Когда ночью Зинаида Петровна открыла глаза, ее зрение вернулось в норму. Каким шоком для нее было узнать, что ее вывезли из больницы. Но куда? Вместо шершавого потолка над ней повисло черное небо. Пустое, звезды потухли. Она легко поднялась с кровати, как в дни своей юности. И пол куда-то делся. Кожу щекотала холодная трава.
Зинаида Петровна осмотрелась вокруги даже шея не хрустела! и не видела ничего другого, кроме бескрайних полей и макушек елей на горизонте. «Выкинули меня на улицу! думала она, Что же они сейчас с моим сыном сделают, ой, ой».
Куда идтинепонятно. Ее должно было вновь настичь отчаяние, и она бы не сопротивлялась, но вокруг все было настолько спокойно и умиротворенно. Как будто и катастрофы не было, пожара, операций, уколов, капельниц и крови; бессонных ночей над обезображенным телом. Она уже и забыла это чувство.
Только сына не было нигде. Это единственноенепогашенное чувство долга беспокоило ее, оттягивало вечную безмятежность. Она побрела прямо, туда, где макушки елей шелестели от ветра. Когда Зинаида Петровна решила убедиться, что ничего не забыла в кровати, то обнаружила, что кровать исчезла. Следов на земле не осталось. Она должна была испугаться, но нет. Долго она шла вперед, и горизонт становился ближе, но дойти до него ей было не суждено. Вечно за краем продолжалось поле, и заканчивалось оно новым горизонтом. Звезды на небе не объявились, сквозь мрак ночи разобрать дорогу было невозможно. Наступила миру тьма.
Надо в город, обратно, трепетала Зинаида Петровна, надо бежать, надо к сыну. Он же без меня никак, его же там того беззащитного, маленького.
Зря ты так, женщина, прогремел голос между деревьев; земля задрожала, и из темноты вышел человек. По крайне мере, таковым он виделся Зинаиде Петровне. На самом же деле назвать эту сущность человеком было бы неправильно. Перед ней он стоял в том обличии, которое она воспримет, до боли знакомом; чье слово будет равным, а спор ценным.
Святы боже, Алексей Маркович, а вы-то откуда тут? Зинаида Петровна подбежала к нему. Вы же это, спились, мне мать говорила и отец, я вас пятьдесят лет не видела, с самой школы. Что вы тут делаете?
Пойдем, Зинаида, поговорить надо. Но не здесь, он взял ее под руку. Ты всегда была хорошей матерью.
Алексей Маркович, я, честное слово, не могу понять
И не нужно, Зинаида. Знай, что видел я все и знаю все. Абсолютно все. Каждый день наблюдал за тобой и, Зинаида Не мог сдержать слезы. Не могу перестать радоваться тому, что на земле есть такие матери, как ты. Зинаида, только ты мою волю хранишь. Не бойся упреков, каждый мученик подобное прошел.
Вот я о том же, Алексей Маркович. Вы всегда один меня понимали. Только благодаря вам я могу себя женщиной называть, она обняла его; постояли минуты, пока не похолодало, и пошли дальше.
Ты столько добрых слов не говоришь. Столько раз мою правоту признавала. Только дела твоия не уверен. Пришли.
Они остановились около железной двери, из которой тянулся в бесконечность забор. Алексей Маркович шуршал ключами и приговаривал:
Каждый себе на уме, о ближнем не думает
Из открывшихся ворот неслись тяжелые ароматы, клонящие в сон. Необходимо было оставить память о прошедшем на пороге. За забором начиналось неизведанное, человеческому уму непостижимое. Видеть-то она не видела, ибо не знало тело, что нужно видеть там. Зинаида Петровна сделала глубокий вдох, и ее тело медленно стало возвращаться к тому состоянию, которое она лучше всего помнит: кожа скукожилась, покрылась волосиками и пятнами; кудрявые волосы, гордость молодых, посыпались на землю, поседели на ветру. Спина скрутилась крюком, кости затрещали и болели.
Алексей Петрович А это кто? Зинаида Петровна показала пальцем на парня, вцепившегося мертвой хваткой в забор; он не отрывал глаз от вида за ним. Изо рта текла почерневшая слюна. Боже, что с ним?
Не узнаешь? удивился Алексей Петрович. Знакомы же.
С плоти сходила потемневшая, как от ожога, кожа. Маленькими кусочкам, он пытался не кричать. Зинаида Петровна испытывала к нему жалость.
Пойдем, сказал Алексей Петрович.
А мальчика-то как? Нельзя же, помочь надо.
Так помоги ему, не скрывал раздражение Алексей Петрович, почему раньше не думала об этом?
