Аудитория гудит, как потревоженный, разгневанный улей.
«Так, пожалуй, чего доброго, закроют наш университет, а нас пошлют в школу эсэсовцев, думает Владо, окопы тоже надо копать умеючи. В первую очередь около Братиславы. Да уж лучше под Берлином».
Тихо, тихо, коллеги, стискивает зубы пан руководитель, но по мере возможности старается изобразить улыбку. Есть ли вопросы? Нет? Что у вас?
Встает голубоглазый поэт. Он читал «Майн кампф», но не понял, как будет со словаками. Будут они господами или только рабами в империи?
Руководитель растерянно молчит и потом неуверенно говорит:
Странный вопрос. Почему словак должен быть рабом? Им он не был уже свыше тысячи лет. Что вам взбрело в голову?
Я спрашиваю, словак это славянин? А если да, то по книге «Майн кампф» он должен быть рабом.
Раздается смех. Волна беспокойства прокатывается по аудитории. Аплодисменты, свист, крики.
Пожалуйста, тихо, коллеги! Братья, тише!
Голос руководителя звучит торжественно. Слушатели несколько успокаиваются.
Мы надеемся, добавляет голубоглазый поэт, что и на ближайшую тысячу лет словаки не будут рабами.
Слышится приглушенный хохот, а Владо встает и подливает масла в огонь:
Любовь к собственному народу, соединенная с ненавистью к другим народам, это уже известная теория, пан руководитель, если не говорить к тому же, что она еще дикая и изуверская.
Это второстепенный вопрос. Конечно, нацизм, пересаженный на нашу родную почву, будет иметь свои особенности. Но сегодня речь идет о том, чтобы определить, где наше место. Вы утверждаете, что знаете. Тем лучше. Усиливается борьба не на жизнь, а на смерть, борьба между Востоком и Западом, между интеллектуализмом и большевизмом, между Европой и Азией. Сегодня нет нейтральных.
Пана руководителя теперь слушает лишь небольшая группка людей, остальные студенты с шумом покидают аудиторию.
Часть их направляется вслед за Владо в кафе. Они садятся за мраморные столики, заказывают черный кофе. Ела сидит у окна.
Владо взволнованно закуривает сигарету. Прислушиваясь к спору, он подыскивает слова. Они должны быть точными, меткими, бить прямо в цель. Двое коллег спорят, третий кивает головой.
Что касается Востока и Запада, утверждает один, то руководитель был все же прав, мне ближе англичанин, чем русский, даже немец, если он не нацист. Конечно, мы славяне, но в первую очередь мы академически образованные люди Что? Только будем? Ну, хорошо. Нам известно, что высшая форма свободы на Западе
Тупица! невольно вырывается у Владо.
С такими типами у него ничего не может быть общего. Он пьет слабый черный кофе, сильно затягивается сигаретой и качает головой. Затем подсаживается к Еле, глубоко вдыхает запах ее волос
Марош кашляет, потом чихает. Воспоминания гаснут, и Владо, неподвижно стоящий у амбразуры, слышит близкий, знакомый голос:
Черт возьми, еще схватишь насморк!
Владо не знает, вскрикнуть ли ему от отчаяния или рассмеяться. Но у улыбки легкие крылья, и она, как бабочка, садится ему на уста.
12
Луна подымается у Елы над головой, как фосфоресцирующий воздушный шар. Она могла бы и не светить: город купается в свете лампочек и неоновых огней. Люди срывают с окон затемнение, слепым домам возвращается зрение, развязываются языки колоколов, ветерок шелестит флагами.
Освещены даже маленькие улицы, цветет сирень, она пахнет как никогда. У Владо в руках большой букет. Ела бежит ему навстречу. Он обнимает ее за талию, и их уносит людской поток, деловито шумящий, как улей, когда пчелы в нем откладывают мед. Ей дышится свободно. Сегодня все кажется иным: и освещение, и воздух, и даже луна. У людей необыкновенные лица веселые, счастливые. Такие она впервые видит во сне. Уже ничто ее не мучает. Война закончилась. Наступил мир. Они идут, влюбленные друг в друга, очарованные красотой и счастьем, спускаются к реке, а вокруг них благоухает сирень.
Потом они поднимаются на лифте, бродят по длиннющим коридорам, открывают двери, где работают люди. Владо пожимает руки своим знакомым. «Значит, не напрасно сидели мы в горах. В сегодняшнем дне есть и наша заслуга. Там будет редакция, показывает он на старое здание, я буду писать статьи. Мы с тобой поженимся».
