Я с ужасом посмотрела ей в глаза. Там плескалась боль и злость, даже ненависть, замешанные на весёлом каком-то отчаянье.
А почему у тебя игла? Ты болеешь?
Хрен знает. Чуть не померла дома, говорят тройня там. У меня и мать двойню рожала, а я вишь тройню. Мать померла родами, я тоже помру. Так и ладно, отмучаюсь. Муж задолбал, хоть сдохну, отдохну.
У девчонки вдруг перекосилось лицо, страшно, уродливо. Черные глаза выкатились и наполнились слезами. Тело её выгнулось дугой, она засучила ногами, но не произнесла ни звука. Я вдруг поняла, чтО мне так знакомо в ней. Цвет кожи, разрез глаз, пурпурный оттенок губ. Вернее даже не это от неё исходил ветер свободы. Через грязь и боль я чувствовала этот ничем не замутненный степной аромат степи, костра, звезд и солнца, замешанный на полыни. Я вскочила.
Не гоношись. Отпустило.
Она что-то сказала резко и гортанно, и я вспомнила эту мелодию родных степей, которую ничто не смогло вытравить из памяти ни звуки города, ни удобство и радости городской жизни. Я в первый раз почувствовала, поняла эти слова, которые слышала от бабы Ани и не предавала им значения «Кровь зовёт»
Тот жуткий скандал, который я, в общем, неконфликтная маменькина дочка, учинила на сестринском посту, на удивление возымел действие. Откуда ни возьмись, чертиком из табакерки, появился круглый, как шар и черный, как жук волосатый доктор. Вокруг цыганочки засуетились, с треском притащили каталку, необъятный живот опутали проводами. Что-то кололи, чем-то прыскали. Через полчаса кровать опустела, а ещё через час, бабка-санитарка проворчала мне почти на ухо:
Ну что, скандалистка? Опросталась подружка твоя, тройней. Ребятки все, смугленькие, хорошие. Саму в ренемацию повезли, но живая будет, я сразу отходящих-то вижу. Эта вытянет, порода такая. Хорошо, ты разоралась, а то она так и померла бы тут. Ты тоже из них, чтоль. Не похожа вроде.
Нет, бабусь. Я не из них. А жаль
***
Огромные, круглые синие глаза смотрели мне прямо в лицо, не мигая. «Почему синие-то?» подумала я, физически ощущая, как тяжелые мысли-глыбы ворочаются в моей воспаленной голове и давят гладкими краями на мозг, превращая его в лепёшку. Болело все, казалось, каждую косточку размолотили и вставили обратно. Смутно вспомнились худая врачиха с тонкими и цепкими пальцами, которая совала в меня руку, чуть не по локоть, и орала при этом звонко и задорно: " Тужься, корова. Тужься. Не спать!», фельдшерица, или кто там она была, с жесткими прямыми волосами, у которых точка роста была где-то у бровей, и лба поэтому совершенно не имелось, сшивающая меня тупой иглой так, что искры летели из глаз, горячие, как из костра. И леденящий холод в коридоре, такой, что замораживал все внутренности, жуткий настолько, что стучали зубы и вдоль позвоночника разливались морозные ручейки. Кто придумал, что надо часа полтора пролежать на каталке после родов, едва накрытой тоненькой простынкой? Что бы его на том свете простынкой накрыли, сволочь!
Мысли потихоньку концентрировались, становились живее, боль стала растворяться, принося облегчение измученным мышцам, и картинка прояснилась. Я лежала в крохотной палате, в которой еле помещалась кровать, тумбочка, пеленальный столик и плетеная корзинка на ножках. И из корзинки торчали синие глазюки. Теперь я уже разглядела что глазки прикреплялись к красной, крошечной мордочке и там, кроме них еще был ротик-вишенка и носик-пуговка. Пуговка недовольно морщилась, ротик кривился, но молчал.
Я вскочила, откинув одеяло, но тут открылась дверь и в комнату вплыла огромная белая глыба. У глыбы был многослойный живот, короткие трехэтажные ноги и крохотная голова в белой пилотке.
Сидеть! Не вставать, пока не скажут!
Тетка рявкнула, но получилось у неё не зло, а как-то добродушно, ласково. Так ругала меня баба Пелагея за тонкие колготки и сапоги на шпильках среди зимы.
Сиську давай. Пора.
