Я тебе их дам.
Папе, какой же ты славный.
Не такой уж я и славный, возразил старик. Я тебе их даю не ради тебя, а ради Субейранов. Тех, что на кладбище, и тех, кто придет потом. Но-о-о, проклятый!
Одно только меня беспокоит, помолчав, продолжил Уголен.
Что именно?
Вода. Одно растение пьет, как человек. Для полива только этих тридцати я все руки стер в кровь о веревку, когда доставал ведра из колодца
Можно поставить насос, предложил Лу-Папе.
Да, но, если поливать пятьсот растений, через четыре дня в колодце не останется воды
И впрямь проблема.
Погрузившись в размышления, Лу-Папе хлестнул мула, который ответил ему вонючей пальбой.
Ну и характер! Будь у этого животного нос на месте хвоста, оно бы просто не могло выжить.
Как и мы, резонно заметил Уголен и сразу заговорил о своем: нужно построить огромный водоем, с канавами, по которым в него поступала бы вся вода, которая собирается в ложбине во время дождя
Ты хочешь сажать цветы в Массакане?
Конечно, ответил Уголен, это наверху, место прекрасно защищено от ветра, да и почва пригодна для цветов Я же тебе наглядно доказал.
Мне пришла в голову одна мысль. А что, если купить поле и источник у Пико-Буфиго в Розмаринах, это триста метров выше по склону?
Разве в этом источнике есть вода? Я слышал о нем еще от отца, но он говорил, что источник высох.
Верно, источник засорен больше чем наполовину. А Пико-Буфиго ничего не выращивает, только пьет вино и никогда не моется Но когда я был молодым, там был неплохой ручеек, а отец Пико-Буфиго, Камуэн-Толстяк, выращивал овощи целыми возами Может быть, если хорошенько взяться и поорудовать киркой
А как ты думаешь, он свою ферму продаст?
Дом, конечно, не продаст. Другое делополе и источник. Они ему ни к чему, ни сейчас, ни в будущем. Если показать ему денежки, то
* * *
Пико-Буфиго, он же Марий Камуэн, уже тридцать лет имел такое прозвище, потому что, вернувшись с военной службы, научил односельчан лечить волдыри с помощью иголки и нитки.
Поскольку никто никогда не видел его за работой, все были крайне удивлены, что именно он умеет лечить травму, полученную на работе.
Он объяснил, что однажды во время воинской службы, желая увильнуть от тяжелого марш-броска, который должен был длиться двадцать четыре часа, он накануне утром положил в сапог под пятку пуговицу от подштанников и таким образом натер себе великолепную водяную мозоль, но военный санитар с помощью иголки и нитки вернул его в строй.
У крестьян, главное назначение которых состоит в том, что они становятся как бы продолжением деревянной ручки собственной мотыги, волдыри являются профессиональным заболеванием, так что средство борьбы с ними, о котором им поведал первый лентяй на деревне, пользовалось огромным успехом и принесло просветителю не только всеобщее уважение, но и громкое прозвище.
Он был высок, костист и худощав. О своей наружности он почти не заботился, брился с помощью старых ножниц, отчего у него всегда была щетина четырехдневной давности, кстати черная и лоснящаяся, что составляло забавный контраст с его седой шевелюрой.
Он жил в старинной крестьянской ферме, в которой появился на свет; она затерялась в ложбине, в трехстах метрах от Массакана, среди тишины, уединения, запахов древесной смолы и благоухания розмаринов и была со всех сторон окружена сосновым лесом.
Спускающийся по склонам лес доходил до очень длинного поля, обнесенного довольно высокой, но пострадавшей от времени изгородью. Когда-то она, наверное, успешно защищала посадки от ночных набегов кроликов, но теперь представляла собой лишь жалкие остатки заржавевшей проволочной сетки, повисшей на почерневших деревянных кольях. Почти все они, накренившиеся в сторону поля или наружу, словно признавались в том, что давно уже сгнили.
Эта рваная изгородь не смогла сдержать натиск наступающей гарриги, отчего поле целиком заполонили кусты ладанника, островки чертополоха, розмарина и колючего дрока. Из этих зарослей торчало штук тридцать древних оливковых деревьев: их густые кроны, множество сухих ветвей и молодая поросль, за которой уже совсем не было видно стволов, свидетельствовали о том, что и они давно заброшены.
