Однако, я всё же верю,
Что мы с ними чуточку схожи.
Не чуточку, самую малость,
А может даже совсем.
С животными схожестьне шалость,
А лишь кузовок для проблем.
Всё то, что я говорю
Есть двойное пророчество.
Я только Бога молю,
Чтобы сгорело творчество.
Творчество, знаешь ли, есть такое,
Что оно должно лишь сгорать.
Как письмо моё пустое
Или глупая Тасямать.
Знаете ли, зачем убивают люди?
А зачем они страдают по утрам?
Чтобы не в глаза безумствов руки
Попадало, как я попадал.
А они ведь не хотят
Видеть то, что всё в крови.
Кучи маленьких ребят
Скажут, что я зря убил.
Даже если сам курок
На чужого опущу,
Всё равно промажу, друг,
И тебя тотчас прощу.
Только ради общих благ,
Ради сладостного рвенья
Я, такой тупой дурак,
Всё пишу стихотворения.
Только сам себе скажу,
Мне важно лишь слово "ты".
Если я тебя убью,
То прошу меня простить.
Знаете, зачем мне кровь?
Та, что бурая вода.
Чтобы Йдя со мною вровь,
Вы смотрели не туда.
Не туда, где Луны спят,
Не туда, где воробей
Пролетал и всё сожрал,
Ну а после улетел.
В ней есть тысячи личинок,
Что сжирают изнутри
Кучу смешанных смешинок,
Потому что этоты.
Ты смеёшься, ты не плачешь,
Ибо незачем тут плач.
Словно хлебушковый мякиш
Ты мягка, а сердцемврач.
Ты излечишь, ты прогонишь
Даже грубую болезнь.
И, я верю, поцелуешь
Мою писанную жесть.
Знаете, кто есть урод?
Отличается от всех.
В мыслях сумрачный лишь сброд,
Сам он просится на грех.
Внешний фактор не играет
Роли вовсе никакой.
Сам урод себе копает
Грязь, могилу под ногой.
Сам плывёт в уродских мыслях
И не плачет по ночам.
И поступки, как у крысы.
Действует один он. Сам.
Не найдёт урод команды
И умрёт один в тиши.
За всю жизнь не были рады
Ему в собственной глуши.
Быть мне странным не опасно.
А уродомможет быть.
В нашем мире так прекрасно,
Что не хочется и жить.
Знаете, мне страшно быть писателем
И марать бумагу ручкой.
Предпочёл бы стать карателем
С броской и холодной головой.
Многие меня не понимают.
Диалогом всё не описать.
Лишь бумагу судражно сжигают,
Чтобы лучше себя стать.
Мне не светят врата в рай,
Да и в ад я не стремлюсь.
Ты, стихи мои отдай!
Я на них скорей женюсь,
Чем прогнусь под ваши узы,
Что вы дружбою зовёте.
Вы б ещё себе рейтузы
Нацепили, как у Гёте.
Дружбастрашное словечко.
Писарь, собственно, дурак.
Я найду тебе местечко
И оставлю строчки там.
Знаете, что такое каприз?
Этолюбить, не надеясь.
Этоподстава подлиз,
Которые тщетно верят.
Фонарики светят, сжигают
Желания наши чрез меры.
Удовольствия они отнимают.
Наказание дарят взамен.
Ну а людям всё равно нравится,
Когда так пользуются ими
Какая нибудь красавица,
Друзья, родственники или.
Я сыграл бы капризам "Реквием",
Чтобы с ними сблизиться.
Они для меняSavior,
Которым мечты грезятся.
И таких миллион или больше,
Ну а с них спросу нет.
И моя Кирелова роща
Сжата, словно грубый корсет.
ЭЛИС
Лева Шнейдера шинелью
Пятилетие играл
И обычной канителью
Время наполнял.
Возвратясь в штиблетах узких,
Миллион наследства взял,
Богу молится порусски,
А студентов обокрал.
Фёдор Достоевский
Ну здравствуйте, господа и дамы! Отправляю вам одну почеркушку на всех, потому что жаль тратить слишком много денег на разные бандероли, к тому же тогда, когда им всем подлежит быть в одномединственном местев больнице. Некоторые люди из вашей странной компании очень меня встрепенули и встревожили. Других же хочется поблагодарить от всего сердца. Вы все такие разные! Обняла бы вас при встрече, но не хочужелания нет. Несколько человек из вашей компании не что огорчили меняони выбесили меня. Каждому из вас я посвящу отдельную даже строчечку во всём этом сочинении. Хочется сегодня писать букву за буквой, хотя ранее категорически не хотелось. Странно. Впрочем, вы все такие же странные, как и я. Всё в вас пропитано этим больным духом, что навевает страх на окраины города. Но я вас, однако же, не боюсьпрошу это помнить! Мой друг Кирелов, я хочу вас отблагодарить от всей души. Спасибо за раскрытие всех карт. Ваши стихи, честно, мне очень понравились. Так душевно, но всётаки странно.