Зинаида Петровна опустилась перед мальчиком, охая от боли в коленях. Стоило ей к нему прикоснуться, как стало понятно, что это был никто иной, как ее сын. Много лет назад он так выглядел, когда только начинал открывать для себя мир: первый класс, секция самбо, прогулки без присмотра с местными мальчишками. Глаза молодые и нежные, без греха умышленного, без злобы и ненависти, без похоти. Детские, стеклянные. От прикосновения Зинаиды Петровны ребенок вскрикнул. На коже остался ожог формы ладони.
Боже, сына! заревела Зинаида. Успокойся! Ты меня не узнаешь?
Он верещал и разбрасывался землей. Нечаянно камень прилетел Зинаиде Петровне в глаз. Она чувствовала, как что-то теплое текло по щеке.
Да как ты можешь так с матерью?! Алексей Петрович! Алексей Петрович! Что с ним творится?!
Живет по твоей воле, а ты что думала? Сладко ему? Надоело ему изводиться, грызться на краю. А ты его все держишь, не даешь ему успокоиться. Там лучше, чем здесь, там за все воздастся, Алексей Петрович взял Зинаиду Петровну за руку. Пойдем, твое время пришло.
Но как нет! она пыталась вырвать, но как? Нечеловеческая хватка. Как пришло? Я еще не все сделала, я не могу сына оставить?
Кто должен уйти, ты знаешь, без усилий Алексей Петрович тащил тело Зинаиды Петровны по земле. Сыну ты помочь не можешь, значит, сама пойдешь.
Нет, нет! Отпусти, нет! Сына! Сына!
Свет ослепил. Исчезло небо над головой, деревья, трава. И сын испарился. Вернулись стены, ободранные обои, знаменитые лакированные шкафы, ковер, деревянные рамы. Солнце скудно падало сквозь потемневшие шторы. Место силы, дом, где силы осталось раз и обчелся. Вся в поту, со скрученным от голода животом. Организм продолжал собою тешиться. Зинаида Петровна очнулась, не переставая чувствовать хватку Алексея Петровича. Или кто бы ни был
VI
Впервые за долгое время Зинаида Петровна позавтракала. Она знала, что иначе не сможет дойти до больницы. Пара корок хлеба и холодный суп. Пропала на улице горечь, счастьем горело солнце. Дети сидели в песочнице под окном, играли в войнушку и радовались тому, что живы. Никто не косо не смотрел на Зинаиду Петровну, не замечал. Мир словно стал лучше.
В больнице тоже произошли изменения. В регистратуре приветливо улыбались, уборщица, увидев Зинаиду Петровну, крестилась. Пациенты, которые ранее истощали токсины, останавливались перед ней и говорили:
Как же мы рады за вас, Зинаида Петровна!
Но она их слушать не хотела. Сквозь толпу, застоявшуюся в очередях, Зинаида Петровна подошла к кабинету Петра Сергеевича. Тот как раз стоял у дверей.
Петр Сергеевич! обратилась Зинаида Петровна. Петр Сергеевич, я решилась. Хватит с меня сына мучить, он такой же живой человек, как и я То есть я поняла, мне Бог сказал, что это будет правильно. Сделать, ну, вот это. Все подпишу, только скажите
Да незачем уже подписывать. Очнулся ваш сын. Ночью сообщили, я сразу примчался. До вас не дозвониться.
Очнулся?
Ну, как очнулся, показатели изменились, активности в мозгу и теле, организм заработал. Очень далеко до выздоровления, но это означает, что мы курс правильный подобрали. Вряд ли ему в скором времени станет лучше, но Шансы есть. Павел и Дмитрий у него были, только ушли. Хорошие парни, не знаю, почему вы с ними так
Петр Сергеевич не успел договорить, как Зинаиды Петровны след простыл. Она не могла бежать, но передвигалась, сметая перед собой любую преграду: то ли это молодая мать, то ли перегарный мужчина.
Зинаида Петровна аккуратно приоткрыла дверь в палату. Бородатого и кудрявого уже не было. Ушли, оставив окно нараспашку.
Простудится ведь, проворчала Зинаида Петровна.
С усилием у нее это получилось. Она взглянула на своего сына. Такой же, как и несколько дней назад. Немощный и грязный; от него воняло застоявшимся гноем. Бинты забыли сменить. В вены текла целебная жидкость. Зинаида Петровна смотрела и не могла понять: какая разница между тем, кем он был неделю назад, и сейчас? Как и лежало тело, так и суждено ему было лежать. Балансируя между жизнью и смертью, оно продолжало оставлять шрамы живым. Тогда она и почувствовала, чего ей стоила такая жизнь с сыном под головой. В стекле, поймав свое отражение, она не могла себя узнать. Былая живость улетучилась, покинула ее, оставив седину, мешки под глазами и различные проблемы с кожей; ногти превратились в хищные когти, растяжки проявились сквозь белизну. Каким зверем же она стала!
