Виноват!
То-то же. А окурок, что я в стенке блиндажа оставил, он забрал или ты?
Я. Он говорит: возьми себе, меня товарищ подполковник двумя целыми папиросами угостил.
Так и сказал: товарищ?
Нет, это я для вежливости. И чтоб по уставу было.
Понятно. А о чем-нибудь расспрашивал?
Нет, не расспрашивал. Вначале говорил: похоже, с той стороны кого-то ждем. А когда товарищ старший лейтенант вернулся, сказал: ну, что я говорил.
А ты ему что ответил?
Сказал, что я и не возражал.
Понятно. А он не сказал, как определил, что человека ждем?
Да он это
Не мямли, как двоечник у доски.
По Вашему поведению. Сказал, что Вы, товарищ подполковник, часто выходили из блиндажа будто бы покурить, а на самом деле, наверно, с той стороны человека ждете.
Наблюдательный, повторил подполковник. Ну, хорошо, товарища старшего лейтенанта мы дождались. Больше нам здесь делать нечего. Прогревай, Коля, машину и поедем.
Мартьянов сел на водительское место. Подполковник отвел старшего лейтенанта в сторонку.
Значит, и Мартьянов ничего не заметил. Это хорошо, аккуратно сработали. Мельком глянул на часы и долгим взглядом на линию фронта, даже туловищем подался в ту сторону. Как он там? А?
Будем надеяться, все хорошо
Будем. Помолчал и тихонько проговорил: Не к лицу мне, коммунисту, такое говорить, но иногда, особенно если ребят выводим, помолиться за них хочется. Был бы верующим, помолился бы Снова глянул на часы и распорядился: Пройди к лейтенанту, скажи, пусть снимает обеспечение. И пощупай его аккуратненько, что он думает о сегодняшнем мероприятии. И сразу обратно. Дел много, пора возвращаться, а путь не близкий. Да, еще один момент, Симахин вроде неплохой паренек, может пригодиться. Попроси лейтенанта от моего имени, пусть присмотрится к нему. Только не говори зачем.
Когда старший лейтенант вернулся, подполковник вопросительно посмотрел на него.
Что лейтенант?
Считает, что разведгруппа ушла в поиск. Но ни состава, ни задач, естественно, не знает.
Это хорошо, подполковник удовлетворенно кивнул.
И к солдату присмотрится.
Угу. Пусть присматривается. Поехали.
Ахтунг!
В блиндаж вошел обер-лейтенант. Белокурый, высокий, стройный и даже элегантный, насколько можно быть элегантным на передовой. Его охрана, два автоматчика, в ладно пригнанной под стать командиру, форме, встала у двери, положив руки на шмайссеры.
Фельдфебель доложил. Офицер повернулся к мальчику. Длинный, тонкий, крючком нос несколько портил его, однако делал лицо запоминающимся.
Paivaa, herra upseeri!поздоровался мальчик.
А-а, Mikko, узнал его обер-лейтенант и даже улыбнулся, huomenta, herra Metsapuro! Здравствуй, господин Лесной Ручей. Все течешь? Даже зимой? Немец немного говорил по-фински.
К родственникам хожу. Жить где-то надо.
Как на той стороне? перешел немец на более знакомый ему русский. По-русски он говорил с акцентом, но слов не коверкал.
Голодно. Даже у тех, кто с огородом живет, с едой плохо. Власти оставили по 15 килограмм картошки на едока, а остальное приказали сдать в фонд обороны. Разве зиму с этими харчами переживешь? В городе совсем плохо, кошек и собак еще в прошлую зиму съели.
Сдаваться когда собираются?
Вроде бы совсем не собираются. Говорят, от голода, может, кто и уцелеет, а если сдаться, то немцы всех расстреляют.
Это вранье, большевистская пропаганда. И ты, когда пойдешь снова туда, скажи, что немцынарод культурный и гуманный, никого расстреливать не собираются. Конечно, если добровольно сдадутся.
За такие разговоры они сами расстреливают. На месте. Без суда и следствия. По строгости законов военного времени. Везде, на стенах и на всех столбах, бумаги наклеены, а в них написано: за невыполнение приказов, за распространение панических и пораженческих слухов привлекать к ответственности по строгости законов военного времени.
Понятно. Линию фронта как перешел?
Микко повторил то, что уже рассказал фельдфебелю.
А к линии фронта как шел?
