«Пцы-ро́-ха».
Плацкарт содрогнулся от хохота. Даже хмурый отпускник в потной майке, не успевший забрать у продавца двугривенный сдачи, и тот нехотя улыбнулся. На самом деле эта абхазская станция называлась «Псырцха». Даже из других вагонов приходили потом смешливые попутчики поглядеть на меня, грамотея. «Пцырохой» я стал надолго, если не навсегда.
Но некоторое время я был еще и «делегатором». Как-то в воскресенье мы пошли в зоопарк, посмотрели тигров, львов, страусов, слона и стали искать крокодилов-аллигаторов. Нашли. Я воодушевился, попросил отца поднять меня на руках, чтобы получше рассмотреть чудовище, и, взлетев над толпой, закричал: «Ну, где же этот ваш делегатор?!» Народ коллективно заржал. Надвигался очередной съезд, и по радио с утра до вечера твердили про то, как «делегаты съезжаются в Москву со всех уголков необъятного Советского Союза». Каким образом в моей голове «делегат» и «аллигатор» слились в «делегатора», не понятно. Но всем очень понравилось. Башашкин рассказал про это своим сослуживцам в военном оркестре, и они просили передать мне привет. Однако прозвище «делегатор» не прижилось. А вот в пионерском лагере ко мне прочно прилепилась кличка «Шаляпин», а к двум моим друзьям«Лемешев» и «Козловский». Почему? Это отдельная история.
В последнее время дома меня снова стали звать «Профессором», только без былой благосклонности. Недавно я выменял за марки, подаренные Сергеем Дмитриевичем, соседом Башашкина, плоский китайский фонарик с цветными фильтрами и теперь могу читать под одеялом. Отец почему-то страшно из-за этого злится, ругается, а позавчера сорвал с меня одеяло и отобрал фонарик.
Спи!
Не хочу!
Тогда дай родителям выспаться!
Я никому не мешаю. Я под одеялом.
Задохнешься!
Не задохнусь.
Мешаешь!
Не мешаю.
Верни ребенку фонарь! Пусть немного почитает
Нет, не пусть! Будет в очках, как дед, ходить. Ослепнетты его кормить будешь? Ты?
Не ослепну! твердо пообещал я.
Спать! Дай сюда книгу!
Сам ничего не читаешь, сыну хоть дай почитать! с непонятным торжеством поддержала меня Лида.
Я вам сейчас всем дам почитать! рявкнул Тимофеич, включил транзистор и стал шарить в трескучем эфире, ища что-то спортивное.
Значит, говоришь, завком подарил? зевая, чтобы вопрос выглядел, как можно, равнодушнее, поинтересовалась она.
Снова-здорово! побагровел отец, вытряхнул из пачки беломорину и, как сегодня, бросился к окну.
Удивительно, сколько неприятностей может принести такая полезная вещь, как приемник «Сокол» в кожаном чехле! Вот и сейчас бедный Тимофеич, сопя, доканчивает папиросу, бросает окурок в форточку, и тот красной трассирующей пулей летит в мартовскую темень.
Профессор точно спит жалобным голосом сообщает он матери. Ну Лид!
Нет! еще тверже отвечает она.
Отец скрипит зубами, натыкается на стулья, гремит помазком о пластмассовый стаканчик, находит и перекидывает через плечо белое вафельное полотенце, светящееся в полутьме. На пороге спрашивает строго:
Тебе очередь занять?
Нет, у меня сегодня повышение квалификации. К девяти пойду. Посплю еще
Поспи, поспи!
Хлопнув дверью, он уходит на кухнюбриться и умываться. Вернется минут через десять, если нет очереди в уборную.
Горшок вынеси! вдогонку обидным голосом кричит Лида, вздыхает и ворочается в постели.
Я, подозревая свою вину, лежу с закрытыми глазами и думаю о Шуре. Надо будет забежать перед занятиями на чердак и, если раковина проветрилась, сегодня же подарить ее однокласснице в честь возвращения из «лесной школы». А если не проветрилась? Тогда можно преподнести ей в майонезной банке гуппи с алым вуалевым хвостом. Этих рыбок у меня много: они живородящие и размножаются беспрерывно.
Вдруг я слышу странные звуки, приоткрываю глаза: Лида в комбинашке сидит на кровати, держит в руках приемник «Сокол» и плачет. Плохо дело! Сейчас вернется, благоухая одеколоном «Шипр», Тимофеич. К свежему порезу на щеке будет, как обычно, прилеплен окровавленной клочок газеты.