Огромного роста партизан подает ей руку. Благодарит. Говорит, что она была самоотверженной.
Ела не понимает. Из-за нескольких сообщений, которые она послала в горы? Что же здесь самоотверженного?
Для нас они имели исключительное значение, говорит партизан. Из них мы узнавали о неприятеле.
Я люблю Владо и делала все ради него.
Потом Владо кружит ее по блестящему паркету. Нажимает на дверную ручку. Они в просторной квартире, совсем одни.
Это наша квартира, радостно восклицает Владо и неловко закуривает папиросу. Наша, понимаешь? Только почему голубые двери? Почему голубые?
Ела пробуждается от сна. Фантазия увела ее в свободный, мирный город. А между тем по асфальту стучат окованные железом сапоги и слышится чужая речь.
Бьет половина четвертого. Тихо тлеют в печи угольки. Фантазия покидает сон, и снова находит волна воспоминаний
Мама Владо стоит у плиты, подкармливает огонь сухими щепками, денщик Ганс приоткрывает крышку банки из-под кофе, а майор фон Клатт держит пустую чашку.
Ела запнулась, и если бы она не была так взволнована, рассмеялась бы. Чудная картинка: немецкий майор, подтянутый, как на обложке иллюстрированного журнала, стоит в деревенской кухне. Он опирается на выбеленный подпечек, на стене висят поварешки, деревянные мешалки и блюда, на старомодном буфете в ряд стоят бутылки со смородиновым вином.
Не хотите ли попробовать, пан майор? обращается к фон Клатту мама Владо.
Она произносит немецкую фразу медленно, отделяя слово от слова. Голос ее дрожит. Ела чувствует, что в ней говорит страх. Она боится за сына, иначе не угощала бы таких квартирантов.
Майор не желает. Он отказывается от предложения холодно и корректно.
Нет, спасибо.
«Если немцы схватят Владо, думает Ела, она выпросит его у них Но разве у фашистов есть хоть кусочек сердца! Они как машины. Раз партизан значит, расстрелять. Другого решения у них нет».
Майор фон Клатт, высокий пятидесятилетний мужчина с проседью, держит себя сдержанно и холодно, но присутствие Елы вызывает на его лице улыбку:
Ах, фройляйн! Посмотрите, на одну чашку кофе четыре повара! А вы выпьете? У меня еще есть натуральный, в зернах.
Нет, спасибо, я не люблю кофе, отвечает Ела и думает, зачем она сюда пришла. Она и сама не знает, что привело ее на кухню. Я ищу маму, добавляет она.
Чуть не проговорилась. Едва не сказала, что ищет тетю, а ведь для немцев она дочь в этом доме.
Счастливая мать, у которой такая милая дочь, делает комплимент майор. Вы очень похожи на мать.
Да что вы, совсем нет, протестует Ела.
На нее накатывается волна страха. Волна проходит, оставляя беспокойный холод и головокружение. Это что, намек? Может быть, майор что-то знает и теперь проверяет, как она себя поведет? Он живет здесь уже месяц и, конечно, собрал сведения о родителях Владо. Могут найтись и злые люди, которые шепнут
У вас обеих есть что-то общее, не отступает майор, хотя бывает и большее сходство. Мой сын, например, весь в мать.
Ела думает о Владо и сравнивает его лоб и глаза с мамиными. Наверное, майор разговорился со скуки, а может быть, ради разговорной практики; возможно, он ничего не знает. Она смотрит на него, как он достает из кармана табакерку, как открывает ее. Сердце Елы часто бьется: не раскроет ли он сейчас свои карты?
Девушка курит? Нет? Мне нравится, когда молодежь не курит. Мой прадед никогда не курил. Был полковником, голос немца звучит гордо, сражался с самим Наполеоном. А дед и отец были оба поклонниками табака. В этом я им не уступаю.
Он закуривает, подает чашку Гансу, чтобы тот залил кофе кипятком, потом выпускает через свой узкий аристократический нос облачко дыма, делая это элегантно, с особым смаком, и вдруг быстро спрашивает:
Ведь у вас, кажется, есть брат, да?
Ела вздрагивает. Ноги ее холодеют, а в голову бросается огонь. Она чувствует, как пылают ее щеки. Затаив дыхание и опустив глаза, она произносит:
Да, старший.
Сколько ему лет?
