«Вот будь я половцем, заметил он своему гридю, то больше всего боялся бы черных клобуковкаракалпаков».
Русские князья издавна поощряли степных воинов, если те желали осесть вдоль южной границы русских земель, где могли бы при необходимости первыми принять на себя удар половцев. Но черные клобуки отличались от этих степняков. Это объединение нескольких тюркских племен имело свой собственный военный кадровый состав и даже держало гарнизон в Киеве; оно ненавидело половцев и подчинялось железной дисциплине. Со своими особыми луками и копьями, верхом на вороных конях, сплошь в черных колпаках, они обращали на себя внимание выражением бесстрастной жестокости, застывшим на их лицах. Святополка восхищала их ожесточенность и решительность. Они воистину были могучи и сильны.
Он снова бросил взгляд на своего брата Ивана, который ехал рядом с Мономахом.
Ивану было уже более пятидесяти, он несколько располнел и покраснел лицом, но сохранял бодрость и прямую осанку. «Почему глаза других людей выдают их грехи и преступления, совершенные на протяжении всей жизни, почему глаза их бегают, ни на чем не в силах остановиться, почему в них читается хитрость, коварство, гордыня или хотя бы опаска, размышлял Святополк, а глаза Иванушки сохраняют то же выражение бесхитростной честности, что и в юности? А ведь он далеко не глуп, ведь сейчас того, кого прозвали Иванушкой-дурачком в молодые годы, величают Иваном Мудрым. А еще он богат, чтоб его, думал Святополк. Ему на долю выпала несказанная удача».
Теперь они виделись редко. Без малого двадцать лет тому назад, когда умер князь киевский и в очередной раз на трон взошел следующий по старшинству царственный брат, Святополк перешел от Мономаха к новому князю киевскому. Он рассчитывал, что этот шаг принесет ему большую выгоду, но прогадал. Иванушка остался у Владимира Мономаха в Переяславле.
И вот они вновь оказались вместе, в одном войске.
«И только один из нас, втайне поклялся он, вернется живым».
«Так значит, сказал Иванушка сыновьям, я увижу великую реку Дон». Странно было сознавать, что только теперь, на пятьдесят седьмом году жизни, Господь даровал ему исполнение его детской мечты. Однако Господь и без того щедро вознаградил его.
Имение Русское сделало его богатым, ведь, хотя половецкие набеги и разрушали неоднократно деревню, «пчелиный» лес ни разу не пострадал. А были у него теперь и другие вотчины.
Дело в том, что границы земель русских все еще расширялись. Торгуя и воюя на юге, русские князья продолжали колонизировать огромные неведомые области на северо-востоке, вторгаясь в бескрайние леса у истоков могучей Волги, где издавна проживали первобытные финно-угорские племена. Русь основала там много поселений, начиная от крупных городов вроде Твери, Суздаля, Рязани и Муромадо маленьких укрепленных сел, наподобие Москвы.
Князь переяславльский владел частью этих земель вокруг городов Ростов и Суздаль, и в этих-то отдаленных краях он и пожаловал Ивана второй большой вотчиной.
Хотя почвы здесь по сравнению с южным черноземом были скудные, в северо-восточных лесах в изобилии добывали меха, воск и мед. А самое главное, сюда не добирались степные налетчики. «Помните, повторял Иванушка своим троим сыновьям, ваши предки были сияющими аланами, повелителями степи, но богатством своим мы обязаны северу, север защищает нас».
Господь был милостив к Ивану; а еще Он даровал ему прекрасного повелителяВладимира Мономаха.
Как можно было не любить Мономаха? Ведь по любым меркам князь этот, грек по матери, был личностью выдающейся. Его отличала не только храбрость на поле брани и безудержное удальство в погоне за врагом; он был воистину смиренным христианином. Вот уже несколько десятилетий Мономах тратил огромные усилия на то, чтобы сохранить единство правящего дома. Снова и снова созывал он съезды князей, ведущих междоусобные войны, и умолял их простить друг другу все прошлые обиды, вместе владеть землей и объединиться перед лицом половцев, которые жаждут посеять меж русскими раздор.
Иванушка молился о том, чтобы когда-нибудь пришел черед Владимира править Киевом.