И в Парголове был, и в Токсове. Потом в Черной Речке, а оттуда через Колтуши в эту сторону пошел.
Постов много?
Да.
Документы часто проверяют?
У всех. Но у меня не спрашиваликакие у меня документы. И потом, я у родных останавливался пожить, может, поэтому не трогали.
Покажи на карте, где посты стоят.
Не На карте не могу. Карту я не понимаю.
А о чем просил тебя посмотретьпосмотрел?
Да. Там стволы какие-то.
Что за стволы? Пушки? Гаубицы? Какой калибр?
Не знаю. С дороги не разглядеть, а ближе не подойти, колючая проволока и часовой. Страшно, застрелит еще.
Колючая проволока от дороги далеко?
Близко. И лес вырублен. Все открыто. Не подойти. И часовой. Застрелит запросто.
По пути что-нибудь интересное видел?
Не Я по лесу, по проселку шел. Что там увидишь? С большой дороги меня сразу прогнали. Когда от тетки Клавдии шел. Я хотел в Невскую Дубровку пройти. А там танки, тягачи с пушками, машины с солдатами. Вся дорога забита. Уходи, говорят, парнишка, а то под колеса или под гусеницы попадешь или еще куда. Я и ушел на проселок, а потом в Колтуши повернул.
Где это было?
Что было?
Танки, машины, пушки Где тебя с шоссе согнали?
Не припомню точно, где-то уже за Марьиным. Я как раз из Черной Речки от тетки Клавдии, подкормился у нее и в Невскую Дубровку, к крестной моей, к тете Василисе, хотел пройти. Но с дороги прогнали, тогда в Колтуши, к тете Кате пошел. У тетки Клавдии сытно, но очень тесно. Под столом спал, больше негде.
Фляшенхальс
Что? не понял Микко.
Отчего тесно? Семья у тетки большая?
Нет. Солдат много. Она им стирает, белье чинит. А они ей крупу, хлеб дают. А еще картошку и овощи разные. Иногда даже консервы.
В каком направлении двигалась техника? Танки, машиныкуда шли?
Я не знаю, не спрашивал. Там спроси только, сразу куда следует отправят. По строгости законов военного времени.
Но ты же видел: поперек твоей дороги они двигались, по пути с тобой или навстречу.
А-а, навстречу, сообразил-таки Микко. И подтвердил: Навстречу ехали. Я от тетки Клавдии шел, а они навстречу, из-за поворота.
Значит, скорее всего, двигались в направлении Восьмой ГЭС или Второго городка?
По той дороге можно доехать Да. Но там другой берег и линия фронта. Может, туда поехали или свернули потом, не знаю.
Много техники в колонне?
Не знаю. Меня ж прогнали. Я стоял, ждал, ждал, когда проедут. А потом не дождался, пошел. Прошел немного, меня и прогнали. Легковушка затормозила, и командир из легковушки выпрыгнул и прогнал. Уходи, говорит, парнишка, а то под колеса попадешь или под гусеницы. Я и свернул на проселок.
Стоял долго?
Нет, только притормозил. Сказал, чтоб я уходил с большака, и дальше поехал.
Не про то я, рассердился на его бестолковость офицер. Ты долго стоял, ждал, пока колонна пройдет?
Не знаю Наверно Замерз даже.
Значит, колонна большая была.
Да. Не маленькая.
А до Невской Дубровки так и не дошел?
Дошел. Потом, после Колтушей.
И как там, с дороги тебя не прогоняли, чтоб под колеса или под гусеницы не попал?
Прогоняли.
Те тоже навстречу из-за поворота?
Нет, они прямо.
А та дорога куда ведет?
Не знаю точно, к Порогам вроде бы.
Хорошо. А что за техника?
Да всякая. И машины, и танки, и тягачи с пушками.
Колонна большая? Больше чем та, которую раньше встретил?
Не знаю даже, пожал плечами.
Ну, ладно.
Офицер, отозвав фельдфебеля, за спиной Микко приложил палец к губам и, приглушив голос, спросил по-немецки:
Обыскивали?
Фельдфебель кивнул.
Ну, и?
Ничего. Если не считать вшей и грязи.
Хорошо обыскали? не поддержал его наигранно брезгливого тона офицер.
Конечно. Полностью. И швы, и заплатки прощупали. В соответствии с Вашими инструкциями.
Гут, одобрил действия фельдфебеля обер-лейтенант. И снова обратился к Микко: В Колтушах долго был?