Двадцать три.
Неожиданно вспомнив о дне рождения Владо, она добавляет:
В ноябре ему исполнилось, пан майор.
Майор фон Клатт быстро курит и не спускает глаз с ее лица.
Похож на вас? Да? А где он сейчас?
Мысли путаются у Елы в голове. Ведь с родителями Владо она обо всем точно договорилась. Она глубоко вздыхает и говорит:
Он студент, учится в Братиславе.
Но ведь высшие учебные заведения закрыты.
Студенты копают окопы, пан майор.
Майор с наслаждением пьет черный кофе. Кажется, ответ его удовлетворил. Он гасит сигарету в медной пепельнице, изображающей кабана.
У девушки есть жених?
Глаза майора снова оживают. Они становятся игриво любопытными.
Да.
А где этот счастливец?
Счастливец, счастливец, она чуть не всхлипнула, она знает, какой он несчастный без нее. Нет у нее брата, есть только он.
Она берет себя в руки:
В Братиславе.
Он тоже копает окопы? подозрительно подсмеивается майор, и Ела не выдерживает.
Ой, печка загасла, восклицает она и стремглав бросается к двери
Просыпается она от звука собственного голоса.
13
Бриксель мог бы уже прийти, черт возьми!
Потерпи, потерпи, в четыре придет.
Задача ясная. Зря не стреляй.
Раздается одиночный выстрел из автомата. Ему вторит эхо Салатина.
В своих воспоминаниях Владо видит себя все еще стоящим в кафе.
В носу щекочет от приятного запаха черного кофе Но голоса немцев сбрасывают его с голубой вершины воспоминаний на землю, в подвал, в окружение. Высоко остались над ним воздушные замки. А здесь тишина, она замкнулась, как поверхность воды в озере под Салатином, и затопила все.
Может быть, подведет немецкая точность, может быть, нападут на Брикселя партизаны? Разумеется, они могут по дороге напасть на тех, как напали на этих; ничто не исключено. Но едва ли дозор партизан сможет остановить брикселевских солдат. Фашисты придут вовремя.
Только сейчас Владо вновь понимает смысл их речей: в четыре придет Бриксель, в четыре. Ждать еще полчаса.
В мозг вонзаются раскаленные иглы надежды. Вспыхивает, точно паутина, фантазия.
Владо чувствует под ногами цементный пол, казалось бы, твердый, но ненадежный, наподобие растрескавшегося льда на незнакомой реке. Цемент, а напоминает трясину! Все висит над ним на волоске.
Желания обуревают его. Порыв к жизни сталкивается с сознанием гибели. Кровь ударяет в виски и шумит в ушах, как ветер. Ноги застывают.
Страх? Это только страх?
Почему он начал надеяться? Это увело его в воспоминания. Он оглянулся назад, во вчерашний день, и размечтался о весне, не слышал даже выстрела и голосов.
Холодный пот выступает на лбу. Нет, никто его не спасет. Это не сон. Откроешь глаза и окажешься в белоснежной постели, на ковре золотое пятно солнца, включишь радио, мама входит с чашечкой кофе Глупости! За цементной стеной стучит зубами смерть.
Страх проникает в него, как яд. Ему знакомо такое чувство, когда невидимая сила готова разорвать сердце. Однажды, будучи мальчишкой, он заснул в лопушнике, а когда проснулся, то увидел, что прямо около его лица лежит толстая черная змея. Свернувшись в клубок, она подняла голову над лопухом, гипнотизируя своим взглядом мальчика. Владо оцепенел от ужаса, он боялся даже моргнуть, пот покрыл его тело. «Маленькая ящерка, спаси меня от змеи, шептал он про себя детское заклинание, приписывая ему волшебную силу, а я спасу тебя от злого человека».
Тогда он спасся и без ящерки убежал, а сейчас не может спасти сам себя от злого человека и тем более убежать. Страх, как сильный яд Он разъедает минутную надежду, связывает по рукам и ногам, замораживает мускулы. Владо не может двинуться. Он видит на полу разбитую телефонную трубку, и у него нет сил хотя бы ухмыльнуться. Еще полчаса, и он станет развалиной, недвижимой, разбитой, как эта трубка на полу.