В конце поля расступившийся было лес вновь смыкался на самом краю неба над старой фермой, к которой примыкал сарай с неплотно прилегающими створками ворот. Отделяясь от сбегающей по склону узкой дорожки, пригодной лишь для мулов, через высокие заросли розмарина к дому вела тропинка
Перед фасадом дома имелась площадка из утрамбованной земли, окаймленная каменным парапетом, в котором были укреплены почерневшие деревянные колья, поддерживающие полуразрушенный навес из железных прутьев, увитый старой иссохшей виноградной лозой Это и была ферма Розмаринов, уединенный приют Пико-Буфиго.
* * *
В то время ни милейшие бойскауты, ни симпатичные туристы еще не додумались поджаривать отбивные во время воскресных походов, подбрасывая в огонь целые горсти сухих веточек, начинающих с треском пылать и разбрасывать искры, приводящие к страшным лесным пожарам, которые позже разлетелись по всему Провансу от горы Сент-Виктуар до горы Борон. Во время о́но огромные сосновые боры еще сплошь покрывали длинную горную цепь, простирающуюся вдоль нашего Средиземного моря; говорили (и в этом почти не было преувеличения), что из Экса можно пешком дойти до Ниццы, ни разу не попав под обжигающие лучи солнца.
Повсюдупод кронами деревьев, в кустах вереска, колючего дрока, кустарникового дубапрятались стаи куропаток, кролики, уплетавшие за обе щеки веточки тимьяна и как бы готовящие себя к тому, чтобы попасть на вертел, и огромные рыжие, чуть ли не красные, зайцы.
Сюда, в зависимости от времени года, слетались стаи певчих дроздов, полчища скворцов, взводы белогузок, вальдшнепы, а в горных долинах на большой высоте водились дикие кабаны, которые в зимнее время порой спускались к человеческому жилью.
Вот почему Пико-Буфиго очень рано и навсегда отказался от сельского труда и посвятил себя браконьерству: тайная продажа дичи владельцам постоялых дворов в Обани, Роквер или Пишорис обеспечивала чистую прибыль, несравнимо более высокую, чем прибыль от сбора маслин или выращивания турецкого гороха; он даже не обзавелся огородомговорили, что он не сумел бы отличить репу от земляной груши, а нужные ему овощи покупал и каждый день ел мясо, как какой-нибудь «отдыхающий» из Марселя.
Иначе говоря, он был гораздо счастливее толстосумов из Обани, которые портят себе кровь из-за денег. Но его столь безмятежное счастье в один прекрасный день было прервано трагическим событием, вознесшим славу Пико-Буфиго на самую вершину. Это случилось, когда в деревне стали появляться жандармы из Обани и в двух газетах разного толка, которые получали по почте господин кюре и господин мэр, был напечатан портрет гордого браконьера.
* * *
Однажды, было это полгода назад, в деревне Ле-Зомбре, на той стороне холма, поселился «пришлый».
Откуда он приехал, никто не знал. Скорее всего, с севера, судя по смехотворному выговору, при котором, как в парижских песнях, в конце слов не произносится окончание «е», к тому же он никогда не расставался со своей большой черной шляпой, так как боялся солнца.
Это был мужчина высокого роста, с большими мускулистыми руками, широким красным лицом, рыжими ресницами и голубыми глазами. У него было странное имя: Симеон.
Он купил крохотный домик на холме чуть повыше Ле-Зомбре, где и жил со своей женой необъятных размеров, принадлежавшей к той же породе, что и он сам: она выращивала овощи в огороде и держала пять-шесть кур.
Этот Симеон питал к местным жителям презрение, те платили ему той же монетой, недружелюбно поглядывая на него.
Каждый год он, как и полагается, покупал охотничьи права, что оправдывало его ежедневные прогулки по холмам. Но ружьем своим он почти не пользовался, а ставил ловушкикапканы, удавки, силки, намазанные клеем тонкие палочки, расставляя их вокруг искусно спрятанных крошечных водоемов, которые он каждый день наполнял водой.
Дважды в неделю он отправлялся в Марсель на велосипеде: надевал спецовку водопроводчика и привязывал к багажнику большой ящик якобы с инструментами, а на самом деле битком набитый певчими дроздами, кроликами и куропатками.
К крышке ящика он прикручивал огромный гаечный ключ и большущий новенький медный кран.