Обида на мир перешла к сыну. Она совсем забыла о себегордый поступок матери! Но долго родители обиду держать не могут. И она простила его. Новые силы тепло распластались по телу. Тот несчастный пожар, крики, ненависть к ближнимвсе это осталось позади. Ведь произошедшее в первую очередь трагедия ее сына. Не ее одной-единственной, как она мир вокруг убеждала. Она смогла спокойно выдохнуть. Зинаида Петровна протянула руки к сыну, чтобы в последний раз притронуться к молодой коже. Родной! Его лицо покрылось грубыми волосами.
Она достала из кармана шеф-нож. Ее дрожащая рука нависла над сыном. Тень надвое разделяла его, между ней оставалась только жизнь и смерть. В последний раз насмотреться никто не может. Аккуратно, будто боясь разбудить, она закрыла одеялом лицо сына. Теперь-то он точно ничего не узнает. Зинаида Петровна зажмурилась и отпустила руку.
Дверь в палату открылась вместе с голосом бородатого:
И я ему говорю: «Чувак, это, блять, чудо, никак иначе. Отвечаю, он со мной говорил!». О, Зинаида Петровна, добрый день. Вы уже слышали новость, да? Пришли поздороваться. С нами уже разговаривал.
Это неправда, сказал кудрявый, но нам хотелось бы.
Да реагировал он на слова, пальцами двигал. Все, очнулся, живой! Вышел из комы, дорогой-то. Зинаида Петровна, простите меня за сентиментальность, но позвольте я вас обниму, бородатый подошел к ней и крепко обнял. Вы родили лучшего из нас, как же я вам благодарен. Вы такая молодец, сидели с ним, пока мы своими делами занимались. Нет прощения нам!
Бородатый говорил таким голосом, которого всегда стыдился. Тоненьким, писклявым. В общем, радостным. Кудрявый подошел поближе и увидел, как сквозь постельное белье, что некогда было белым, текла кровь темно-красная. Звонко коснулось пола лезвие ножа.
Мы обязательно Жене поможем, честное слово, Зинаида Петровна, сквозь слезы сказал бородатый. Как мы могли вообще подумать о том, чтобы лишить нашего друга жизни.
Кудрявый попятился к стене, наблюдая, какие красивые образуются лужицы.
бутылка
В чистом цеху на окраине одного безымянного города во всю шла работа. Мужчины потели в рабочих комбезах, женщины обсуждали последний романс бухгалтера и руководителя производства. По конвейеру ползла водка. Вадим Сергеевич смотрел на бутылки и думал о выходных. Ему давно хотелось найти себе второе место работы на месяц или два, чтобы покрыть кредит на стиралку, а в перспективах уйти с завода. Перестать производить и начать потреблять. Проверка качества никогда не была интересным занятием. Вадим Сергеевич почесал голову и перестал думать о будущем. Под ногами звенело железо, стеклянный гул отдавался в ушах.
Вадим! крикнул Олег Петрович, руководитель производства.
Здравствуйте, Олег Петрович.
Уже здоровались, ты чего? Слушай, есть одно дело важное. Подойди ко мне во время перекура.
Хорошо, Олег Петрович. Что-то произошло?
Ничего серьезного. Только не забудь.
Вадим Сергеевич схватился руками в перила и смотрел на водку. На завод он попал случайно, не без помощи брата свекрови. Тот обещал быстрый рост с малой должности, но свое обещание сдержать не успел и умер. Делать было нечегоВадим Сергеевич продолжал работать. Уволить его не могли из уважения к умершему, поэтому новый руководитель, Олег Петрович, решил обождать несколько месяцев. Производство шло полным ходом, и причин увольнять Вадима Сергеевича никто не видел, кроме как из-за нелегкой любви к водке. Но это воспринималось как теплый профессионализм, уважение собственного дела. Так прошло много лет, иногда счастливых, иногда не очень.
Через несколько часов Вадим Сергеевич подошел к кабинету Олега Петровича и аккуратно постучал.
Войдите. Вадим, отлично, только хотел к тебе подойти. Думал, ты забыл. Пойдем покурим?
Конечно. А что за дело?
Сейчас расскажу. Что куришь? Олег Петрович взял из рук Вадим Сергеевича пачку. Впервые вижу такие.
Это с кнопкой сигареты.