Ревешь? спросит он.
Вот еще! ответит она.
И они снова заговорят о Тамаре Саидовне из планового отдела, потом обязательно поссорятся, отец вытащит из-под кровати фибровый чемодан с металлическими наугольниками, объявит, что немедленно уезжает к бабушке Ане на Чешиху, начнет собирать вещи и будет долго, чертыхаясь, искать свой единственный галстук, который во время ссор всегда куда-то девается.
Знаю я твою Чешиху. Давай, давай!
Опять! Я ей про Фому, она мне про Ерёму!
Допустить этого никак нельзя. Я потягиваюсь, будто только что проснулся, показательно моргаю и зеваю. Лида быстро вытирает слезы и накидывает на плечи одеяло:
Выдрыхся, Пцыроха?
Ага
Что ты хотел мне сказать вчера перед сном?
Вчера я хотел сказать ей, что самка синего петушка заикрилась и умерла, поэтому надо ехать на Птичий рынок за новой рыбкой, а для этого необходим полтинник. Шесть копеек стоит трамвай туда и обратно, сорокрыбка, и четырегазированная вода с кизиловым сиропом. Но говорю я ей совсем другое.
Ты не будешь ругаться?
Смотря за что настораживается она.
Я встаю, зажигаю торшерядовитый электрический свет заливает комнату. Глаза у матери красные. Она украдкой запихивает под наволочку кончик отцовского галстука. Изобразив на лице скорбное отчаяние, я с сопением поднимаю крышку дивана и достаю из его пыльной пасти испорченный свитер, тяжелый, все еще влажный, успевший покрыться зеленоватой путиной.
Это еще что такое? ужасается Лида.
Тетинвалин свитер
Кошмар! Отец тебя убьет!
Никто меня, конечно, не убьет. Возможно, выпорют. Тимофеич одним движением выдернет из брюк ремень, точно Котовский шашку из ножен, повалит меня на диван и начнет стегать вполсилы, а мать будет хватать его за руку, умоляя:
Ну хватит, Миш, хватит! Ребенок же
Но скорее всего, удастся убежать во двор до того, как мою оголенную попу обожжет первый хлесткий удар. Кажется, Тимофеич нарочно дает мне возможность смыться, как-то слишком долго потрясая ремнем и не пуская его в дело. Там, во дворе я спрячусь между ящиками и буду страдать, размышляя о том, порют ли за проказы девочекШуру Казакову, например? Если и порют, то, скорее всего, прыгалками. Вернусь я через полчаса, потому что надо собираться в школу. На лестнице, возможно, встречу опоздавшего на работу повеселевшего отца. Он даст мне на бегу легкий, примирительный подзатыльник. Я обиженно отвернусь и потом день-два буду разговаривать только со своими рыбками. Зато родители не поссорятся, и никто не уедет на Чешиху.
Перед тем, как меня наказать, они всегда почему-то мирятся
2016 г.
1. Бог любит троицу
Тимофеич весело посмотрел на меня, поспешно встал со стула и шагнул к шифоньеру. Заметив мой укоризненный взгляд, он усмехнулся, мол, Бог троицу любит, и взялся за ключик, торчавший из скрипучей дверцы Но тут в комнату влетела раскрасневшаяся у плиты Лида с шипящей сковородой в руках:
Ой, горячо, ой, не могу-у-у!
Я быстро отодвинул плетеную хлебницу и солонку, освобождая место для фанерной подставки, и маман, уронив на нее чугунную лохань, затрясла в воздухе обожженными пальцами.
Ой-ой-ой!
А Тимофеич непонятно как (в кино это называется «комбинированными съемками») вмиг перенесся от шифоньера к тумбочке, включил телевизор, сел к столу и с нарочитым вниманием уставился на экран, где черно-белый князь Игорь пел:
О, дайте, дайте мне свободу!
Я свой позор сумею искупить,
Спасу я честь свою и славу
И Русь от недруга спасу
ПересменокПовесть о советском детстве
Как это давно было! Теплый, словно весенний ветерок я и теперь его слышу в сердце.
А что по другой программе? спросила Лида, держась пальцами за мочки ушей.
«Сельский час».