Тем временем расцвел Переяславль, город Мономаха. За двадцать лет до того славный митрополит Ефрем приказал возвести вокруг города гигантскую каменную стену. Переяславль мог теперь похвастаться еще несколькими кирпичными церквями и даже выстроенной из камня баней, и потому Иван мог с гордостью заявить: «Такую баню нигде больше не сыскать, разве что в Царьграде».
Двое из троих сыновей Иванушки служили Мономаху, третийсыну князя от саксонской принцессы, который правил ныне в северном Новгороде.
Иванушка привел с собой весьма многочисленное войско. Из Русского пришла горстка славян под началом Щека, который, несмотря на преклонный возраст, настоял на том, что будет сопровождать своего господина. Из северных поместий Иванушки пришли лучникикто конный, кто пеший, представители финно-угорского племени мордвинов. Тихие и хмурые, с высокими монгольскими скулами и смугловатой кожей, они держались особняком, а по вечерам собирались вокруг своего прорицателя, без которого решительно отказывались странствовать.
Кроме двоих его сыновей, в его войско вступил красивый молодой хазар из Киева. Иванушка не хотел брать его с собой, хотя отец юноши, давний деловой партнер, всячески упрашивал Иванушку. «Он не обучен ратному делу, твердо сказал Иванушка, а кроме того, наконец признался он, я боюсь, что с ним что-нибудь случится».
Только когда дед юноши, Жидовин, отправился лично поговорить с Иванушкой, тот сдался и согласился взять его с собой в поход.
«Не отпускайте от себя молодого хазара», ворчливо велел он двоим своим сыновьям. «А сейчас, обратился он ко всем своим людям, мы наголову разобьем половцев, так что они больше не поднимутся!»
Борьба русских с половцами продолжалась на протяжении всей его жизни.
На юге, на границе со степью, укрепили маленькие передовые крепости и соорудили огромные крепостные валы из земли и дерева, и теперь почти непрерывная стена защищала южные владения русских от набегов кочевников. Однако те до сих пор либо прорывали оборону, либо заходили по степи в тыл русским укреплениям, делая гигантский крюк где-то далеко-далеко за горизонтом, чтобы обойти защитные сооружения и внезапно напасть с севера.
Десять лет тому назад Русь предприняла против кочевников успешный поход, уничтожив двадцать половецких князей. Четыре года спустя половцы под предводительством хана Боняка Шелудивого нанесли ответный удар и даже сожгли несколько церквей в самом Киеве. А теперь русские вознамерились разбить их раз и навсегда. Иванушка не сомневался, что такова воля Божия.
«Нам ведомо, где располагаются пастбища: туда они обыкновенно выгоняют скот и там становятся лагерем на зиму, сказал Иванушка детям. Мы их выследим». Предстояла жестокая битва, и, оглядываясь вокруг, на своих сильных сыновей и на могучее войско троих князей, он ощущал уверенность в победе.
Но, даже наконец дожив до осуществления мечты всей своей жизниувидеть Дон, он невольно чувствовал смутную грусть. Причиной тому был его отец. По крайней мере, здесь все было понятно. А другая причина неуловимой, загадочной тревоги была не столь определенна. И она стала терзать Иванушку еще сильнее с того дня, как они выехали в степь и Мономах, обернувшись к нему, негромко заметил: «Говорят, мой Иванушка, что-то томит и гнетет твоего брата Святополка».
День за днем они двигались в юго-восточном направлении по степи. Землю покрывала зеленая трава, весеннее половодье прекращалось. По необозримой холмистой равнине на сотни и тысячи верст вокруг подсыхала напоенная влагой земляот плодородной степи до гор и пустынь, где даже сейчас солнце сжигало нежные весенние цветы, обреченные без следа исчезнуть в песке.
Всего за несколько дней расцвел бледный ковыльего белый блеск разлился, насколько хватало глаз, словно бесконечной туманной дымкой скрыв плодородную черную почву. Там, где трава эта выросла высокой, кони и люди раздвигали ееи шелест травы напоминал змеиное шипение; где она еще оставалась низкой, конский и людской топот гулко разносился над землей. Птицы, чуть не касаясь поверхности ковыльных волн, улетали в тревоге при приближении этого гигантского войска. Иногда орел сине-серой точкой замирал в воздухе над колышущимся травяным морем.