То, что он браконьерствует, никем не порицалось. В Ле-Зомбре этим занимались все, в бескрайних холмах всем хватало места. Но очень скоро выяснилось, что он крал чужие ловушки, а из всех видов воровства в здешних местах этот считается самым непростительным. Двое местных жителей зашли было к нему выяснить с ним отношения, но случилось так, что отношения выяснили с ними, и они буквально умылись кровью. После чего в один прекрасный июльский вечер дюжина молодцов подстерегла его где-то на тропе в ложбине Бом-Руж и проводила до дома: правда, ему пришлось проделать путь, лежа на одолженной у столяра лестнице, при этом сопровождающие нараспев исполняли заклинание на провансальском языке:
Кикимора наш не родной,
вот уходишь ты домой,
так покайся же, не поздно,
не то петь за упокой,
упокой души твоей,
жаль бедняжки нам, ей-ей.
Лицо у Симеона приобрело фиолетовый оттенок, нос был расквашен, а глаза смотрели в разные стороны.
Он не покинул деревню, но, когда на другой день булочник, отпуская ему буханку хлеба, разъяснил, что пока это всего лишь предупреждение, он осознал все значение проводов, состоявшихся накануне.
Он решил, что с этого дня будет охотиться по другую сторону Красной Макушки, подальше от греха, и таким образом оказался на охотничьей территории деревни Бастид-Бланш, которую Пико-Буфиго считал своей.
* * *
Пико-Буфиго очень быстро заметил, что кто-то ставит силки на «его» кроликов и «его» куропаток и произвел в Бастид-Бланш небольшое расследование среди тех, кто, по его мнению, был на это способен. Это ничего не дало, однако несколько дней спустя, после грозы, он нашел следы неизвестного охотника: они отпечатались на мокрой тропинке и были таких размеров, что не могли принадлежать кому-то из деревенскихведь о человекоподобном существе с такими огромными ступнями уже давно было бы известно. Он подумал, что это кто-то из Обани или из Ле-Зомбре, и, хотя и решил, что тот не в меру нахален, тем не менее, соблюдая местную традицию, оставил силок на месте.
Однако неделю спустя он пришел в самую настоящую ярость, заметив, что незнакомец крадет его собственные ловушки. Он принялся следить и, наконец, в ложбине Рефрескьер застал человека в черной шляпе на месте преступления. Хотя у Пико-Буфиго не было с собой ружья, он ничуть не испугался вора внушительных размеров и стал поносить его на чем свет стоит, потребовав, чтобы тот вернул ему все пропавшие ловушки и заплатил в придачу штраф в сто франков. Незнакомец сделал вид, что протягивает ему только что украденный силок, и вдруг схватил Пико-Буфиго за горло.
Застигнутый врасплох и чуть ли не задушенный насмерть, Пико-Буфиго получил изрядную взбучку. Когда он, с фингалами голубоватого цвета вокруг распухшего носа, попытался прийти в себя, незнакомец выхватил у него из рук холщовую сумку, забрал из нее шесть ловушек и запретил ему совать нос в холмы. У сраженного и остолбеневшего Пико-Буфиго на этот раз недостало сил ответить как следует на оскорбительные угрозы: так и не вымолвив ни слова в ответ, он удовольствовался тем, что проводил незнакомца глазами, когда тот отправился восвояси. Еле волоча ноги, он вернулся домой и безвылазно просидел взаперти два дня, залечивая рану целебными травами; в его покалеченной башке уже рождался план страшной мести.
* * *
На третий день утром он почувствовал себя лучше и с большим удовольствием увидел, что на его лице не осталось следов драки: он позавтракал головкой великолепного лука, горстью миндальных орехов, которые колол меж двух камней на краю стола, и запил все это большим стаканом вина. Потом собрал все свои капканы для кроликових была дюжинаи отправился расставлять их по склонам вокруг дома. При этом он несколько раз повторил, словно хотел запомнить что-то очень важное: «Мне нужен только один к завтрашнему вечеру, но обязательно нужен». После чего вернулся домой и достал свое двенадцатикалиберное.
Это ружье было одновременно и его богатством, и его гордостью. Когда-то он купил его по случаю у оружейника из Обани за баснословную цену в триста франков: это было ружье без курка, «хаммерлес», которое он, по здешнему обычаю, называл «намерлесом». Он заряжал его особым поблескивающим желтым порохом, от которого взорвалось бы любое другое ружье в деревне, но не «намерлес».