На кой хер тебе с кнопкой-то сигареты?
Они дешевле. Шестьдесят рублей.
Понятно, Олег Петрович засунул в зубы «Парламент»; молча они вышли к пожарной лестнице. Здесь постоим. Дело есть, важное. Смотри, что произошлос одного из конвейеров, не знаю, твоего или другого, сошла партия недоброкачественная. Вовремя спалиликто-то из уборщиков предложил своим друзьям распить сворованную. Отравились, но там смешноони врачам сказали, что закусили все просрочкой, так что мы чисты. Пока что.
А сколько бутылок? поинтересовался Вадим Сергеевич.
Большинство никуда не поехало. Так и остались на складе, уже попросил машину, увезти все. Но есть одна коробка. У меня в кабинете спрятана, чтобы кто еще не траванулся. Воры, блять, повсюду. От нее надо избавиться. Вылить куда-нибудь.
В бумагах она
Уехала вместе со всем остальным, закончил фразу Олег Петрович. Сделаешь? За это отпущу пораньше сегодня.
Хорошо, почему бы и нет.
Отлично, Олег Петрович бросил по ветру окурок. Холодно сегодня.
Они вернулись в кабинет. Олег Петрович открыл шкаф и из-под горы вещей достал звенящую коробку. Она оказалась легче, чем Вадим Сергеевич предполагал. Внутри не хватало одной бутылки.
Мужик ты, Вадим. Спасибо, что ты выручаешь, сказал на прощание Олег Петрович.
Коллеги с завистью смотрели на Вадима Сергеевича. На его лице светилось счастье, в руках ящик водки и выходной до конца рабочего днячем не повод для радости? Сквозь шумы машин не слышны злые упреки и комментарии. Сам же Вадим Сергеевич про себя смеялся над своим руководителем. Его поразило, как же повезло человеку. Взяло бы то, другое создание планеты Земляа это распространенная практикато уже было бы тело, замятый скандал, жалкая компенсация. Мышцы напрягались от груза. Была одна мысль, которая оказалась сильнее всех предыдущих. Угловатая и цепкая, невозможно выкинуть из головы. Своровал ли Олег Петрович эту коробку или действительно спрятал, чтобы кто другой не пытался? В уме рабочего с рождения растет зерно сомнения. Константа: тот, кто сильный, тот мудак; кто богаче, тот лжец, мразь и обманщик. Подобных чувств Вадим Сергеевич к Олегу Петровичу никогда не питал. Его всегда удивляли сплетни и оскорбления, звучащие в его адрес за спиной. «Мне он плохого не сделал, думал Вадим Сергеевич, тогда он и не плохой». За такую позицию коллеги презрительно смеялись над ним, но потом привыкли и попросту игнорировали его существование. Потому когда Олег Петрович спустился со своего второго этажа и лично попросил о помощиэто стало как знамением, что подозрения излишни. Стал бы злодей доверяться обыкновенному человеку? Мелкой сошке, если быть точнее.
Вадим Сергеевич опустил взгляд и увидел сквозь дырки в коробке, как свет переливается в бутылках. Звон становился громче, но ниже. Вокруг ничего, кроме него, не было слышно. Они чаровали. Слюна сочилась под языком. Хотелось почувствовать знаменитый ожог в горле, горький выдох и следы жирной закуски на губах. Может, не просто звоном был звук, а заклинаниями из земли рвущимися, контролирующими мозг и душу. Они не веселили, а вгоняли в тоску и уныние. Давали плоды подозрения. Не успев дойти до мусорного контейнера, Вадим Сергеевич бросил коробку, почесал голову и быстрым шагом удалился в сторону автобусной остановки. Ему тяжело далось убедить себя в том, что мыслиэто яд, если они не вызывают смеха и добрых чувств. Бутылки так и остались там стоять.
Машина резко остановилась. Сквозь стекло виднелось небритое лицо, уставшее от жизни. Он осмотрелся по сторонам, вокруг никого, кроме него и прохожих, не было. Каждый раз будто первый. В животе появляется легкая тянущая боль. Голова тяжелеет, сердце бьется быстрее, на лбу сочится пот. Мужчина ударил от злости кулаком по рулю и вышел. Сложно жить с такими чувствами. Не первый раз он проворачивал дела, отчего ласково стал их называть «делишками», а все равно продолжал, как новичок, бояться попасть на глаза кому не надо, привлечь лишнего внимания. Мужчина спрятал руки в карман, увел глаза в землю. Подойдя к коробке, он вновь осмотрелся по сторонам и, убедившись, что ничего ему не угрожает, взял, поднял ее и понес к машине.