайи здесь на вкус как чику, а лотосы пахнут как магнолии. И сама Чанда Деви пахнет иначе. На цветочный аромат ее пота накладываются земляные запахи мужа. Это постоянный источник возбуждения, тем более что краем глаза она то и дело замечает совокупляющихся слонов или собак.
Как всякий мужчина, гордый своей влюбленностью, Гириджа Прасад хочет представить жену своим самым близким друзьямтем, что наполняют его нежностью и любопытством, призывают потратить всю жизнь на их постижение.
Он начинает с тридцати двух пещер, спрятанных на утесе, с целыми поселениями стрижей, которые строят гнезда из собственной слюны. В ограниченном мирке архипелага их колонии напоминают ему бурлящий мегаполисшумный, грязный, возведенный на изнурительном труде, поте и плевках его обитателей. Всё ради того, чтобы беспринципные человеческие существа вторгались туда, воровали и наживались за чужой счет. Гнезда стрижейжеланный ингредиент для восточных супов. Таким образом этих птиц подталкивают к вымиранию.
Еще Гириджа Прасад ведет Чанду Деви на прогулку по тропе, известной здесь под названием Путь Вечного Дождя, той, где под постоянный перестук дождевых капель сердце разгоняется, как муссонный ветер.
Скажи мне, что и это иллюзия, говорит Чанда Деви. Скажи, что земли и материки, перемещаясь, оставляют за собой память о дождевых каплях, даже когда сами дожди уже ушли дальше.
Гириджа Прасад усмехается, хотя слова жены западают ему в душу. Что дождь может обратиться в ископаемое, да притом такое, которое только слышишь, но не видишь, до чего интересная мысль! Она стоит того, чтобы взять ее в сны.
Жаль тебя разочаровывать, отвечает он. Причина не в континентальных сдвигах. Совсем наоборот, она проста и скромна. Звуки, которые ты принимаешь за мелкий дождик, издают тысячи гусеницони едят и испражняются одновременно, и крошечные капельки их экскрементов падают на листья внизу.
В качестве подтверждения он показывает ей упавший лист. Он весь в черных точках и дырочках, мелких, как поры. Супруги смеются.
Потом они направляются прямиком сквозь густые заросли к небольшой группе миниатюрных грязевых вулканчиков, затерянной среди деревьев и муравейников.
Будь они больше, могли бы создать свои острова, говорит жене Гириджа. А так они переносят меня в прошлое. Я чувствую себя огромным и сильным. Как динозавр.
Он шутливо топает между вулканчиками, заглядывая в кратеры, где пузырится грязь. Сейчас он T. Andamanus, самое могучее существо, когда-либо ступавшее по этим островам, с таким длинным хвостом, что во время отлива им можно соединить два соседних острова. Его зубы будут занесены в доисторические анналы как гигантский капкан, способный за один прием раскусить ствол птерокарпуса. Ибо, несмотря на всю свою мощь, это травоядный зверь. Как единственное свирепое травоядное своей эпохи, T. Andamanus остается для палеонтологов загадкой. Откуда им знать, что и эволюция рептилий, подобно человеческой, зависит не только от климата и природных ресурсов, но и от пары, которую они себе выбирают?
Оглянувшись, Гириджа Прасад обнаруживает, что Чанда Деви исчезла. Он находит ее в джунглях неподалеку, зачарованную видом увядшей пальмы.
Известно, что пальмы этой породы цветут только один раз в жизни, а затем умирают. Пожелтевшие листья говорят о том, что процесс умирания начался, объясняет он.
Чанда Деви взволнованно поворачивается к мужу.
Почему? спрашивает она.
Некоторые растения эволюционировали от энергозатратного создания большого количества семян с низкими шансами на выживание до однократной репродукции, но с обеспечением своему потомству максимальной возможности уцелеть.
Кто мы такие, чтобы лишать самих себя жизни? Как мы можем?