Так вот, Пико-Буфиго внимательно посмотрел на свое ружье, взвесил его на руке, передернул затвор, открыл, закрыл его и вдруг проговорил вслух:
Нет, не этим, это всем знакомо!
После чего поднялся на чердак и спустился обратно со старинным капсюльным ружьем своего отцатяжелой длиннющей берданкой, которая заряжалась с дула. Он отыскал порох, капсюли, которые надевали на бранд-трубку для воспламенения порохового заряда, отлил пулю, расплавив кусок свинцовой трубки, и долго жевал шарик из бумаги, чтобы смастерить из него пыж Затем тщательно зарядил почтенное ружье и спрятал его в корпус высоких напольных часов.
Потом взял «намерлес», отвинтил прицел и, завернув его в клочок бумаги, спрятал сверток в дупло оливкового дерева, которое облюбовал осиный рой, способный отпугнуть любого любопытного, если таковой найдется.
Наконец, с «намерлесом» через плечо, он отправился в Бастид-Бланш.
Сначала зашел в булочную, где ему сказали, что булочник месит тесто в пекарне. Поинтересовался у булочницы, не осталось ли у нее известного цветочного сбора, у него, дескать, уже два дня страшно сводит живот. Та посоветовала ему обратиться к уборщице Республиканского клуба, которая собирала травы и готовила замечательную настойку.
По пути он остановился в пекарне и оставил ружье у булочника, попросив наутро отдать его почтальону, чтобы тот отнес его оружейнику в Сен-Марсель, поскольку прицел потерян и ружье нуждается в починке.
Вот беда-то! воскликнул булочник. Да ведь почтальон вернет тебе его не раньше следующей недели! Как же ты неделю без ружья-то?
Ничего, обойдусь как-нибудь, отдохну, ответил Пико-Буфиго. Не знаю, что со мной: в кишках черт знает что и голова кружится! Я позавчера грибы ел, может быть, от них. Хотя я в них разбираюсь
Такое случается, даже съедобными грибами можно травануться, если они выросли на том месте, где до них росли ядовитые. Умереть не умрешь, но света белого невзвидишь.
По пути в клуб Пико-Буфиго прошелся, слегка пошатываясь, по площади мимо игроков в шары: те не преминули поинтересоваться, что с ним сегодня такое, и ему пришлось подробно изложить им историю с подозрительными грибами. А Филоксен заставил его выпить рюмку шартреза, который один мог облегчить страшные боли: бедняга уже сгибался в три погибели чуть ли не при каждом слове. Пико-Буфиго не отказался от шартреза и побрел дальше со свертком целебных трав под мышкой
* * *
На другое утро, чуть свет, он обошел дюжину своих ловушек: оказалось, в них попалось три кролика, один из которых был огромным самцом, он все еще метался, стараясь высвободить свои покалеченные лапы. Пико-Буфиго добил его ударом ребра ладони между ушами и страшно обрадовался.
Ты-то мне и нужен! довольно усмехнулся он, после чего посмотрел на кролика и по-провансальски обратился к нему:Ну что, дружок, попался? А теперь сам послужи ловушкой.
Дома он положил его в большой шкаф и отправился в холмы.
* * *
Он захватил с собой ягдташ с едой, бутылкой вина и маленькой подзорной трубой: это был старый морской бинокль, с помощью которого он обычно следил, нет ли поблизости жандармов.
Перебираясь из одной ложбины в другую, он добрался до края плоскогорья Солитер и устроился там за можжевельником между двумя каменными глыбами, откуда перед ним как на ладони простирались окрестности Ле-Зомбре. Вдали прошел старичок, с большим трудом тащивший вязанку валежника, проехала повозка дровосеков, показались трое парней, согнувшихся под весом огромных рюкзаков. Но врага пришлось ждать чуть ли не целый день.
Наконец к пяти часам вечера он появился, на нем была все та же черная шляпа: он шел от дна ложбины Рефрескьер вверх по крутой тропинке, наискосок пересекающей каменистый склон, как раз под тем местом, где затаился Пико-Буфиго. Склон кончался у подножия отвесного каменного уступа, и вдоль этой своеобразной стены росли густые заросли ладанника, колючего можжевельника и терпентинных деревьев. Пико-Буфиго хорошо знал это место, поскольку каждый год добывал здесь по нескольку дюжин кроликов.