Да, с точки зрения государственных интересов Василий Петрович, конечно, прав...вздохнула Лида, рассказав за ужином всю эту историю отцу.
Бардак!буркнул в ответ Тимофеич.Куба-то тут при чем, демагоги вы хреновы?
Карибский кризис...потупилась мать.Надо помогать!
Да идите вы все к лешему с вашим тростниковым сахаром!
При чем тут сахар?
При том!
Когда заходит речь об Острове Свободы, отец всегда злится и мрачнеет, не разделяя всеобщей радости по поводу отважных «барбудос» и победы в заливе Свиней. Дело в том, что его, как опытного электрика, собирались направить в командировку на Кубу на целый год, причем там ему платили бы в песо, а здесь вторая получка в рублях прямиком шла бы на сберкнижку. Они уже с Лидой прошлись по магазинам, присмотрев стиральную машину, мерлушковую шубу и драповое пальто с поясом. По партийной линии Тимофеичу дали хорошую характеристику, устно намекнув, что «манеркой» злоупотреблять не стоит. Но отец боялся медицинской комиссии, так как климат на Кубе тропический, а у него повышенное давление. Две недели он не доставал из тайника фляжку, заваривал вместо чая пустырник и делал по утрам под радио зарядку, которая всегда заканчивалась одними и теми же словами: «Переходим к водным процедурам!»
В результате по состоянию здоровья врачебная комиссия признала его годным к тому, чтобы помогать кубинским революционерам налаживать электроснабжение. Приобрели большущий чемодан для покупок и подарков, а также соломенную шляпуот солнца. Иван Васильевич отдал отцу свой довоенный летний костюм из тонкой материи со смешным названием «чесуча». Мне был обещан настоящий кокосэто такой огромный орех с литром молока внутри. Но Лида ходила грустная, так как на Большой кухне знающие соседки ей объяснили, что темнокожие кубинские женщины очень красивые, вспыльчивые и редко пропустят мимо белого мужчину, а уж такого кудрявого красавца, похожего на актера Ларионова, сразу же утащат в свои сахарные тростники.
А партком у них там куда смотрит?недоумевала, чуть не плача, маман.
У них партия в личную жизнь не вмешивается. Местная специфика,объяснила главный технолог Галина Терентьевна, чей брат уже побывал на Кубе.Там жарко. Там ром. Там нравы свободные.
Остров Свободы!подхихикнула старуха Комкова.
Вот именно!
Очень странно...скуксилась Лида.
Ничего странного. У самого Фиделя три жены. Гарем. А от Че Гевары семь вдов осталось.
Тетя Галя, а что такое гарем?спросил я, так как присутствовал при странном разговоре, ожидая у плиты первого испеченного сырника.
То же самое, что и сераль, Юрочка,улыбнулась она с высоты своего высшего образования.Какой ты любознательный!
Всю ночь я не мог уснуть, так как отец до утра давал Лиде «честное партийное», что близко не подойдет к темнокожим кубинкам, и она в конце концов вроде бы поверила. А вот интересно, не держал ли Тимофеич во время клятвы пальцы скрещенными?
Отвальную устроили за два дня до отъезда. Пришел даже седой, но подтянутый Иван Васильевич, старший брат моего деда Ильи, пропавшего без вести в начале войны. Разойдясь, он показывал «молодежи», как пили в старину в трактирах, целуя донышко опустевшей рюмки. Такая манера очень понравилась Тимофеичу, Башашкину и даже деду Жоржику. Все они до глубокого вечера чокались, а потом громко чмокали донышки, прикончив все запасы спирта, настоянного на лимонных корках. Потом родня наперебой давала отцу советы, как вести себя в тропиках: под пальмами не ходитьможет упасть на голову кокос, обезьян не дразнитькусаются, и потом надо делать сто уколов от бешенства. Гаванские сигары следует курить, затягиваясь вполсилы. Ром лучше разбавлять лимонадом, но чуть-чуть. Насчет кубинок тоже что-то объясняли, но я не расслышал, так как советы давали шепотом, а потом мужчины так громко хохотали, что дребезжали стекла в рамах. Башашкин попросил привезти ему в подарок бутылку рома «Легендарио», дед Жоржикнастоящую гаванскую сигару, а Иван Васильевичтропическую раковину с шумом океана.
На следующий день с утра Тимофеича с больной головой вдруг срочно вызвали на дополнительное медицинское обследование, которое, оказывается, все должны пройти перед самым отбытием. Лида пошла с отцом, так как его слегка пошатывало и кренило после вчерашнего: донышко он поцеловал раз двадцать.