С антропоморфной точки зрения западный разум назвал бы это самоубийством. Но тебе лучше меня известно, что в нашей культуре развитые души охотно покидают свои тела, когда достигают самадхи. Я не специалист по части морали и переселения душ. Но в мире растений, Гириджа медлит, собираясь с мыслями, ни то ни другое ни при чем. Пальма перенаправляет все свое питание и ферменты роста семенам. Это высасывает из нее жизнь в пору цветения. Вот и все. Нельзя судить природу по человеческим законам.
Ночь Гириджи прошита сновидениями. Их запускает его храп, просочившийся в сон. Слабые предутренние сумерки переносят его к началу времен.
Доисторическая рептилия, он бродит там, где сухо и жарко. Он что-то ищет, но напрасно. Выгоревшая трава и пальмовые листья уже не лезут ему в глотку, и он ищет мясаживого, сочного. И вдруг он видит его. В тени одинокого дерева сидит козленок.
Когда Гириджа Прасад приходит в себя, уже слишком поздно. Распаленный сном, он вцепился зубами в руку Чанды Деви, лежащую у него на груди. Она в ужасе открывает глаза. Хотя она не спала, эта странная атака напугала ее.
Прости! Прости! восклицает он. Мне приснилось, я нечаянно!
Она не спала совсем. Случайная встреча с пальмой взволновала ее. Это воздушное создание угасало, но, погладив его кору, Чанда Деви не уловила ни боли, ни грусти. Дерево ответило на ее сочувствие. Оно заговорило с ней.
Знаешь, почему ты говоришь с деревьями?
Чанда Деви не знала.
Знаешь, почему ты нашла меня в мои последние дни?
Нет.
Мы одинаковы. Ты такая же, как мы.
А он?
Он не такой. Но ты любила его во многих жизнях. Некоторые души перекидывают мостик между разными мирами посредством любви. Это связывает всех нас вместе.
Вдумчивый и искушенный сновидец, Гириджа Прасад давно знает, что ночные грезы не однотипны. Те, что приходят в глубоком сне, часто бывают плодотворнымиони наполняют его пассивное я загадками и сюрпризами. Сновидениями, сопровождающими легкую дрему, можно управлять. Они слишком подвержены влиянию внешней среды и потому недостаточно серьезны. Но то, что посещает Гириджу Прасада на обратном пути со Средних Андаман на борту Океанской блудницы, вообще нельзя назвать сновидениемскорее, это просто видение.
Порог его каюты, залитой лунным светом, переступает незнакомый старик. В иллюминатор Гириджа видел, что он шагнул на палубу с гребня высокой волны, будто океантвердая почва. Несмотря на проявленную ловкость, старик сутулится и прихрамываетпожалуй, ему пригодилась бы трость. Но у него определенно есть цель, и эта цельГириджа Прасад. Старик садится рядом с ним на постель. Его окружает аура спокойствия, едва ли не блаженства. Находясь около него, Гириджа хорошо ее чувствует. Ему не хочется задавать никаких вопросов, потому что впервые со дня выкидыша он наслаждается покоем. Повернувшись к Гиридже, старик ласково гладит его лоб своими прохладными морщинистыми руками. Это не призрак, поскольку глаза его искрятся жизнью. Гириджа соскальзывает в глубокий, лишенный сновидений сон.
Гириджа Прасад хочет рассказать обо всем жене, опытной толковательнице грез. Но ему это не удается. Он не может подобрать правильные слова и правильный момент. Он не знает ничего об ином миреесть ли граница, где кончается этот и начинается тот, или они тесно примыкают друг к другу на всем своем протяжении, точно слои кожи. Но святость случившегося для него несомненна. Видения посещают только тех, для кого они предназначены.
Через неделю после их возвращения Гириджа Прасад поднимается на гору Гарриет, чтобы положить на могилу сына каменную плитку с надписью Деви Прасад Варма, 1951. Супруги договорились, что если у них родится девочка, они назовут ее Деви, а если мальчикто Деви Прасадом. Лишь спустя несколько месяцев мучительных раздумий Гириджа Прасад отказывается от мысли об эпитафии. Пустая поверхность лучше всего описывает жизнь, которая могла бы быть, но которой не было.