Иванушка медленно ехал на своем лучшем сером скакуне Трояне. В полдень солнце над головой стало светить так ярко, что Иванушке показалось, будто все войско, его конь, сам день на фоне этих лучей потемнели. Твердым шагом, в ровном темпе двигались вперед кони и люди.
Мономах был бодр. Часто он легким галопом обгонял войско, держа на запястье любимого сокола, и охотился в степи. А по вечерам отдыхал возле шатра вместе со своими боярами, пока сказитель перебирал струны гуслей и напевал им:
Пусть умру я, люди русские,
Коли не омочу рукав
Свой бобровый
Или не почерпну воды шеломом,
Что из батюшки из Дона-реки.
Понесемся ж, люди русские,
Быстрей волка серого,
Проворней соколов,
Да насытятся стервятники
Телами половецкими
Что у батюшки у Дона-реки.
Именно после таких вечеров, когда огонь догорал в кострах и все войско, кроме часовых, спало, Иванушка ощущал особую грусть, ибо был уверен, что не увидит более своего отца.
Перед походом он ездил в Киев попрощаться с ним и увидел, что тот сделался почти совершенно беспомощным. За год до того внезапный недуг сразил его, оставив частично расслабленным: Игорь с трудом мог улыбнуться одним уголком рта, но речь его сделалась невнятной.
«Не печалься, сказала ему мать. Он скоро уйдет, а вместе с ним и я. Но вспомни, сколько лет даровал нам Господь, и возблагодари Его за это».
Старик до сих пор был хорош собой, его седые волосы по-прежнему густы, он сохранил большую часть зубов. Устремив взгляд на его удлиненное, благородное лицо, Иванушка задумался, стоит ли ему покидать отца, но Игорь, угадав его мысли, собравшись с силами, улыбнулся и прошептал: «Иди на войну, сын».
Он поцеловал отца тепло и искренне, надолго прижавшись губами к его щеке, а потом вышел.
Теперь, скача по степи и ощущая какую-то нежную грусть, он часто возвращался в воспоминаниях к тому утру, когда он, двенадцатилетний мальчик, плыл вместе с отцом по великой реке Днепр, исполненный радужных надежд на будущее. Он словно чувствовал на плече руку отца, чувствовал, как бьется позади него могучее отцовское сердце, и спрашивал себя: «Со мной ли еще отец, жив ли он еще в Киеве, не вспоминает ли он тот самый день, не посещает ли его тот же сон, что и меня, не ощущает ли он мое плечо под своими перстами? Или он навсегда ушел, сокрылся в безжалостной, холодной зиме?»
И, сидя у походного костра, он вспоминал, как отец простил его, а мать одним своим присутствием исцелила от недуга и вернула к жизни.
А потом он ощущал тревогу за Святополка. Хотя тот скакал чуть поодаль, в войске князя киевского, его нетрудно было узнать по знамени с трезубцем, которое нес перед ним гридь. Его беспокоило не то, что на лице Святополка застыло выражение жестокости и горечи, таким оно было всегда, а какой-то новый, отрешенный взгляд: его Иванушка, сам познавший в юности отчаяние, тотчас узнал. И в отношении Святополка к брату, хотя оно и всегда было холодным, теперь чувствовалась непривычная, незнакомая прежде напряженность, и те, кто знали Святополка, немедленно истолковали ее как угрозу.
Иванушка дважды пытался заговорить с ним. В первый раз он спросил: «Я чем-то тебя обидел?» Во второй раз он, не без некоторых опасений, задал брату вопрос: «Что тебя гнетет, что не так?» Но каждый раз Святополк лишь холодно кланялся ему и с саркастической вежливостью осведомлялся о его здоровье.
Святополк жил в Киеве в богатстве и в чести. Сыновья его добились успеха. «Что же мучает его?»гадал Иванушка.
Чудовища терзали Святополка во сне.
Днем он отгонял их, мысленно погружаясь в расчеты, хотя и приходил всегда к одному и тому же результату. Но во сне они набрасывались на него.
Как случилось, что он по горло увяз в долгах? Даже теперь он и сам не верил, что это произошло.
«Если бы он допустил меня в свое ближайшее окружение, говорил он себе, то сейчас я был бы богат. Вот в чем все дело», повторял он себе по нескольку раз в день.
Рискованные дела вели в Киеве все, уж по крайней мере большинство купцов и бояр. Даже мелкие торговцы и ремесленники, если могли, скупали товары, чтобы потом перепродать с выгодой. Но больше всех наживался на подобных спекуляциях сам князь.