Врач, замерив ему давление, аж на стуле подскочил:
180 на 110! Да вы, батенька, лютый гипертоник! Какие тропики? Вы же там и недели не выдержите! Окочуритесь. Ни в коем случае! Категорически запрещаю! Средняя полоса и умеренность во всем. Голубушка, уж проследите,попросил он Лиду.Вы же не хотите остаться молодой, интересной вдовой?
Отец вернулся домой подавленный, долго сидел за обеденным столом, опустив кудрявую голову на руки, решительно отказался от рюмки лимонной настойки, щедро предложенной Лидой, потом внезапно впал в ярость и порвал на клочки новую соломенную шляпу, хотел то же самое сделать с чемоданом и чесучовым костюмом, но маман, сияя от счастья, не позволила. В результате Башашкин остался без рома «Легендарио», дед Жоржикбез гаванской сигары, Иван Васильевичбез раковины с шумом океана, а ябез кокосового ореха. Отец же навсегда невзлюбил кубинскую революцию и лично Фиделя Кастро.
10. Странная девочка
Плиты с самого начала были сложены так, что между ними оставалось свободное пространство: проходы, закоулки, тупики, даже ниши, где, тесно прижавшись, умещалось четыре человека. Настоящий лабиринт, где можно долго плутать и даже заблудиться! Во что мы только не играли, прячась в плитах: и в пещерных людей, и в марсиан, и в индейцев, и в чапаевцев, и в неуловимых мстителей, и в защитников Брестской крепости... Одна беда: никто не хотел быть беляком или фашистом. Пещерным человеком или марсианиномэто пожалуйста!
Здесь, в укромных щелях, пацаны прятали от родичей папиросы, «бычки» и спички, а иногда и дневники с двойками, чтобы оттянуть неизбежную порку. В плитах я научился курить. Ничего приятного: голова кружится, бьет кашель, а потом во рту как будто кошки нагадили. Главный школьный хулиган Сашка Сталенков, по прозвищу Сталин, посмотрел, как я перхаю после двух затяжек, и снисходительно улыбнулся прокуренными зубами:
Это ты еще, чувак, анашу не пробовал!
Однажды Мишка Петрыкин нашел там завернутый в тряпку пистолет, на первый взгляд игрушечный, стрелявший пробками, но оказалось, боевой, переделанный под мелкокалиберные патроны. Они лежали рядом, в коробке. Не успели мы промазать в двух голубей, как примчался на мотоцикле участковый Антонов, оружие изъял и составил протокол. С нас взяли слово хранить государственную тайну, и целую неделю в сквере сидел неприметный оперативник в штатском, через дырочку в газете наблюдая, не явится ли кто за пистолетом. Но никто так и не пришел.
Пробираясь по лабиринту, я заметил, что в некоторых местах еле пропихиваюсь, а ведь год назад даже не замечал сужения. Скоро, наверное, вообще сюда не втиснусь... М-да, вырастаю не только из штанов и курточек, но даже из лабиринта! Выбравшись на свет божий и отряхнув пыль, я посмотрел на небо: темная туча медленно, но верно двигалась от Казанки. Если пойдет дождьвсе попрячутся, и тогда встретить кого-то из друзей мне точно не удастся.
Я завернул за угол. Там, во дворе, примыкающем к хладокомбинату, живет мой друг Серега ШармановШарман. Он уверяет, что его пра-прапрадед был настоящим французским солдатом, пришел с Наполеоном в Россию, влюбился в москвичку, и, когда Великая армия отступала, девушка его не отпустила, спрятав в погребе: не то свои же расстреляли бы как дезертира. Потом пришли наши, и она долго выдавала его за глухонемого калику, француз молчал много лет, объясняясь только мычанием и знаками, а потом вдруг заговорил по-русски без всякого акцента: сидел как-то вечером у самовара и вдруг попросил вслух: «Еще чашечку, хозяюшка!» Так никто и не услышал от него ни одного иностранного словечка, так и не узнал, что он наполеоновский солдат. По этой самой причине Шармановы, включая Серегу, по-французски ни бельмеса.
Как-то вечером мы с Шарманом сидели на лавочке и спорили о том, кем лучше родитьсямушкетером или пиратом. Он, учитывая происхождение, предпочитал слуг короля, а я из любви к морюпарней, плавающих под «веселым Роджером». В этот момент через забор перелетел здоровенный сверток и, ломая кусты, плюхнулся у нас за спиной. Оказалась замороженная свиная ногазадняя, похожая на богатырскую дубинку. Мы сначала не трогали находку, ждали. Серега объяснил: тут время от времени кое-что перелетает через забор, но вскоре прибегает кто-нибудь и, озираясь, уносит продукт. Однако на этот раз никто не пришел. Шарман, когда стемнело, отволок ногу домоймамаше, попросив меня никому про это не рассказывать.