Взгляд его приковывает зеркало, лежащее на скамейке. Это Войтех оставил его. Оно притягивает глаза Владо, засасывает его всего, как топкое болото. Он наклоняется, берет зеркальце и долго смотрится в него. Оно разбито, но Владо видит свое лицо, зеленоватое, как дикое дерево. Ему кажется, что его вид предсказывает преждевременную смерть. И у Войтеха было такое же выражение лица, и у Феро. Сейчас тела их уже холодеют на замерзшей земле.
Он опирается подбородком на щель и вздрагивает от неожиданности: по белой полоске семенит лапками горностай. Замерзшая корка снега способна его удержать. Он даже белее окружающего снега, только хвостик у него черненький.
Владо завидует ему. С какой бы радостью он оказался сейчас в его шкуре. Вылез бы через какую-нибудь дырку, и немцы не поймали бы его. Черт возьми эти сказки! Как легко люди превращаются в них в лягушек или в мух, а потом сбрасывают с себя их кожу. Наступит полночь, и кожа начнет лопаться
Жизнь не допускает таких превращений. Он сердится и широко раскрывает глаза горностай высовывает головку из-за сугроба. На мордочке у него чернеет носик, так что Владо даже вскрикивает:
Гей!
Зверюшка таращит испуганные глазенки, а Владо стискивает зубы. Почему она его не боится? Он еще раз кричит, берет пустую гильзу и бросает ее в сторону горностая.
Что, что случилось? слышит он немецкую речь.
Подожди, не приближайся. Там что-то выбросили, следует ответ.
Чепуха, тебе показалось. Это была тень. Птица пролетела.
Владо обдало холодом. Это была тень, птица пролетела. Он для них тень? Или смерть уже так близка? Тень. Тень
Он представляет себе Войтеха, его выбритое наполовину восковое лицо с водянистым взглядом. Он курит, и только папироса делает его живым. Она тлеет и становится все короче. Да, если что и убывает, так это жизнь. А Войтех уже мертв
Однажды в пятом классе гимназии Владо надел на скелет пиджак и под общий смех ребят всунул ему в рот папиросу.
Владо даже передернуло: ужасно, он сравнил скелет с Войтехом. А затем он представил себе Войтеха идущим в полутьме, сливающимся с тенью, увидел кладбищенские кресты. Его похоронят или оставят здесь? Да это неважно. На груди его цветет кровавая роза.
Роза из свинцового семени, невольно произносит он вслух и осознает, что Войтех действительно мертв. Погибли также Феро и Ян.
«Если бы у меня была военная форма, возможно, я остался бы жив, думает он. Боже мой, почему у меня нет формы?! Мне пришлось отбывать военную службу у повстанцев, сказал бы я, они не пустили меня с гор. А в штатской одежде я для немцев партизан. Нет, не защитила бы меня и форма. Фашисты это убийцы. Для них нет законов».
Владо вытирает лоб. Ладонь его холодная и влажная, зубы стучат.
Он пугается сам себя, своей слабости, и что-то в нем самом восстает. К черту эти галлюцинации! Ему хочется что-либо предпринять. Злость, жажда мести и новый слепой прилив смелости не дают ему покоя. Это была тень Я им покажу тень!
Он прижимает приклад винтовки к плечу и кричит:
Марош, сейчас они услышат меня!
Зачем?
Но Владо не отвечает. Он нажимает на спусковой крючок. В долине гремит выстрел.
14
Печь еще горячая, подбрасывать дров не надо. Ела слышит шаги в сенях. В сон снова врывается действительность. Это наверняка майор фон Клатт. Бухнули двери. Да, майор пошел в комнату, а денщик остался один. На кухне он чувствует себя лучше: в мирное время был поваром. У него нет ничего от военного. Он любит готовить и болтать языком.
Ела хочет у него выведать, не известно ли им что-либо о Владо. Открывает дверь на кухню, а навстречу ей выходит мама Владо. Та кивает ей головой и шепчет:
Ганс пришел, повыпытывай-ка у него.
Денщик Ганс допивает смородиновое вино и благодушествует:
Отличное, первоклассное.
Он напрягает слух, прислушивается, потом машет рукой:
Никого. А мне показалось, что это вышел пан майор. Да нет, он ждет донесения.
Что у вас нового?
Хорошее вино, первоклассное.
Ела минуту смотрит, как он подливает вина, и затем быстро спрашивает:
Скажите, что говорил майор о моем брате?
Об этом и речи не было. А вот обер-лейтенант Бриксель где-то прослышал, что вы не родная дочь, приемная, понимаете? Что у вас есть жених. Но ведь он в Братиславе, так вам нечего бояться.