А еще пьянящий запах свободы, простора, мощи, шири, размаха от раскинутого безбрежного поля, от леса, стоящего вокруг, от тоненькой серебристой речки, змейкой извивающейся за лесом. И запахи дома, свежего хлеба, еще горячего, обжигающего руки, запах только что вытащенного железным ухватом варенца с самой вкусной, хрустящей, коричневой, словно шоколадной, корочкой, запах полыни и зверобоя, парного молока, подушек, набитых свежим сеном, запах вымытых деревянных полов. Все это немедленно возвращало в детство, далекое и счастливое, когда за столом сидели все, и все были живыи бабушка Паня, крошечная, как гном, шаркающая беззубым, вечно смеющимся ртом. И дед Ваня, огромный и шумный, притихший только от старости и болезней, и молодая тетка Марина, высокая, ладная, спорая, покрикивающая на стариков. И мама с отцом. Мама, с ее вечной тревогой и страхом, и тихим шепотом: «Коля, не пей!» И разудалый, лихой отец, отмахивающийся от мамы: «Маруська, отстань! Закройся, не доводи до беды!»
Бедная мама в такие минуты испуганно замолкала, остановить отца могла только тетка Марина. Резким движением выхватывала бутылку с самогоном и, сурово сдвинув брови, гнала брата спатьстелили ему на сеновале.
Мама благодарила золовку.
Весь месяц законного отпуска делали заготовки на зиму.
Девчонки бегали по грибы и ягоды, а женщины, мама и тетка, варили варенье, закручивали банки с соленьями и компотами, собирали свеклу, капусту, морковь и спускали все это в погреб, до отъезда. Отпуск подгадывали к августу, чтобы в конце накопать и картошки. Отпуск! Смешно. Какой уж там отдыхтруд, труд целыми днями работа и суета. Мама так и ни разу в жизни не отдохнула по-настоящему. Но идти в профком и хлопотать о путевке ей было неловко: «Что вы, девочки! У нас есть Труфановка! А у других вообще ничего. Вот они пусть и едут в наш профилакторий! А мы как-нибудь. Да и потомкакой профилакторий, какой санаторий? А заготовки? А картошку копать? Нет, и не уговаривайте. Ни за что!»
Так и прожили жизнь. Мама говорила: «Жизнь, девки, борьба! Каждый день, каждый час, каждую минуту!»
Борьба? Наташе казалось это неправильным. Неужели ничего хорошего, кроме борьбы, в маминой жизни и не было? Ни радостей, ни удовольствий, только труд и мысли о том, как бы выжить?
Было, вздыхала мама, конечно же было! И сколько! А победа, Наташка? Я хоть и малая была, а все помню! Счастье всеобщее помню, танцы под патефон во дворе, песни под аккордеон! И лица такие счастливые! Все позабыли о ссорах и спорах, все друг друга любили! Правда, недолго. Скоро все вернулось на прежнее место.
Да, счастья в маминой жизни оказалось ничтожно малоголодное, послевоенное детство, в котором все же случались радости: первое мороженое в круглой вафле, конфеты «Школьные», густой сливовый сок в гастрономе, первая кукла, дешевая, пластмассовая, облысевшая через неделю, первые туфли и пенал с картинкой. Вот и все счастье. Да, еще поездки на каникулы к родне в Новомосковск, где в воздухе витал тяжелый запах аммиака от химзаводов. А потом свидания с отцомвсего-то два месяца, и сразу свадьба. Мама уже была беременна Танькой.
Ну и полгода от силы после, с трудом улыбалась мама. А потом отец начал пить. Все пьют, все. Казалось, мама оправдывала отца. Ну посмотрите по сторонам. Все же, без исключения!
А потом? спрашивала Наташа. Больше ничего хорошего не было?
Мама ненадолго задумывалась:
Ну почему же? Было, конечно. Танька родилась, потом ты. Счастье было, когда пальто новое справила, да еще и с цигейковым воротником. А что, отличное пальто, правда, Наташка?
Наташа молчала. Обижать маму не хотелось, она очень гордилась пальто. Но и восхищаться было особенно нечемтемно-синий тяжелый и грубый, шершавый драп и черная, скучная цигейка на воротнике и обшлагах. Тоска.
Еще было, обрадованно вспоминала мама, когда вы с Танькой в школу пошли! Нарядные такие, в белых фартуках. А банты я вам накрутилане банты, сказка! У тебя-то, Наташка, волосы, у Танькипух в три ряда. И как банты мои удержались? смеялась мама. А когда квартиру получили? Скажешь, не счастье? А когда гарнитур отстояли?