А самой вожделенной целью этих сделок была соль. В старые добрые дни, когда пребывал в расцвете сил его отец Игорь, соль привозили караванами по степи с Черного моря. Но теперь, когда южный торговый путь перерезали половцы, доставить соль, не подвергая себя опасности, можно было только с западаиз Галиции или из королевств Польского или Венгерского. А князь киевский намеревался создать торговый союз, который бы контролировал всю продажу соли в земле Русской.
Это предприятие было даже милее сердцу князя, чем поход против половцев. Почву для него он подготавливал много лет, выдав одну дочь за короля Венгерского, а другуюза короля Польского.
«Его ничто не остановит, часто заявлял Святополк. Тогда они поднимут цену и сделают целое состояние». Даже сейчас при мысли об изяществе этого плана он преисполнялся какой-то холодной радости.
Но его самого вступить в этот торговый союз не пригласили. Хотя он верно служил князю киевскому и никто не мог бы упрекнуть его в том, что он пренебрегает своими обязанностями, ему не предлагали войти в ближайшее окружение князя, и со временем он стал осознавать, что его влияние ослабевает. «Ему далеко до отца, каким тот был когда-то», судачили люди. А нередко прибавляли: «И до брата». Услышав последнее замечание, он особенно терзался, стараясь не выдавать своих душевных мук, и особенно жаждал добиться всеобщего признания. Если князь не дарует ему богатства, то он найдет другие способы разбогатеть.
Так он начал вкладывать деньги в различные торговые предприятия, которые сплошь приносили одни убытки. Сначала он безуспешно пытался возить соль на Русь с Черного моря. Но хазарские купцы, согласившиеся участвовать в этом предприятии, вместе со своими верблюжьими караванами пропали в южной степи. Пытался он и добывать железо в болотах, которые ему принадлежали. Два года упрямо понукал и подгонял он своих людей, но потом обнаружил, что за горстку железа, которую нашел, выручит меньше, чем затратил на ее добычу. Все его начинания провалились; однако чем беднее он становился, тем роскошнее жил в Киеве. «Пусть все увидят, каков Святополк Игоревич», так решил он.
Ему удавалось скрывать свои убытки. Благодаря своей репутации и доброму имени отца он получал займы от купцов даже в далеком Константинополе. А теперь его долги выросли многократно, но о размере их не догадывался никто: ни его отец, ни брат, ни собственные дети.
Так он стал жертвой чудовищ, приходивших терзать его во сне.
Иногда в сновидениях его долг представал ему орлом, могучей птицей, которая прилетала из-за Кавказских гор, стремительно проносилась над выбеленными степным солнцем костями его верблюдов, парила над лесом в поисках своей жертвы и наконец, выпустив когти, заслонив своими огромными крылами небо, в ярости обрушивалась на него, и он просыпался с криком.
Другой ночью ему приснилось, будто он заблудился в лесу и набрел на нагую девицу, лежащую на земле. Подойдя поближе, он, к своему восторгу, увидел, что онасамое прекрасное создание в мире, пригожее даже саксонки, которую когда-то отнял у него брат. Но когда он потянулся к ней, желая прикоснуться, она обернулась слитком чистого золота.
Охваченный еще большей радостью, он поднял ее, погрузил на своего коня и вез, пока не добрался до какой-то маленькой лесной избушки, где решил остановиться на отдых.
В избушке было пусто. Он внес ее в горницу и положил на стол возле печи. «Привезу тебя в Киев и расплавлю», прошептал он, отвернувшись в поисках воды. Но когда вновь обратил на нее взор, золотая девица исчезла.
А вместо нее на столе со злобной ухмылкой на морщинистом лице расположилась Баба-яга.
Он почувствовал, что бледнеет и холодеет. Она протянула к нему руки.
«Отпусти!»пронзительно вскрикнул он.
Но Баба-яга только рассмеялась сухим, отрывистым смехом, и ему показалось, будто кто-то колет орехи. Горница наполнилась едким запахом гниющих старых грибов, и Баба-яга проскрипела: «Сначала должок заплати!»
Потом она повернулась, отворила печную заслонку, длинной костлявой рукой схватила его и медленно повлекла в огонь, а он тем временем плакал и стенал во сне, точно испуганное дитя.