Она вытащила глазастое создание из корзинки и ловким движением сунула его к моей груди. Создание вздохнуло и присосалось
***
Щурясь от яркого солнышка, я нежилась на освещенном крылечке роддома, наслаждаясь спокойствием, впав почти в нирвану после недели бессонных ночей и суматошных дней, проведенных с дочкой на руках. «Экспериментаторы, етить их», эта фраза худющей стриженной блондинки обитательницы соседней клетушки-палаты, безуспешно пытающейся запихнуть огромного, толстощекого, запеленатого в виде гусеницы бутуза на весы, стоящие на уровне ее груди, точно отражала сущность нашего продвинутого роддома «Мать-дитя». Тут мы все черпнули полным ушатом, особенно «первородящие». Пролежав в одной палате с вопящими младенцами, ничего не умеющие, ни накормить, не спеленать, мы выползали оттуда на трясущихся ногах. Но зато сразу опытные. Мамки.
Господи! Боже милостливый! Матерь святая! Личико-то! С апельсинчик! И время неправильно написали. Не могла она в двенадцать десять родиться! В двенадцать она родилась. Мы все в двенадцать!
Вздрогнув от непривычных для мамы слов, я обернулась. Она дрожащими руками укутывала драгоценный сверток в еще одно одеяльце и всматривалась близоруко в личико внучки. Полные губы что-то шептали, молилась она что ли, улыбка, нежная, счастливая, так и рвалась из её глаз, освещая лицо и без того светлое. «Мадонна», подумала я. Молодая, красивая, счастливая. Не то что
Посмотрев на мужа, который стоял бледнее мела и нерешительно тянул руки к свертку, весь поддавшись вперед худосочным телом, я одернула свои мысли.
Дура. Счастье-то вот оно. А ты все ищешь его там! Где! Его! Нет!
***
Серый шар катился вдоль сверкающей плоскости белоснежного стола, оставляя свинцовый след. Такой след оставляет подстреленная птица, прочертив снег краешком крыла и взлетев перед последним вздохом. Игра была в самом разгаре. Мастер Мер запускал шар по столу, а кто-то черный, прозрачный, похожий на просвечивающийся плащ с капюшоном, ловил его маленьким сачком и отфутболивал за Край. Сегодня игра называлась «На кого Он пошлёт». Мастер устал, и ему было всё равно. Наоборот, ему нравилось, что Он посылал куда попало. А пусть
И только тот, толстый, нахохлившийся, похожий на воробья, кто был всегда неправ, успевал поймать кое-какие шары и сунуть в карман. И это значило кто-то из них, глупых. внизу, сегодня был спасён
Глава 17. Уход Анны
Звонок выдернул меня из зыбкого полусна, резко и неожиданно. Мне показалось, что даже дёрнулась голова, вроде меня толкнули в спину. Последний год спать мне почти не удавалась, глазастая Неудоба, которую назвали предсказуемо и просто Машкой, по ночам орала не переставая. Замолкала дочка только в те часы, когда я, взгромоздив ее на пирамиду из подушек, читала вслух лекции, готовясь к ГОСам. Машка уже много знала по биологии, философии и научному коммунизму, но умнее её это явно не делало, и совершенно не мешало громко и противно верещать. Это вызывало у меня недоумение, стыдное раздражение и желание вставить кляп в круглый орущий мячик-рот.
Звонила мама и голос её был тревожным. Хотя слова она и произносила чётко, как всегда, но срывалась в хрип, и я слышала, что она курит, быстро и нервно. Эти слова заставили меня окончательно проснуться и моментально натянуть первое, что попалось под руку. Саша тоже вскочил, каким-то десятым чувством всё понял и начал вызывать такси, яростно накручивая диск телефонного аппарата, потом плюнул, бросил мне -«Оденься теплее, там дождь», и выскочил на улицу. Такси он поймал быстро, и пока мы неслись по кольцевой в потоках грязной городской воды, я, глядя в окно на размытые силуэты пролетающих домов, пыталась собрать мамины слова в кучу:
Наркоманы, дед, дрель. Действо какое-то нереальное как могло вообще такое случиться И что делать -то?
Саша молчал и крепко сжимал мне руку. Его пальцы были сухими и плотными, как сучки старого дерева, и меня всё время посещала посторонняя мысль, что ему, наверное, неприятно чувствовать мою потную ладонь.
***
Дверь в квартиру была открыта нараспашку, толпились люди в форме, пахло кровью и корвалолом. Мы приехали уже к шапочному разбору, всё что могло случиться, уже случилось. На полу отливала металлическим блеском подсыхающая лужица крови, лохматая деваха в накинутом на голое тело бабушкином пледе сидела за кухонным столом в плотной компании милиционеров и стучала зубами. Баба Аня и дед сидели рядышком на тахте, одинаково сложив руки на коленях и смотрели куда-то вдаль. Причем взгляд у деда был странным, губы дрожали, один уголок рта слегка тянуло вниз, отчего казалось, что он криво усмехается. На полу валялась дрель. Мама стояла на балконе, почти закрыв спиной свет, но по резким движениям руки было понятно, что она всё ещё смолит. Папа что-то пояснял милиционерам, всё время потирая вспотевшую лысину, и шея его была влажной и бордовой. Короче мизансцена из сериала «Следствие ведут знатоки». Но, несмотря на плачевное состояние актеров, я успокоилась. Все живы, здоровы, слава Богу. Остальное образуется.