Именно, отстояли. Три ночи записывались у мебельного. Зато потом мама плакала от счастья. Но тут же все накрыла накидушками, сшитыми из старых, выгоревших занавесок, и вся красота мигом исчезла.
Зачем все это, возмущалась Наташа, если ничего не видно?
Больше такого гарнитура у меня никогда не будет, тихо ответила мама. Никогда, понимаешь? И еще в кассу взаимопомощи три года платить.
Договорились, что тряпки, как называла накидушки Наташа, будут снимать на праздники, выходные и когда ждут гостей.
Но праздники случались нечасто, гости приходили еще реже, а на выходные мама хитрила и снимать забывала.
Бедная мама, мамочка! Как мало тебе выпало радостей! И как много горя Может, мама праваэто и есть настоящая жизнь? Жизнь, состоящая из будней, а не из праздников?
Судьба тетки Марины, мамы, Таньки и всех женщин слободкикак под копирку. Выходит, и у Наташи будет такая судьба. И ничего не попишешь, значит, правда, так написано на роду. И она не Людка, чтобы что-то изменить. Впрочем, так, как Людка, она и не хочет.
Через две недели в Труфановке Наташе стало скучно и, оставив на тетку Марину сестру и племянника, она уехала в Москву. Но и в Москве было грустноЧингиза там не было, и город без него казался чужим и недобрым.
Но долго грустить не пришлось. Через три дня позвонила Людка и страшным, зловещим шепотом приказала Наташе немедленнослышишь, немедленно! ехать на Пресню.
Бери тачку, я оплачу, шипела Людка, так будет быстрее.
На резонный вопрос, что случилось и почему такая срочность, Людка ответила:
Приедешьувидишь! И шваркнула трубку.
Ехать было совсем неохота. Наташа распланировала свой день: к соседке Тамаре постричься, потом погладить летние вещи, сварить что-нибудь на обедвдруг захотелось холодных зеленых щей со сметаной, а потом позволить себе погрустить в тишине и одиночестве, которого она всегда была лишена.
Но нет, не получилось. Наспех одевшись, выскочила на улицу. Наудачу такси, редкую птицу в слободке, поймала мгновенно.
Людка открыла с выпученными глазами и со страшным, зверским, перекошенным лицом втащила Наташу за шкирку в квартиру.
Иди на кухню! велела она.
На столе стояли немытая кофейная чашка и большая хрустальная пепельница, переполненная окурками. Окно было закрыто, и под потолком висело плотное облако табачного дыма.
Людка плюхнулась на табуретку и закурила.
Поморщившись, Наташа открыла окно.
Да что случилось? решила внести ясность она. Что за срочность такая?
Людка в упор уставилась на нее, словно о чем-то раздумывая. И наконец кивнула на закрытую дверь комнаты.
Знаешь, что там? спросила она.
Наташе вдруг стало страшно, и от страха она неловко пошутила:
Труп, что ли? Убила кого?
Труп. Только он сам, понимаешь? Я тут ни при чем!
Кто сам? еле выговорила Наташа.
Кто, кто? разозлилась Людка. Пупс, кто же еще? Пришел, пожрал, выпил, лег и помер! Захрипел, как конь, и тут же отошел, понимаешь? В секунду! Я прям Ой, что говорить! Людка махнула рукой. Обделалась прям! Еле до сортира добежала! Да еще и блеванула со страху.
Он умер? одними губами проговорила Наташа. Ты в этом уверена?
Пойдем! гаркнула Людка, схватив подругу за руку.
Наташа, упираясь изо всех сил, в ужасе зашептала:
Нет, нет, я не пойду! Боюсь! Не пойдуи все, слышишь? И отпусти, мне больно!
Хороша подруга! с негодованием воскликнула Людка. Мне что, всё одной?
Чтовсё? онемела от страха Наташа.
Но Людка уже тащила ее по узенькому коридору.
На шикарной кровати «Людовик Четырнадцатый», раскинув огромные, волосатые руки, лежал определенно мертвый человек. Откинутая голова с блестящей проплешиной была повернута набок, но лицо, искаженное гримасой боли и удивления, было отлично видно: полуоткрытые выпуклые глаза, немного скошенный, крупный нос и раскрытый, полный золотых коронок синеватый губастый рот.
Мужчина был голым, но, по счастью, ниже пупка закрыт простыней, из-под которой высовывались правый бок и темная от волос нога.
На шее блестела широкая золотая цепь с крупным кулоном, на руке под светом хрустальной люстры поблескивали массивные золотые часы, а на безымянном пальце с бледным широким ногтем виднелось огромное золотое кольцо с прозрачным и крупным камнем.
Божечки мои, прошептала Наташа. Какой ужас, Людка! Ты вызвала «Скорую»? И милицию надо, наверное?