Тогда пусть уж поют
Я осторожно, с помощью полотенца снял со сковороды раскаленную крышку. В нос ударил долгожданный запах домашнего ужина, и открылась дивная картина: тонкие кружки золотого, с коричневыми подпалинами, картофеля, пересыпанные истомленными кольцами лука и полупрозрачными, в темных прожилках кусочками сала, каждый размером с молочную ириску. Такой домашней вкуснятины в пионерском лагере не дождешься! Жарево скворчало и даже подрагивало в сковороде, словно сердясь на глупых людей, которые не спешат наброситься на кушанье, пока не остыло. Я спохватился и наложил себе гору картошки, выбирая со дна подгоревшуюона мне нравится своим хрустом и напоминает обугленные клубни, которые мы пекли в золе во время однодневного похода на речку Рожайку и обратно. Правда, бабушка Аня обычно предупреждает страшным голосом: «Не ешь горелое! Желудок испортишь!»
Миш, совсем забыла: Батурины взяли билеты! радостно сообщила Лида, накладывая отцу в тарелку.
Да ну?! Я уж думал, улыбнулось Профессору море! и он подмигнул мне, как сообщнику.
Нет! Валентину все-таки отпустили с работы. В последний момент. А то она вся испереживалась Башашкина ведь без присмотра нельзя отпускать! Сам знаешь. И Пцыроху ему не доверишь
Да уж Сто грамм не стоп-кран. А тыбуржуйв море покупаешься! посветлел лицом Тимофеич и дал мне ласковый отцовский подзатыльник.
Редкий на улыбку, в такие минуты он необычайно красиве́л, удивительно напоминая артиста Ларионова, играющего юнгу Дика в «Пятнадцатилетнем капитане». Лида как-то полушутя сказала, что втюрилась в отца именно за это сходство. «Больше, значит, не за что было?» обиделся он. И родители потом долго выясняли отношения, как ледышками кидаясь друг в друга неведомыми мне мужскими и женскими именами. А вот я влюбился в Шуру Казакову за то, что она одновременно похожа и на Миледи, и на Констанцию Бонасье из «Трех мушкетеров», хотя если бы Шура не была на них похожа, я бы все равно влюбился
Когда едут? уточнил отец.
Послезавтра в 15.45. С Курского вокзала.
Как же Валька билеты впритык достала?
По брони Главторфа, как обычно.
А-а Ну, понятно. Это нам, косорылым, с ночи надо очередь занимать или за месяц брать. И Профессору тоже взяла?
Конечно! Верхняя полка.
«Лучше верхней полки в поезде только последняя парта в классе!» подумал я, наблюдая, как коварный хан Кончак с нарисованными бровями прельщает нашего князя конями, шатрами, булатами, красивыми пленницами, но у Игоря есть дома жена, и он к ней скоро сбежит. Эту оперу передают часто и по радио, и по телеку, поэтому содержание я знаю почти наизусть.
В дверь постучали, и в комнату заглянул лысый дядя Витя Петрыкин, отец моего друга Мишки:
Приятного аппетита!
Спасибо, Виктор. Садись к столу! строго пригласила мать.
Да нет, мы с Валюшкойуже того перекусили.
Дядя Витя, а Мишка когда вернется? спросил я с набитым ртом.
Прожуй сначала! наставительно буркнул Тимофеич.
Позавчера только в деревню увезли дружка твоего. На парное молочко. Теперь жди к первому сентября.
Жа-алко!
Оноконечно.
А что там ваш Володя? участливо поинтересовалась маман.
И не спрашивайте, Лидия Ильинична! Как лег лицом к стенкетак и лежит. Скоро два месяца
А институт?
Не желает. Ничего теперь не хочет Говорит: в армию пойду.
И то дело! кивнул отец. Проветрит башку и поступит через два года.
А если на флот? спросил я.
Тогда через три. Я три с половиной года отбарабанили живой.
Миш, ну что ты ерунду мелешь! Вить, врачам-то показывали?
А то как же! Не раз.
И что?
Сказали: стресс.
Это еще что за дрянь такая? удивился отец. Не слыхал.
Новая болезнь. Нервная, вздохнул Петрыкин. Лечить не умеют. На молодой организм надеются. Тимофеич, козла-то забьем после ужина?
Никаких козлов! вскинулась маман.
Посмотрим! набычился отец: он терпеть не мог, когда им «рулили».
Тогда я четвертого не ищу!