Нет, только переночевал. У тети Кати тоже тесно, а с едой хуже.
Какие части там стоят?
Не знаю, не спросишь
Танки, пушки на улицах есть?
Есть. И танки, и пушки.
Танков много?
Много.
А пушек?
Не очень.
Значит, танков больше?
Да, больше.
Хорошо, молодец, похвалил мальчика. А сейчас куда и к кому путь держишь?
К тете Христине в Никитола. Подкормлюсь у нее немного.
Подкормись, одобрил его намерение обер-лейтенант. И попросил: Расскажи солдатам, что ел русский мальчик, который сидел на снегу?
Какой мальчик?
Про которого ты рассказывал, что он сидел на снегу и ел что-то. Вспомнил?
А-а, догадался Микко, к чему клонит офицер. Так это еще в прошлую зиму было.
Не важно, в прошлую или в эту. Солдаты здесь недавно, еще не слышали, а им полезно такое знать. Рассказывай и подробно, потребовал офицер.
Шел я тогда из Куйвози в Лесколово. Микко говорил, а лейтенант переводил. Смотрю, на сугробе, возле дороги, парень сидит, постарше меня, и что-то ест. Вроде как лопата в руках у него, только короткая и толстая. Подошел ближе, смотрю: он на собаке сидит, ногу заднюю, от нее отрубленную, грызет. Собака вся белая, в инее. Наверно, всю ночь пролежала. Топором стружек на ноге наделает, отгрызает стружки и жует. Я как увидел топор, так перепугался Ну, думаю, сейчас он меня топором зарубит И меня съест. Сильно испугался. Хорошо на лыжах был. Не помню, как Лесколово проскочил. Опомнился уже в Верхних Осельках.
Солдаты брезгливо рассмеялись, отплевываясь. Одного, невысокого круглолицего крепыша, чуть не стошнило.
Вот тебе за усердие, офицер подал Микко плитку шоколада. В другой раз больше разглядишь, больше расскажешьбольше получишь. Хочешь много продуктов и много денег?
Хочу.
Тогда внимательно смотри, что и как у русских, хорошенько запоминай и мне рассказывай. Тогда дам тебе много продуктов и много денег.
Память у меня не очень хорошая. От голода. И часовые там везде. Чуть что, стреляют без предупреждения, по строгости законов военного времени.
Ну, в тебя, в ребенка, вряд ли станут стрелять, не поддержал его боязливости офицер. И фельдфебелю: Отведи его, пусть покормят и с собой что-нибудь дадут. А то помрет союзник с голоду, после изысканных русских деликатесов из мороженой собачатины.
И под хохот подчиненных вышел из блиндажа.
Фельдфебель продовольственный вопрос разрешил по-своему.
На, руди, кинул на стол пачку галет. Ешь, но больше не рассказывай такого после завтрака.
Микко поблагодарил и аккуратно уложил в торбу.
Отведи его на кухню, если есть чем, пусть покормят и хлеба с собой дадут, это фельдфебель уже Веберу. Поест, и сразу же бегом отсюда, не место ему здесь. И скажи: обер-лейтенант приказал выдать мальчику сухой паек. Что выдадут, принесешь сюда.
Яволь.
На «руди-рыжего» Микко отреагировал спокойно, хотя и был русым: что с этих немцев возьмешь, для них всякий финн, будь то белокурый карел или черноголовый остяк, все равно «рыжий».
Микко идет по широко расчищенному и хорошо укатанному шоссе. Немцы и финны за дорогами следят, тут иного не скажешь. У дуплистой осины возле дороги останавливается, справляет малую нужду. И одновременно с этим действом запускает руку в дупло, вынимает оттуда ольховую веточку и два прутика, березовый и осиновый. На ольховой веточке три побега.
«Лыжи в тайнике номер три». Повертел березовый и осиновый прутики, расшифровал и их значение: «Углубиться в тыл противника и переместиться в расположение финских воинских частей. До выхода в расположение финнов в населенных пунктах останавливаться только на ночлег. В первых двух по ходу движения населенных пунктах не останавливаться даже на краткий отдых. В пути вести маршрутную разведку».
Застегнул штаны и пальто и, используя естественные при этом движения и боковое зрение, осмотрелся. Никого. Достал из кармана пальто еловую шишку, сломал ее пополам и верхнюю часть опустил в дупло: «У меня все в порядке». Еще раз осмотрелся. Все спокойно.