Идиотка! зашипела Людка. Какая милиция? Ты что, хочешь, чтобы меня посадили?
За что? удивленно спросила Наташа. Ты же сказала, он сам
Идиотка! с удовольствием повторила Людка. Конечно же, сам! Не я же его У нас даже ничего не было! Не успели! Но милиция, «Скорая» нет! Ты только представь: следствие, допрос. Будут допытываться, кто я ему. Жена узнает, дети. Мне это надо?
А что же делать? беспомощно пробормотала Наташа. Нельзя же оставить вот так!
Слушай меня, сурово проговорила Людка. Сейчас все соберем, и тю-тю! Меня здесь никто не знает, чай я ни с кем не пила и дружбы не заводила. Все соберем, погрузим в машинуи поминай, как звали!
Но сбежать как-то не по-человечески, Люд, тихо сказала Наташа.
Людка посмотрела на нее, как на умалишенную.
Я тебя для чего позвала? Для помощи, понимаешь? Я попала в ужасную ситуацию, а ты мне тут лекции будешь читать? Делай, что я говорю, и молчи ради бога! Я и так на грани истерикитакое пережить! А тут еще ты, моралистка!
Стараясь не смотреть на кровать с мертвецом, Наташа принялась помогать.
В сумки, пакеты и чемоданы пихали наряды и обувь, магнитофон и духи, косметику и постельное белье, блоки красно-белых импортных сигарет и бутылки с напитками, каких Наташа раньше и не видывала. Махровые мягчайшие полотенца, хрустальные фужеры и коробки конфет. Потом Людка стала опорожнять холодильник. В сумку полетели палки колбасы и упаковки сыра, бряцнули банки с икрой и ветчиной, банки с кофе.
Может, не надо? осторожно спросила Наташа. Как-то совсем некрасиво.
Ты опять за свое? обиделась Людка. Что некрасиво? Ему-то уже все равно, а мне надо жить! А на чтоты не скажешь? Да и вообще, чего добру пропадать? Все равно все стащатменты, врачи, соседи! Дура ты, Репкина! Все, заткнись, уже недолго осталось!
Запыхавшись, сели. Людка закурила.
И что дальше? спросила Наташа. Ты представляешь, что с ним будет через два дня?
Я все продумала. Дверь оставим открытой. Ну приоткрытой! Соседи и сунутся. А дальше«Скорая», менты. Все будет понятнохата для телок. По паспорту установят имя, фамилию, место прописки. Сообщат семье. Не боись, все будет нормально! А мы с тобой, озабоченно вздохнув, Людка оглядела деловым взглядом кухню, проверим, что и как, ивперед! Сбегаешь за машиной?
Наташа нерешительно кивнула. Людкин напор ее всегда парализовывал. А уж сегодня тем более.
Последнее, что она увидела из прихожей, как Людка вынимает здоровую пачку денег из кожаного портмоне мертвого любовника. Столько денег Наташа никогда не виделапачка с трудом помещалась в Людкиной руке.
Увидев онемевшую подругу, та, кивнув на кровать, усмехнулась:
Жаль, что цацки нельзя снятьопасно! Знаешь, сколько стоят часы и кольцо? Там бриллиант в три карата, прикинь!
Наташа выскочила из квартиры. От пережитого ее затошнило. Скорее бы все закончилось, господи! Скорее бы все прошло! И поскорее бы забыть весь этот кошмар! Но понималазабыть не удастся, это с ней на всю жизнь. И ещепоскорее бы распрощаться с Людкой. Навсегда. Видеть ее было невыносимо.
В такси с трудом поместились сумки и чемоданы.
Плюхнувшись на переднее сиденье и облегченно выдохнув, Людка с удовольствием закурила.
Нахмурившийся шофер сделал ей замечание.
Шеф, не боись! засмеялась она. Не обижу! Придется тебе потерпеть. Женщина в трауре.
Что-то не похоже, хмыкнул шофер и открыл пошире окно.
Всю дорогу ехали молча. Прислонившись к сумкам, Наташа дремала.
Въехали в слободку, остановились у Людкиного дома.
Можно вещи пока к тебе? спросила Людка. Сама понимаешь: если внесу все домой, что там начнется.
А дальше что? хмуро спросила Наташа. Ну, допустим, оставишь у меня. А через неделю Танька с Ростиком возвращаются.
А через неделю меня здесь не будет! Деньги есть, сниму хату ипрощай, Воронья слободка! Завтра же займусь! Нет, сегодня! С бабками ничего не страшно, в два дня найду! Ну что? Можно? нетерпеливо повторила она. Чё застыла?