* * *
Чанда Деви познакомилась с Мэри во время одного из путешествий с мужем в Савитри-Нагар. Впервые она увидела девушку-карена у входа в лагерь, где держали слонов, та сидела и чистила неспелое манго. В здешних краях девушки в юбках попадались нечасто: хотя кареныхристиане, одеваться они предпочитают в традиционные бирманские лонги и рубашки. У этой на платье было меньше пуговиц, чем заштопанных дырок, да и те щербатые. На ее ногах Чанда Деви заметила кровьвозможно, из-за ходьбы босиком по тропинкам, изобилующим пиявками. Это показалось ей странным. Цивилизация еще только проникала на острова, но с откровенной нищетой Чанда Деви здесь раньше не сталкивалась.
Накануне отъезда четы Варма из Савитри-Нагара пастор привел Мэри в домик для гостей. Ей всего двадцать, а ее жизнь уже кончена, сказал он. Ее муж, рабочий из Бирмы, погиб от несчастного случая. Пастор оплатил похороны и отправил их восьмимесячного сына в Рангун: нельзя ведь рассчитывать, что Мэри сможет вырастить его в одиночку, когда она сама еще дитя! Родители Мэри отреклись от нее, так же как и остальные члены общины, после того как она сбежала из дома с буддистом. Но пастор пожалел ее. В конце концов, она была первой, кто родился в его поселениях. Он не мог отвергнуть ребенка, которого крестил.
Чанда Деви поняла, к чему клонит святой отец. Я посоветуюсь с мужем, сказала она и выпроводила их. Она боялась, что пастор, любитель поговорить, отнимет у нее все утро целиком.
Вечером Гириджа Прасад усомнился в целесообразности решения жены взять с собой девушку.
Она нужна нам так же, как мы ей, последовал ответ.
Мало того, что она христианской веры, еще и родители у нее из Бирмы. Я уверен, что эта девушка не вегетарианка, сказал Гириджа. Как глава семьи, он был раздосадован. Даже служанки вызывают здесь больше сочувствия, чем он!
Мэри уплыла вместе с ними на Океанской блуднице. Никто, даже пастор, не пришел помахать ей на прощанье. В Порт-Блэре Чанда Деви первым делом повела ее на рынок. С этих пор Мэри предстояло носить рубашку и лонги, как всем остальным бирманкам, поскольку Чанда Деви не могла допустить, чтобы по Бунгало Гуденафа разгуливала пара голых ногпри наличии там целого взвода обделенных призраков мужского пола это означало слишком серьезный риск. Когда все необходимое было куплено, она угостила девушку митхаем в кондитерской, которую помогала открывать.
Надо что-нибудь еще? спросила она у Мэри, понимающей на хинди лишь самые простые вопросы.
Та помотала головой. Раны на ее ногах, теперь обутых в чаппалы, все еще кровоточили. Вдобавок она обгорела на солнце, и кожа слезала с ее локтей и щек, точно змеиная шкура во время линьки.
Ты христианка или буддистка?
Мэри кивнула в растерянности, потом виновато улыбнулась.
Ты в Бога веришь?
В глазах Мэри стояли слезы. Она закрыла глаза ладонями, улыбаясь еще шире.
Вечером того же дня Чанда Деви попросила Гириджу Прасада принести для Мэри Библию на английском.
А она просила? К этой поре Гириджа уже научился распознавать, какие инициативы исходят от его жены.
Она так рано потеряла всех и всё, ответила Чанда Деви. Без Бога в утрате нет цели. Ей нужна вера, чтобы начать заново.
Но веране привилегия набожных. Вирусу не нужен Иисус Христос, чтобы понять ценность адаптации и выживания.
Чанда Деви на мгновение перестала приводить себя в порядокмонотонный ритуал, возвещающий о скором отходе ко сну. Она посмотрела на мужа в зеркало над туалетным столиком.
Мы люди, а не вирусы. Вирус не станет оплакивать потерю ребенка или смерть супруга. Вирус не будет спрашивать, зачем ему жить дальше, если умерли все, кто придавал его жизни смысл.
Она села на табуретку и заплакала.