Однако в Серегином дворе тоже не оказалось никого, кроме изможденной женщины в оренбургском платке и телогрейке. Она сидела на вынесенном из дома стуле и грелась на солнышке.
Вы Сережу не видели?вежливо спросил я.
Но она меня не услышала. Зажмурив глаза и подставив лучам желтое, как канифоль, лицо, женщина улыбалась серыми губами. Зайти к дружку я не решился: его мать не любит посторонних и ругается, если кто заглядывает к ним. Нет, она не злая, просто после работы в ателье обшивает клиентов на дому, а это строго запрещено. Если Антонов узнает, то конфискует швейную машинку.
Дальше по переулку, в огромных кустах отцветшей сирени спрятался двухэтажный деревянный дом Саши Казаковой. Вообще-то она Шура, но в последнее время просит называть ее Сашей. В палисаднике навалились на забор рослые и неустойчивые золотые шары, точнее, пока еще только бутоны, но уже готовые раскрыться. Скоро зеленые кулачки расправятся в круглые желтые цветы с мятыми лепестками, а это верный признак того, что лето повернуло на осень, как говорит бабушка Маня. Скоро, на Ильин день, олень пописает в водуи тогда купаться уже нельзя. (Но это в Подмосковье, а на югеобныряйся!) Затем раскроются синие астры. Зажелтеют листья на деревьях. Утром лужи захрустят под ногами тонким льдом. И пойдет снег... Почему-то летом думаешь о снеге, а зимой о траве...
Со сладкой надеждой в сердце я притаился в тесных кустах со ржавыми метелками отцветшей сирени и долго всматривался в Шурины окна на втором этаже. Однако за тюлевыми кружевами никакого движения не угадывалось. Форточки тоже плотно закрыты. Наверное, как и остальные, уехали в отпуск. У Сашиной матери, Валентины Ивановны, зимой появился новый муж. Деловой и веселый, он обещал свозить всю семью к морюв Гагры. Звали его Эдиком, хотя с учетом лысины и живота он, как минимум, тянет на Эдуарда. Эдик почему-то все время мне подмигивал, кивая в сторону Саши и почесывая свой красный, как у Деда Мороза, пористый нос.
Валентина Ивановна явно принадлежит к тем женщинам, которых бабушка Аня называет многомужними и категорически не одобряет. У нее самой после того, как Тимофея Федоровича еще до войны зарезал на Солянке трамвай (она упорно говорила «зарезал», а не «задавил»), никаких мужей, а тем более сожителей, в помине не было. Тех же, кто снова выскакивает замуж, она воспринимает как предателей Родины. Лида считает, такой взгляд на семейную жизнь безнадежно испортил бабушкин характер, отчего все вокруг страдают, и сама Анна Павловна в первую очередь. Например, она знаться не хочет с Марьей Гурьевной, никогда не ездит к ней в гости на Пятницкую, так как после войны она взамен погибшего Ильи Васильевича нашла себе деда Жоржика, а после его внезапной смерти у нее появился Гера. «Как можно-то? Постель еще не остыла!»возмущалась бабушка Аня, явно преувеличивая: со смерти деда Жоржика прошло почти два года, а с Герасимом Ивановичем бабушка Маня до пенсии работала вместе на фабрике, где собирают розетки и выключатели. Он пьющий вдовец, и они решили вековать вместе.
Но и частая смена мужей тоже, очевидно, характер не улучшает. Когда я захожу к Шуре, чтобы вместе приготовить уроки или поиграть в шахматы, Алевтина Ивановна иногда просто цветет, говорит мне приятные вещи и порхает, несмотря на внушительный вес. Но в другой раз она словно грозовая туча: исподлобья смотрит, как я вытираю ноги, ворчливо замечает, что без предупреждения в гости у приличных людей являться не принято... А как предупредить? Телефона-то у них нет. Раньше я кидал в окно камешки, пока не треснуло стекло. Вот крику-то было! А через два дня снова: «Ах, Юрочка, что же ты не заходишь? Я так рада, что у моей девочки есть такой верный товарищ! Съешь еще кусочек торта!»