Третьего тоже не ищи! парткомовским голосом предупредила Лида, намекая на распитие в неположенном месте.
Ну что вы такое, Лидия Ильинична, говорите! обиделся Петрыкин и, закрывая дверь с той стороны, напомнил: Тимофеич, ждем!
Но маман знала, о чем говорила. Дядя Витя славился тем, что иногда напивался до беспамятства. Несколько раз его, беспробудно спящего, привозил на мотоцикле с коляской наш участковый Антонов. Этой зимой соседа где-то подобрали и приволокли в общежитие на санках. Чуть не замерз. С отцом такого никогда не случалось, хоть и он тоже не без греха. Пока Лида жарила на Большой кухне картошку, ему удалось дважды сделать свое дело: достать железную фляжку из тайникабокового кармана зимнего пальто, висевшего в нафталиновой темноте шифоньера, плеснуть в хрустальный стаканчик, поспешно выпить, занюхать черным хлебом и погрозить мне пальцем, мол, не проболтайся, ни-ни! У отца есть такая специальная фляжка, плоская и выгнутая, чтобы плотнее прилегала к груди. Он называет ее «манерка».
Почему «манерка»?
А леший его знает. Манеркаи все тут.
В ней Тимофеич выносит с завода спирт, которым положено протирать контакты. Не знаю уж: или контактов там слишком много, или они какого-то невероятного размера, или их вообще никогда не протирают, но такие же фляжки на предприятии имеют почти все работяги и даже отдельные труженицы.
Миш, попадешьсяс завода выгонят! постоянно предупреждает маман.
Ладно тебе
Послушай, на совещании в райкоме сказали: принято решениепокончить с несунами навсегда.
Ага, пусть сначала начнут!
Как не стыдно! Ты же коммунист!
А коммунистам даром не наливают. Кто же, интересно знать, меня выгонит? И так работать некому! усмехается в ответ Тимофеич. Лимиту разную зазывают из деревни.
А сам-то ты откуда?
От верблюда.
Это чистая правда: не про верблюда, а про то, что работать некому. У проходных, по крайней мере на нашей Бакунинской улице, повсюду висят застекленные объявления, сверху крупно написано: «ТРЕБУЮТСЯ». А пониже и помельче перечисляется, кто именно: токари, слесари, водители, наладчики, фасовщики, грузчики, электрики, лекальщики, фрезеровщики, плотники Позарез нужны даже карусельщики и револьверщики, хотя вроде бы желающих покрутиться на карусели и пострелять из револьвера должно быть выше крыши. Но это мне раньше так казалосьв детстве. Теперь-то я знаю, револьверщики из револьвера не стреляют, а карусельщики на карусели не крутятся. Те и другие работают на токарных станках. Наш сосед дядя Коля Черугин мне объяснил.
Мой отец, кстати, электрик и всюду требуется. Когда по телевизору рассказывают о страшной безработице в Америке, меня переполняет чувство гордости за нашу страну, где человек всегда уверен в завтрашнем дне и никогда не останется без дела. Правда, ни на одной школе почему-то не висит объявление: «ТРЕБУЕТСЯ ЗАВУЧ ИЛИ ДИРЕКТОР», а когда я поинтересовался у Лиды, отчего никто не требуется в райком, она испуганно приложила палец к губам и попросила никому больше такой идиотский вопрос не задавать.
Почему?
По кочану!
Так она всегда говорит, когда не знает ответа или считает, что я еще не дорос до правильного понимания. Взрослые даже не догадываются, насколько мы, несмышленые, хорошо разбираемся в том, до чего, по-ихнему, «не доросли»!
Миш? ласково спросила Лида, подкладывая ему картошки. Мы-то с тобой когда на море поедем, слышишь?
Слышу, буркнул отец, не отрываясь от телевизора, хотя оперу терпеть не мог, предпочитая балет.
На экране как раз начались буйные половецкие пляски. Из балерин ему нравится Уланова, а молодую и перспективную, как уверяет Серафима Николаевна, Плисецкую он называет почему-то «пляшущим циркулем».
Так хочется в море окунуться! мечтательно промолвила маман, поведя молодыми плечами.
У меня отпуск в ноябре.
Опять? Почему?
График такой.
Тебе уже два года отпуск летом не давали. Сходи в завком!
Бесполезно. Скажут, как обычно: ты, Полуяков, коммунист и должен понимать производственную необходимость. Сами, суки, в июле отгуливают.