Читать почти невозможно, но не про это речь. Кирелов, ты мне открыл глаза своим объяснением. Оно было, действительно, необходимо мне, дабы понять, зачем же всётаки я существую в этом мире. Тыединственный человек, которому я теперь способна доверять, за что тебе огромное спасибо. И ты, правда, очень красиво пишешь, так что своих недоброжелателей посылай куда подальше. Я верю, что у тебя всё хорошо сложится в жизни. Только ты своё высокомерие и пыл бы приуменьшил, а то с тобой так никто даже общаться не станет.
Способность видеть людей насквозьтвой конёк, так что используй его на полную катушку. Тебе эта способность обязательно пригодится в жизни. У других же всё не так радужно, как у тебя, Кирелов. Тася, ты мне ничего не писала и правильно сделала. Всё равно бы твои дрянные словечки я даже и читать не стала. У меня высочайшее желание прямо сейчас размозжить тебе голову. Никто не имеет права спать с моим парнем, а потом ещё и беременеть от него. Так у тебя ведь ещё и выкидыш случится? Ну всётаки ты и дура. Надо бы избавиться от ребёнка, а ты его оставляешь! Дура, она и в молодости, и в старости остаётся дурой. Но тебя изза твоей дурости становится даже жалко. Да и парня, теперь твоего, тоже жалко. Жалеть всехэту фишку я переняла у Кирелова. Ему вроде идёт. Про себя уж и не знаю. Ваше мнение меня не интересует. Вы мните себя сливками общества, когда сами на деле являетесь обыкновенным быдлом.
Знакомые ваши становятся такими жевидимо, так называемый, быдловирус передаётся по воздуху. Примерно такое же мнение сложилось о другом члене вашего коллектива. Я про Гелова. Какойто извращенец, а не человек. Постоянно издаёт какието возгласы о любви, хотя в жизни ни разу меня не видел. По соцсетям нашёл мои фото, голос, рост и т.д. Зачем следить? Какойто странный, ейбогу, человек. Ненавижу тех, кто смотрит лишь на фотографии и, бог знает, как их использует. Всё для собственного жирного удовлетворения желаний! Мерзко и гадостно даже такое представлять! Невозможно для таких людей существовать в реальной жизни. Они могут лишь мечтать, представлять себе непотребства и радоваться собственному низменному существованию. Их жизни протекают за мониторами, за смартфоном и за экранами телевизоров, транслирующих всякую дрянь. Я никогда подобного не смотрела, потому что мне и в жизни этих грязных удовольствий хватало.
Впрочем, хватит о плохом. Лина слишком амёбна и безучастна. Мне не нравится её пассивность в отношении любой ситуации, произошедшей с кемлибо. Ничто не способно растрогать её холодное сердце. Кажется, будто это эмоции когдато давно оставили её. Мне даже не хочется ни говорить, ни писать о ней. Правда, она не оставляет после себя ничегонечего даже вспоминать томными холодными вечерами. Просто слишком пустой человек. Тебе, Лина, должно быть слишком стыдно за то, что мне приходится про эти все твои недостатки писать. Описывать же ихотдельный вид садомазохизма. Неприятной личностью тебя назвать нельзяслишком уж ты была хороша в письме ко мне. Но терять или обретать тебя как друга, мне бы не хотелось по вышеназванным причинам. За это честнословие не надо ненавидеть меня или себя. Всё было предрешено для вас одним человеком. Клаасом. Он испортил всё своей связью с Тасей. Я сначала даже скучала по нему. Теперь же у меня нет совершенно никакого желания его видеть.
Разве только хочется в его поганую рожу плюнуть. Или мне хотелось бы посмотреть прямо в его глаза? Я не знаю. После письма Кирелова, Клаас, ты мне стал совершенно интересен в негативном ключе, но никак не в положительном. Пишу это, и слёзы наворачиваются прямо на глаза. Тебе этого не понятьслишком уж скудно твоё мировоззрение.
Тебе бы лишь девушку покрасивее да возможность какнибудь не изысканно с ней поиграться. А использовать девушек ты любишьвижу на своём примере. Нет в тебе ни морали, ни ценностей.
Ничего в тебе нет, Клаас, кроме одного. В тебе есть неоспоримая тяга ко всякого рода удовольствиям. И ведь тебе никто, думаешь, не посмеет отказать? Поздоровайся с первым в твоей жалкой жизни отказом! Однако же пришло время рассказать, где я всё это время пропадала. После того раза меня увезли полицейские в участок на своём идеально белом с синими полосками "бобике". Дорога была долгой. За всё время поездки я не проронила ни слова. Только дома ГрадаТанка проплывали прямо перед моими глазами, растворяясь в пучине прочей зелени, что осыпала всю дорогу. Облака складывались в неестественные фигуры наподобие рыб, а некоторые даже чернели, готовясь стать полноценными тучами. Дождь собирался, но тогда было не до него. Если бы я могла плакать по желанию, то я бы заплакала. Но слёзы мои уже давнымдавно иссякли.