Однажды я играл в шахматы с ее бывшим мужем Кириллом Павловичем, отцом моей одноклассницы, высоким, худым, медлительным человеком в больших роговых очках. Кстати, он звал ее Сашей, а матьШурой. Собираясь сделать ход, Кирилл Павлович нехотя подносил руку к фигуре, а потом еще нерешительно шевелил в воздухе пальцами, как бы подозревая, будто пешка или ферзь жутко горячие и можно обжечься. Алевтина Ивановна была с ним приветливо холодна, и Саша в точности копировала мать, но, когда та выходила из комнаты на кухню, дочка тут же подсаживалась и клала отцу голову на плечо, а он ее обнимал за плечи. Я, конечно, проиграл с треском, победитель пожал мою руку и посоветовал: «Работайте, молодой человек, над дебютом!» Когда после чая Кирилл Павлович прощался, было видно, что уходить ему страшно не хочется, а у моей одноклассницы дрожали губы и наворачивались слезы на глазах. Алевтина Ивановна сказала ему «заходи!», но таким тоном, каким говорят: «Чтобы ноги твоей тут больше не было!»
Шура тоже девочка изменчивая, с внезапными странностями. Однажды мы готовились у нее дома к контрольной по алгебре и о чем-то болталикажется, о том, что Галушкина отказалась сидеть за одной партой с Быковским, так как он громко сопит, почти хрюкает от усердия, когда пишет в тетради. Я попытался повторить его поросячье сопение. Одноклассница сначала хохотала так, что тряслись косички, а потом внезапно помрачнела и каким-то взрослым голосом, очень напоминающим Алевтину Ивановну, взмолилась:
Нет, хватит, довольно, прекрати! Я так больше не могу! Это выше моих сил!
Я оторопел, ничего не понимая, а Шура, подскочив, со всего маху дала мне звонкую и тяжелую пощечину, пометалась по комнате, точно ища выход, закрыла лицо руками, ничком рухнула на тахту и зарыдала, сотрясаясь всем худеньким телом.
Не плачь!попросил я.
Ах, отстань, все вы такие!ответила она тем же взрослым голосом, вытерла слезы и подбежала к зеркалу.Выгляжу я теперь, наверное, как последняя выдра! Ну вотопять глаза припухли!
Необыкновенная, странная девочка...
Мы учимся вместе с первого класса, но сначала я ее не то чтоб не замечал, а просто вообще не смотрел в сторону девчонок. На что смотреть-то? Их первого сентября и видно-то не было за букетами гладиолусов. Ну да, есть такая Шура Казакова, сидит вместе с Верой Коротковой. Тихая, худенькая, светловолосая, чаще помалкивает, руку никогда не тянет и не рвется, как Дина Гапоненко, проверещать у доски стихи, которые на дом даже не задавали. Кстати, если я тянул руку одновременно с Динкой, Ольга Владимировна всегда спрашивала ее, а не меня. Понятно: слабому полу надо уступать!
Все изменилось, когда Вера Залмановна на уроке ритмики поставила меня с Сашей в пару. В тот день, взявшись за руки, мы ходили под музыку по кругу, стараясь тянуть мыски мягких кожаных «чешек». И тут я обратил внимание, что пальцы у одноклассницы теплые, а кожа приятная на ощупь. Вот, к примеру, у Мироновой руки всегда потные, а у Филимоновой шершавые из-за цыпок. К тому же Шура умудрялась еле уловимым движением мизинца останавливать меня, если я шел по кругу слишком быстро, наступая на пятки передней паре, и, наоборот, поторапливала, если я, замечтавшись, отставал. Мизинцем! А главноемне это ее «руководство» понравилось.
Походив кругами, мы по команде Веры Залмановны останавливались, поворачивались лицом друг к другу и повторяли движения, которые разучивали целый месяц: мальчик шаркал ножкой и кланялся, а девочка приседала в реверансе. Был солнечный день, лучи били в окна актового зала, и я заметил, что у Саши глаза ярко-зеленые, точь-в-точь как стеклянные шарики, которые пацаны тырят из товарняков на Казанке. Зачем нужны эти шарики, куда их везут из города со смешным именем Гусь Хрустальный целыми вагонами, понятия не имею, но они очень красивые, и при обмене марками можно двумя-тремя шариками, добавленными к серии «Покорители космоса», сломить колебание нерешительного коллекционера, вырвав у него, допустим, треугольник с носорогом.
Зеленые глаза Шурыэто было второе мое открытие. А третье заключалось в том, что от нее очень приятно, а главноезнакомо, по-домашнему пахло. От людей, даже от девочек, иногда веет чем-то странным, а главноечуждым и настораживающим. Недавно «историчка» Марина Владимировна, ругаясь, выставила из класса Нинку Галушкину, до одури надушившуюся «Красной Москвой». Потом учительница открыла окно, чтобы проветрить актовый зал, и кричала:
Развели мне тут Шантеклер!
Этот случай был три месяца назад, весной, а ритмикой мы занимались во втором классе. Почему же я так хорошо помню тот давнишний день?