Наташа кивнула. Противостоять Людке она никогда не могла. Да и понять ее можно Да, можно, только очень не хочется. И самое главноекак ей сказать, чтобы ночевать шла домой? Совсем неохота быть вместе. Совсем.
Но Людка, выпив кофе с бутербродами, деловито переоделась, накрасилась и сказала, что идет по делам.
Закрыв за ней дверь, Наташа облегченно выдохнула. Побродив по заставленной квартире, прилегла на диван и заплакала.
Ей было жалко всехброшенного, как собаку, покойника, себя, их сломанную детскую дружбу с Людкой. И вообще была такая тоскахоть волком вой! И, уткнувшись в подушку, Наташа заскулила.
Людка вернулась поздно, довольная и счастливая. Квартира нашлась, да еще и отличнаяоднушка на «Университете», в старом доме, правда заброшенная и ободранная, после старой бабули. Зато рядом метро и просторная. А побелить потолки и переклеить обоиплевое дело.
В общем, через неделю перееду! Когда, ты сказала, возвращается Танька? Ну и отлично! Людка громко и протяжно зевнула.
Тебе его совсем не жалко? тихо спросила Наташа.
Жалко, равнодушно ответила Людка. Но больше жалко себя. Как я теперь? Работать неохота, а денег надолго не хватит. Эх, надо было взять кольцо, надо! Такие бабки! вздохнула она.
Мародерка. Наташа отвернулась к стене.
Только бы не заплакатьсовсем не хотелось плакать при Людке.
Подруга съехала, и Наташа немного успокоиласьобщаться после случившегося было невыносимо, и тут же рванула в деревню. В Москве было жарко, делать было совершенно нечего, сидеть в пустой душной квартире и слушать вопли соседей ей не хотелось.
Уехала рано, а добралась только к вечерупопала в перерыв на вокзале. Слоняясь по перрону, съела три пирожка, два мороженых и даже вздремнула на скамейке.
Шла через поле и собирала васильки и луговые ромашки. Ах, как пахло полем и землей, хвоей и грибами, как восхитительно пахло свежестью и свободой!
Добрела до дома и плюхнулась на крыльцо, сил не было двинуться.
Выскочили и тетка Марина, и сестра Танька, и даже Ростик обрадовался и обнял ее за шею.
Наташа удивилась, как изменился племянниквсего-то пару недель, а поправился, вытянулся, загорел, наел щеки. Но самое главноеон улыбался и без конца что-то рассказывал.
Тетка Марина собирала ужин, а они с Танькой сидели на крылечке.
Наташа пригляделась к сестрекажется, что-то поменялось. Черную вдовью повязку Танька сняла. Подкрашенные ресницыого, и это в деревне! тронутые помадой губы. Такого Наташа не помнила. Нарядный, в мелкий цветочек, новый сарафан.
Откуда? спросила Наташа.
Да тетка нашла старый штапель и сшила! А что, симпатично, правда?
Очень, подтвердила Наташа. И вообще, помада тебе к лицу и сарафан! Кажется, ты похудела! И загар тебе идет!
Танька смущенно что-то пробормотала и пошла в избу.
Ужинали оладьями со сметаной, отварной картошкой с молодым чесноком и укропомеще мелкой, но вкуснее ее нет.
После ужина сразу разбрелись по кроватямНаташа от усталости после дороги, тетка Марина по деревенской привычке, Ростик, как и положено ребенку. Танька, вымыв посуду, легла в сенях.
Среди ночи Наташа пошла по нужде. Громко, по-мужицки, храпела тетка Марина, тихо постанывал Ростик. А вот сестрицы на месте не былотоже до ветру? Но в туалете никого не было. Странное дело.
Прошлась вокруг дома, вышла за калиткузвенящая тишина, тишина и пугающая благодать.
Только вот Танька пропала.
С колотящимся сердцем растормошила тетку Марину.
Чего? не поняла спросонья она. С тяжелым вздохом свесив отекшие, полные, с крупными, мужскими ступнями ноги, тетка села на кровати. Громко, со смаком зевнула и махнула рукой: Никуда твоя Танька не пропала. И волки ее не съели. Любовь у нее, поняла? Закрутила с Петькой теть-Настиным! Вот и шляется по ночам. Тетка снова зычно зевнула. Ну и пусть шляется. Парень он хоть и чудной, но хороший. Пьет только по праздникам, да и то не по-свински. И работник хороший. Хозяин справный. За матерью, теткой Настасьей, хорошо ходит. Пусть и нашей Таньке чуть-чуть бабского счастья достанется. Что она видела-то? Пьяное мурло своего Валерки? Синяки под глазами? Несчастная баба. Все, я до ветру, раз уж проснулась, а ты, Наташка, спи, досыпай!