Лишь татуировка чёрной слезы на левом бедре до сих пор остаётся напоминанием о том, что они когдато вообще были. В последние месяцы я на неё очень долго смотрела и никак не могла всётаки понять, зачем мне её нужно было вообще набивать. Татуировщиком была девушка. Представилась Линой. Если это была ты, то у тебя золотые руки. Ну так вот, давайте вернёмся к линии повествования.
Меня повели по этим длинным коридорам два какихто огромных бугая с чёрными резиновыми дубинками. Само здание изнутри чернее некуда, а вот свет белый. Эти квадраты света слепят сильнее всяких там Солнц. Мои глаза собирались в кучку от такого количества света. Всё, видимо, сделано так, чтобы ни один человек, попавший в это захолустье, ни за что бы не мог вспомнить, что же он там увидел. Раньше я видела решётку только на окнах, а тогда смогла увидеть их вживую и наяву. Мне, конечно, могло и почудиться, но я, кажется, слышала чьито крики. Будто следственный изолятор и полицейский участокодно и то же здание. Даже если это и так, то не надо меня осуждатьво всей этой канители я ни черта не разбираюсь.
К тому же разбираться сейчас в устройстве всей этой наворованной системы слишком поздно. Раньше нужно было. И вот я оказалась в кабинете у следователя. Абсолютно белый куб с посеребрёнными столом и стулом посередине и был этим самым кабинетом.
Присев на стул, я сразу же почувствовала неимоверное ощущение холода. Чтобы вам было понятнов кабинете совершенно отсутствовали окна, так что сквозняк, скорее всего, бил откудато снаружи. Холод пробирал от самых костяшек ног до кончиков пальцев. Кровь стыла в жилах от того, что здесь называли кондиционером, обеспечивающим циркуляцию воздуха. Если бы я могла, тотчас же бы сбежала, сплетая ноги в единую целую бурю. Даже сегодня, бывает, навеваются эти воспоминания о страшной холодной комнате и об ужасном человеке, которого называют следователем. Он мне сразу не понравился. Возможно, могло случиться нейтральное отношение, но всётаки он повёл себя настолько ужасно, что и не могло сложиться ничего кроме тягучей жалкой ненависти.
Но надо, наверное, расписать, что он такого сделал. Сначала этот лысый страшный мужчина начал выпытывать у меня силой причину смерти Роджера. Меня били руками, ногами, но этот хмырь старался наносить удары так, чтобы после них не оставалось ни синяков, ни ран, ни ссадин.
В ту минуту мне было лишь интересно, за что меня невзлюбили, ведь я никуда не сбегала и ничего противоправного вообщето не совершала. Было видно его желание повесить смерть Роджера и нанесение тяжких травм тебе, Клаас, на меня. Я не могла ударить человека. Я заплакала, и тут он отпрянул. На лице выскочило удивление, и этот следователь покраснел, как помидор, а сам обнял меня. Будто он понял, наконец, что совершил подлость не только передо мной, но и перед всем человечеством. Меня сразу же повели к выходу. Тогда я поняла, насколько всётаки люди могут быть мягкотелыми. Более мягкотелый, чем этот следователь, только, наверное, Гелов. Но вот и я вышла на свободу. После того, как даже минуту отсидел в том месте, сразу же начинаешь смотреть на этот мир подругому.
Всё начинает казаться светлее и лучше. Ты начинаешь находить даже в самых отъявленных проступках нашего правительства или общества какието плюсы. Люди в твоих глазах даже если только поздоровались с тобой, то уже кажутся лучше, чем сам Господь Бог.
Именно поэтому люди после тюрьмы ударяются в веру. Их никто, кроме Иисуса Христа, не понимает. Никто не способен приголубить бывшего заключённого, а на самом деле и полстраны сидит незаслуженно. Нужно это только понять, и всё станет гораздо проще. Но для этого нужно и самому, возможно, приобщиться к этой самой религии. Это не значит, что атеисты не могут воспринимать заключённых как людей. Это значит нечто гораздо большее, что даже я ещё не могу понять. Это "чтото" душа.
Только она помогла мне увидеть то, что раньше я бы и не заметила. Пейзаж. Все эти зелёные деревья с набитыми кронами, вся зелень, опавшая на землю, чувствующая себя как листва! Так невозможно! Нет ничего красивее, чем природа в городе! В лесу всё становится таким обыденным, потому что наблюдаешь эту красоту каждый день.
Вследствие этого, она начинает тебе надоедать.