Мам! Что тут, расскажи хоть по человечески.
Я втиснулась между отштукатуренной стенкой балкона и маминым боком, вытерев всю известку и ободрав о неровный край плечо.
, на , твою а старый ведь, герой хренов!
Первую часть маминой фразы я выслушала, втянув голову, как черепаха, потому что такие слова раньше она при мне не произносила. Обернулись даже милиционеры, а один из них, самый разбитной, с казацким чубом, свисающим из под сдвинутой назад фуражки, одобрительно присвистнул. Дальше мама перешла на обычный язык и рассказала примерно такую историю.
Что его, дурня старого, пол-первого попёрло мусор выносить, не знаю. Мы ведь с отцом всё убрали вечером, настирали и намыли, обед приготовили. Где он этот мусор набрал,чёрт его знает, но пижамку надел и пошел. Мать уже лежала, дремала, она ведь, как курица, в девять ложится. А на лестничной клетке эти гон его и встретили!
Милиционеры отвлеклись от девицы и, развернувшись, как подсолнухи к солнцу, тоже внимательно слушали. В глазах чубатого был такой восторг и поклонение, что папа стал заинтересованно в него всматриваться.
Кто встретил-то, мам?
Да хрен этот обколотый с козой его. Вон сидит, видишь, лахудра.
Маме явно хотелось говорить другие слова, но она сдерживалась. Из её рассказа я поняла, что два наркомана, парень и девка, совершенно голые, ворвались в квартиру, вслед за неожиданно решившим навести чистоту дедом, и начали свой дьявольский танец. Проснулась бабушка, начала кричать. Девка сдернула с неё одеяло и, размахивая им, как тореадор, пошла на своего любовника. Парень схватил со стенки у деда кавказский рог и начал изображать быка, но это им быстро надоело. Тогда сладкая парочка взялась за ящики комода, увлеченно выбрасывая содержимое в поисках чего-то, может дозы.
И тогда, этот, покрытый мхом вояка, прокрался в чулан, вытащил дрель и отоварил мужика по башке!
Мама ещё нервничала, но уже улыбка стала пробиваться, осветив лицо, как после грозы солнышко выглядывает из-за тучи.
Правда, промазал, задел ухо и сломал ключицу. Из уха кровищи было, видишь, на полу. Мать сознание потеряла. Девка визжала, как поросёнок, соседи милицию вызвали. В общем, жуть!
Мама шарила наманикюренными пальчиками в пустой пачке, я отобрала пачку и смяла.
Слушай, мам. Надо бы ещё скорую вызвать. Что-то они так сидят смирно, как исусики и молчат, а? И дед что-то чудной какой. Слюна вон
Саша быстро подошел к деду, оттянул веко, пощелкал пальцами.
Быстро скорую, бегом!
Дед, как-будто понял, что скорую вызывают ему, и стал медленно заваливаться набок.
***
Баба Аня лежала, отвернувшись лицом к стене, и тело её казалось твердым, неподвижным. Уже неделю она жила у нас после смерти деда. Улыбчивый, уютный колобок, которым она была последние годы превратился в холодную, хмурую старуху. Мама злилась, она так и не приняла бабушкину последнюю любовь, что поделать дочери эгоистичны. А вот папа Такой нежности, желания помочь и вытянуть, я от него не ожидала. Каждый вечер он насильно усаживал бабушку за вечерний чай, что-то рассказывал, теребил, тормошил. Приносил сладости, рассказывал новости, уговаривал спечь пирожки. И, чуть усмехаясь, весело упаковывал в портфель огромные тяжелые лапти со странной начинкой, которые бабушка ему варганила, толкаясь на кухне, мешая раздражающейся маме, и ежеминутно вытирая крохотным кулачком слезу, мешающую смотреть.
И жизнь взяла свое, месяца через три я застукала бабу Аню, внимательно рассматривающей свою кружевную накидушку. Седые волосы (она разом стала седой) были тщательно причесаны, стянуты в аккуратный узел, губы подкрашены. Правда уже не той термоядерной помадой, а нежной, бежево-розовой, которую, похоже, она купила сама.
Бабань! Ты куда настрополилась, красивая такая?