Вышел на дорогу.
* * *
Последние дни предблокадного Ленинграда. Сушь, жара. Множество народа работает на оборонительных рубежах по окраинам города. И сам город готовится к уличным боям и потому больше похож на военный лагерь. Оконные стекла перечеркнуты белым крест-накрест, заклеены полосками бумаги. Иные, однако же, видимо, хозяйки и в таком военном деле не захотели отстраниться от красоты и уюта, заклеены не простенькими полосками, а широкими лентами с прорезанными в них узорами. Были и целые картины с танками, самолетами, бомбами, пушками, но те вырезаны угловато и не очень умелодетские. Все деревянноесараи, амбары, заборыразбирается и увозится к линии обороны, где используется на перекрытия блиндажей, укрепление траншей и окопов. А не пригодное для этих целейна дрова.
На улицах траншеи, надолбыбетонные пирамиды, рельсовые «ежи» и сваренные накрест трамвайные колесные пары. Баррикады, способные сдерживать не только пехоту, но и танки. На площадях и в угловых домах на перекрестках в полуподвалы и в первые этажи встроены огневые точки. Они мощно укреплены и способны сохранить целостность и боеспособность даже при полном обрушении всех верхних этажей. Подворотни также переоборудованы в доты. Витрины магазинов забраны щитами или заложены мешками с песком.
Точки ПВО на набережных, на площадях и на Марсовом поле.
Разрушенные дома. На стенах уцелевшихправила поведения и обязанности населения как во время воздушных налетов и артобстрелов, так и в иных ситуациях. Приказы и распоряжения военных и городских властей, как правило, заканчивались пугающим Мишу, но уже привычным для ленинградцев, обещанием: виновные будут привлекаться к ответственности по законам военного времени. Щели для укрытия. Много военных. По улицам танки, машины с людьми и техникой, подводы с бревнами, иным строительным материалом, дровами и колонны солдат. В небе аэростаты воздушного заграждения. У продовольственных магазинов жмутся к стенам домов длинные, унылые, неуверенные в успехе, но обреченно стоящие очереди: дети, калеки, старики и старухи, немного женщин и совсем нет в них мужчин.
То же на проспекте Двадцать Пятого Октября, который кто по привычке, кто для краткости, кто и по иным причинам звали по-старому Невским. Несколько бабулек у Думы под репродуктором дожидаются сводок с фронта. Елисеевский, знаменитый гастроном 1, прежде барственно сверкавший зеркальными витринами и кичливо демонстрировавший изобилие продуктов, ныне мрачен, если не сказать нищ и убог.
Впрочем, перед войной не только Елисеевский мог похвастаться изобилием. Предвоенный ассортимент в продовольственных магазинах был достаточно насыщенным, казался даже богатым, по сравнению со скудностью предыдущих лет.
Разбитые взрывной волной витрины Елисеевского снизу доверху забраны деревянными щитами. По верху щитов тянется транспарант: «ЗАЩИТИМ НАШ ЛЮБИМЫЙ ГОРОД ЛЕНИНГРАД». Под транспарантом приказы, воззвания, обращения, извещения военных и городских властей о введении осадного положения и приказ, в этой связи, запретить пребывание на улицах с десяти вечера до пяти утра. Большой квадратный стенд с фронтовыми сводками и перед ним два-три человека читающих. Да еще немногие останавливаются прочитать строки казахского поэта-акына Джамбула:
Ленинградцы, дети мои!
Ленинградцы, гордость моя!
Мне в струе степного ручья
Виден отблеск невской струи
Эти стихи знали наизусть и повторяли про себя почти все жители города:
К вам в стальную ломится дверь,
Словно вечность проголодав,
Обезумевший от потерь.
Многоглавый жадный удав
Сдохнет он у ваших застав
Без зубов, без чешуи.
Будет в корчах шипеть змея
Будут снова петь соловьи.
Будет вольной наша семья.
Ленинградцы, дети мои,
Ленинградцы, гордость моя
И совсем свежее обращение, принятое на недавнем общегородском митинге женщин-ленинградок:
Мужья наши, братья, сыновья!
Помнитемы всегда вместе с вами. Не сломить фашизму нашей твердости, не испугать нас бомбами, не ослабить лишениями. Мы говорим вам сегодня, родные: «Не опозорьте нас! Пусть наши дети не услышат страшного укора: твой отец был трусом!»