В городе же всё структурированона каждый домик найдётся деревце, как и на каждое деревце найдётся домик. В этой гармонии и заключается прелесть нашего ГрадаТанка.
Никогда не ожидала от такого грязного города такой красоты! И ведь даже своим глазам перестаёшь верить, смотря на всю эту картину. Но эта реальность всётаки постепенно тебя опутывает, и, поверь, теперь она тебя уже никогда не отпустит.
Человек нужен одновременно и природе, и городу. Но вы, обычные городские жители, даёте предпочтение каменным джунглям лишь изза того, что ваш глаз не привык видеть чтото другое.
Ну да и хватит о погоде. Мне бы хотелось видеть тебя, Клаас. У нас намечается серьёзный разговор. Захочешь позвать своих дружковзови давай.
Только, прошу тебя, не нужно впутывать сюда Тасю и Кирелова.
Они и так уже натерпелись всякого за эти дни. Или, в отличие от тебя, им нужны целые нервы и чистая голова.
Мне о них хочется позаботиться от чистого сердца. Я за тобой только ухаживала и теперь вижу, чем это обернулось.
Больше я не допущу такой ошибки. "Нас" больше нет и ты, надеюсь, в состоянии это понять.
Остальные твои друзья не имеют для меня веса, так что мне совершенно плевать на их отсутствие или наличие.
Не будь трусом и сам приди ко мне на встречу. За нами идёт кровавый след.
Тебе, Клаас, это явно виднее, чем мне. Мы уже не те, кто были всего лишь девять месяцев назад. Пора двигаться дальше. И у каждой истории должен быть свой финал. Не важно, плохой он или хороший. Клаас, нужен финал.
Для всех от Элис.
ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
Après moi le déluge!(фр.)
marquise de Pompadour
Ночное небо всегда так хорошо при светлой Луне? Похоже, это была одна из тех ночей, когда ночное небо становится гораздо светлее изза того, что в чьихто сердцах зажглась надежда. Холод от этих звёзд начал проникать и на участок больницы.
Ворота блестели голубыми отсветами лунного сияния. Карета скорой помощи томно смотрела на стену здания, хотя явно этого делать не должна была. Окна пустовалилишь в некоторых из них до сих пор горел огонёк. Огоньков от силы было штуки тричетыре. Потихоньку и они начинали исчезать в пучинах этой самой тёмной бездны. И вот не осталось ни одного огня. Всё смерклось. Даже голуби замолчали, и наступила гробовая тишина. Часы пробили двенадцать. Чьито ноги начали ступать. Это были наши герои. Они направлялись к тому самому месту встречи, что им назначил Кирелов. В эту компанию входили Гелов, Лина и сам виновник торжества, Клаас. Все они шли както неуверенно, будто их самих заставили сюда притащиться. Если можно назвать это место сквером, то позвольте мне так его называть.
В нём стояли три деревянных лавочки с белыми ручками: две с одной стороны, а одна с другой. Там также были посажены две берёзы, что противоречило Кирелову. Со стороны третьей скамейки было видно само здание больницы, а за самой скамейкой скрывался забор, а за ним дорога, ведущая к проспекту а, следовательно, к цивилизации. Один фонарь, расположенный как раз у третьей скамейки, неведомым образом успел осветить всю картину через миллисекунду после того, как его включили. Обитатели больницы, которым рассказывали всё перечисленное раньше и позже, называли это невозможным. Но, как говорится, всё невозможное возможно. Так и случилась вся история. Но наши герои не подозревают о том, что же произойдёт дальше. С позволения читателя мне хотелось бы в последний раз написать про них, ибо мне больше с ними свидеться не получится. Впрочем, если ручка поднимется, то можно и вернуть. Ну да, это уже идиотизм. Гелов чувствовал себя отвратно. Ему было плохо оттого, что его в письме назвали извращенцем. Таковым он не считал самого себя. Никому бы не посчастливилось ощущать себя тем, кем ты на самом деле не являешься. Зависть источалась из каждой малейшей клеточки его тела. Зависть эта была к Кирелову и к Тасе, которых Элис будто причислила к лику святых. А все его искренние чувства, собственно, останутся забытыми. Он не имеет ни для кого в данный момент совершенно никакого значения. Он старался зарыть поглубже свою ярость в собственные жировые складки, но ничего не получалось. Каждая попытка заканчивалась злостным выдохом, издающимся из глубин глотки. Эта трубка при желании могла бы издать даже чтото наподобие крика птенца, только что выбравшегося из яйца. Но даже на это не оставалось энергии. Всё уходило в злобу и зелёную зависть. При Гелове находилась ещё одна особа. Лина шла вместе с ним под руку. В эту минуту только он для неё становился опорой. Элис, знавшая про депрессию Лины, нанесла своим обращением ей сокрушительный удар.