Аааа, дывысь. Пиду пройтись.
Я удивилась. Бабка хорошо говорила по малороссийски, быстро чесала по телефону с родственниками, но при разговоре со мной моментально переключалась на правильнейший русский, вроде щелкали тумблером. И никогда не ошибалась. А тут
Приглядевшись повнимательнее, я бы конечно, заметила странность. Слишком блестящие глаза, слегка дрожащие руки. Я бы тогда поняла, что она уже не вернется на своих ногах. Но я внимательно на бабушку не смотрела. Мало кто в двадцать пять внимательно смотрит на бабок. Плохо это, не смотреть
***
Больница пахла хлоркой. Пахла навязчиво и остро, в палате на двоих баба Аня лежала одна. За три года, которые прошли с того жуткого случая, она практически не вставала. «Застарелая гематома, удар по голове, может быть всякое», врачи разводили руками. И действительно, что тут сделаешь, если в той, старой бабусиной жизни бывало всякое. Её не повернёшь вспять, жизнь нашу, можно только идти вперёд.
Мама измоталась за эти годы, постарев вдруг на десять лет. Из неё исчезла озорная девчонка, взгляд зеленых глаз стал тяжелым и усталым, пухлые губы часто сжимались в твердую линию, но сжав зубы, она не жаловалась. Ну, а я жила своей жизнью, металась между дочкой и работой. Да ещё упивалась несвершившейся любовью, всё никак не могла успокоиться, всё искала. И только, когда бабушке сделали операцию, раскроив полчерепа, остановилась. Снизошла
***
Я не могу больше, Вов! Понимаешь, я не могу!
Голос мамы звучал резко и напряженно, он был, как струна и бил по ушам.
Вонь эта! Г -но везде! Не справляюсь же, ты что, не видишь?
Я спряталась у бабушки в комнате и с тупым отчаяньем смотрела на её неподвижное лицо. Запах действительно стоял жуткий, бабку заживо съедали пролежни, несмотря на постоянное присутствие медсестры и каждодневную, многократную обработку. Её белое полное тело было продырявлено страшно, черные ямы уходили под кожу, но она не чувствовала боли. Она всё время смотрела в один и тот же угол, стянув черные брови трагической скобкой и этот четкий рисунок беды был страшен на белоснежном плоском лице.
Президент. Президент. Президент.
Почему-то это слово она повторяла без конца, иногда чуть поднимала руку и шевелила пальцами.
Мама вздрагивала всем телом и шепотом ругалась
***
Умерла баба Аня ночью. Мама сказала, что она так и не отвела глаз от своего угла
***
Тот, что похож на воробья, наклонился над краем, свесив вниз большую круглую голову, так что пушистый капюшон вдруг сполз и накрыл бы лицо, если бы не помешали оттопыренные прозрачные уши. Он грустно смотрел вниз на процессию, ползшую по старому кладбищу и прямые фигуры двух похожих друг на друга женщин. Одна была большой и полной, вторая поменьше, с рыжеватыми взлохмаченными волосами. Женщины грустно брели последними, похороны уже закончились, начинался дождь. А Воробей держал корзинку с шарами, разными, разноцветными, яркими, но доставать оттуда шарик не спешил. Потом вздохнул и вытащил из кармана серый, тяжелый, как камень шар. Подумал еще немного, размахнулся и швырнул, стараясь попасть в лохматую. Но та, что покрупнее, вдруг, в последний момент, загородила маленькую своим телом и шар, раздувшись, как мыльный пузырь, опустился на неё и лопнул.
Ты не прав! А еще куратор! Судишь, то чего не понимаешь! Судишь то, что трудно судить даже Ему! Неразумных судишь, как разумных. Хотя
Мастер Мер схватил за шкирку съежившегося куратора и оттащил от края.
Глава 18. Камасутра
Запах сухих трав, легкий и пряный будоражил голову, будил воспоминания, горячил кровь. У мамы на даче, которую она неожиданно для нас купила в тех полузабытых было, степных краях нашего детства, я всегда чувствовала что-то, единственно правильное, настоящее, исконное. От этого воспоминания мне становилось и сладко и больно, больно до щипучей рези в глазах. Но я не понимала, что это В моей, ставшей за последние годы чёткой, уже совсем взрослой голове, всё было отлажено, разложено по полочкам, протерто тряпочкой до блеска и расставлено по ранжиру. Дочь, муж, семья, школа, работа, аспирантура Да ещё, к несчастью открывшийся Машкин музыкальный талант! Он не давал нам ни секунды покоя, всё свободное время мы с дочкой пилили на фортепиано, я с трудом подавляя зевоту и усталость, Машка отвращение.