Гириджа Прасад закрыл книгу и направился к шкафу, чтобы вынуть оттуда платок.
Мэри заняла кладовую, выслушав от хозяйки короткое наставление: Мясо, крысы, чужиенельзя. Буквально за сутки она вошла в ритм семейной жизни, храня за работой такое же молчание, как во время сна.
Она тенью следует за своей госпожой, копируя ее действия и привычки, очищает грядки от сорняков, раскладывает по дому сушеный ним, с навязчивым упорством протирает все от влаги. Когда Чанда Деви садится медитировать, Мэри садится за Библию. Когда Чанда Деви помогает людям разобраться с их трудностями, Мэри стоит в уголке и смотрит. Она никогда не исчезает с глаз по доброй воле, и если Чанде Деви нужно побыть в одиночестве, ей приходится отсылать ее куда-нибудь с поручением. Мэри так точно подстроилась под свою госпожу, что у них совпадают даже менструальные циклы. Подобно тени, она имеет форму человека и делает все, что делают люди. Но она лишена всяких признаков жизни. На ее лбу нет морщин, оставленных бедами прошлого или заботами о будущем. Выражение ее лица редко меняется. Поведение тоже.
Однажды, зайдя в кладовую, Чанда Деви видит, что Мэри спит на полу, привалившись к стене. Она замечает у нее на рубашке мокрые пятна. Чанда Деви с трудом сдерживает слезы. После выкидыша ее груди тоже еще долго подтекали.
Двадцать три месяца и десять дней после свадьбыдостаточно долгий срок, для того чтобы в семье Варма успела наступить, возможно, самая сакраментальная фаза отношений между мужчиной и женщиной. Теперь она сварливая жена, а онбезнадежный муж.
Никогда не заблуждайся насчет брака, Мэри, говорит Чанда Деви как-то вечером, когда супруги сидят за столом, а Мэри подает им роти. Мужчина бывает женат только на своей работе.
В отличие от ветеранов, умеющих находить в брюзжании жены лирику и философию, Гириджа Прасад слегка теряется. В последнее время его действительно больше всего заботили тиковые питомники. В конце концов, это его замыселперенести чужеземные породы на благодатную почву архипелага. Если он преуспеет, то станет гением коммерции. А еще есть постоянная головная боль под названием Савитри-Нагарили его отсутствие. Хитрый предприниматель вывозит с острова соломку для спичек, но своих обещаний так и не сдержал. Как старший правительственный чиновник на Андаманах, Гириджа Прасад обязан что-то предпринять. Но не сейчас. Сегодня он должен сосредоточиться на верховной богине всех его пристрастийна своей жене.
В постели он пробует обнять ее, но она отворачивается.
Тот розовый куст, который сюда привезли из самого Калимпонга, говорит она, уткнувшись глазами в стену вместо его лица. На одном из листьев завелся грибок.
Как это может быть? Ему же два года. Если бы он был этому подвержен, то погиб бы от грибка еще саженцем.
Чанде Деви нечего ответить. С недавних пор острова словно начали ее потихоньку изнурять.
Ты спишь? интересуется он.
Нет, отвечает она.
Неужели прошло целых два года?
Откуда мне знать? Ты привез этот саженец, а теперь спрашиваешь у меня о его возрасте.
Неужели нашему браку целых два года?
Разве?
А кажется, что больше.
Кажется, что меньше.
В качестве прямого результата жениных придирок Гириджа Прасад устраивает Чанде Деви пикник на Большой Разделительной протокеводяной нитке, которая вьется сквозь самую гущу джунглей, начинаясь и оканчиваясь в океане.
Мангровые деревья глядятся в подернутое рябью зеркало, прикрывая от солнца рыбьи сообщества. Отлив обнажает их корнитолще стволов, они запустили в протоку сотни ног с дюжинами пальцев на каждой. Здесь раздолье илистым прыгунамопираясь на культи, заменяющие им ноги, волоча свои рыбоподобные туловища, они перебираются из одной песчаной норы в другую, как перебирались когда-то наши предки-амфибии.