Таня встала, подошла ко мне, обняла и демонстративно поцеловала. Потом промурлыкала:
Димыч, мы все тебя любим, твое превосходство признаем и смиренно просим нас простить и вести домой.
Лицемеры! Собачку видели? Всем капут!
Сусанин!
Подурачились и стали дальше карабкаться. Вышли на тропинку, ведущую к морю по холмам. И через два часа были дома. Пришли, сполоснулись в лагерном душе, поели в столовой и только тогда заметили, что погода перемениласьдул свежий ветер, Солнца не было видно из-за быстро бегущих по небу облаков, море волновалось, по нему катились полутораметровые волны, синева его прерывалась то тут, то там белыми барашками.
Сашенька свою программу выполнил на сто процентов. Был у Володи «на ранчо». Купил вино. Пробовал его вместе с Володей. Как гость был допущен до черешневого дерева. Притащил на себе не только полную канистру, но и пластиковое ведро черешни, хотя и был «пьян как обезьяна». Отоспался и был готов для дальнейших подвигов.
А где мегрельский князь? спросил я у Сашеньки. Горгия в разговорах с нами часто намекал на свое княжеское происхождение.
Он арестован и сидит в милиции в Пицунде.
Да ты что? Как это «арестован»? За что?
За изнасилование студентки исторического факультета.
Ты откуда знаешь?
Меня Фантомас (так за глаза называли начальника лагеря) для переговоров вызывал. Возил в Пицунду. Они там все сидят и гонца с деньгами из Тбилиси ждут.
Какого гонца, ты что, Комсорг, перепил чачи?
Иди ты знаешь куда? Горгия скоро приедет и сам расскажет.
Ну, дела.
Горгия действительно скоро появился, «оскорбленный в лучших чувствах».
Аскарбили, аскарбили и апарочили! Я ее даже не патрогал! восклицал он. Я попросил его успокоиться и не вываливать все сейчас, а подождать пока все соберутся.
Собрались. Посовещавшись, решили отойти от лагерного пляжа метров на двести. Так и сделали. Нашли укрытое скалами от ветра место, постелили несколько одеял, развели крохотный костерчик. Топили плавником.
Попросили Горгию рассказать все «с самого начала» и ничего не пропуская.
С ним во время нашего отсутствия произошла типично кавказская история. Привожу его рассказ без грузинского акцента:
Приехали ко мне гости сегодня из Тбилиси. Знакомые отца. На Волге. Только на один день. Трое. Ты тут знаешь все, говорят, найди нам блондинку. Студентку. И чтобы попышнее. И тут чтобы было и там (Горгия показал на грудь и на зад). И чтоб по-настоящему дала. А мы купим груши и чачу. А я тут знаю одну. Студентка истфака. Марина зовут. Блондинка. И вроде на все готова. Поговорил с ней. Показал ей Волгу. Груши показал. Познакомил с гостями. Отъехали по дороге. Недалеко. Нашли тень. Вышли, разложили ковер. Начали пить и веселиться. Марина опьянела. Одному гостю дала. Он доволен. Другому. Он тоже доволен. Третьему. Я тоже хотел. Но тут Тут недалеко от нас, в кустах появился Как его, ну этот, активист. Физкультурник. Алексей Петрович. Стоит и смотрит. А мы все голые. Чего он по горам ходит, людей пугает? Этот Петровичдоцент на истфаке. Он Марину узнал. И она его узнала. И испугалась, что донесет. Схватила свои вещи и закричала:
Меня изнасиловали, меня изнасиловали!
Подбежала к Петровичу. И отправилась вместе с нимк Фантомасу. Фантомас милицию вызвал. Милиция нас тут же нашла. Отбуксировали Волгу в лагерь, а нас всех забрали и к абхазам в Пицунду отвезли. Сидим мы в милиции. Входит завотделением. Что, говорит, попались В тюрьму все сядете. Или как джентльмены дело уладим?
Мы говорим, лучше как джентльмены. Я, продолжает, эту дуру припугнул следствием, она согласна пятьсот взять и все забыть. Только доцент ничего знать не хочет. Доцента сами уговаривать будете. А мне и моим людям за хлопотычетыре тысячи. Сегоднячетыре. А завтра будетдесять. Наличными.
Гости звонили в Тбилиси, деньги будут поздно вечером. Все трое еще там сидят, гонца ждут. А меня отпустили, чтобы я с доцентом поговорил. Доцент долго артачился. Потом сказал, буду молчать, но ты меня на неделю в Тбилиси пригласи. Теперь надо будет этого козла у мамы принимать. Вот как было.
Валерка сказал назидательно:
Не ходите дети в Африку гулять!
Кто-то спросил:
А Марина?
Ее завтра в Москву отправят.
А гости?
Гости пьют в милиции с завотделением. А завтра в Тбилиси уедут. Хватит, погостили!
Я сказал:
Самое время Изабеллы попробовать! Только чурпрямо из канистры.
Мне за инициативу и вручили первому канистру. Сашенька ее поддерживал. А я пил. Терпкое вино обдирало горло. Заглянул внутрь канистры. Там было темно, по поверхности вина ходили темно-красные волны.
На двадцатом глотке я отпрянул от канистры. Вино натекло по подбородку на майку. Закружилась голова. Я полез на скалу, проветриться и посмотреть на море.
Море бушевало. В темноте волны представлялись огромными, увенчанными пеной, поднимающимися и опускающимися буграми.
Через несколько минут все ребята были пьяные (девушки пили не много). Мне захотелось погеройствовать.
Вы как хотите, а я купаться хочу. Кто со мной?
Ты что, сдурел?
Ночью, в шторм! Мы тебя и спасти не сможем.
Один Валерка принял вызов.
Я пойду, но ты должен быть рядом, а то я берег потеряю. Очки тут оставлю.
Досадно. Опять не удастся показать Тане, какой я герой. Ведь Валерка рискует в десять раз больше моего.
Мальчики, вы что, с ума сошли? Валерка, ты что? воскликнула Таня, когда мы встали. Меня резанулокакую она о нем заботу проявляет!
Мы отошли от скал, вышли туда, где был ровный мелкогалечный пляж и вошли в пенящуюся воду. Секрет купания в шторм простнадо умело зайти, отплыть подальше, туда, где волны покатые, наплаваться и выйти в редкую минуту сравнительного затишья. Все это мы обсудили с Валеркой до купания. Дождались слабой волны и быстро, прорубив ее головой поплыли от берега. Я плыл рядом с Валеркой и все время подавал голосом сигнал. Все было бы хорошо, если бы Валерка мог также быстро плавать как и я. Но он плыл медленно. И подныривать под волну просто не успевал. Поэтому попадал прямо в пеклов закручивающийся гребешок. Глотнул соленой воды. Закашлялся. Еще раз глотнул. Захлебнулся. Начал тонуть. Я взял его за локоть и потащил к берегу. По дороге нас два раза било падающими гребешками. Один раз я даже Валерку потерял, но, к счастью, быстро нашел. Выйти тоже удалось сравнительно благополучноя отделался двумя царапинами. У Валерки царапин было больше. Но он не жаловался. Откашлялся. Царапины затер руками.
Пришли, герои! объявила Таня.
А вот вам штрафную из канистрочки, провозгласил Сашенька.
Я шепнул Валерке:
Знаешь, если бы мы не выплыли, они бы этого даже не заметили.
Он ответил тоже тихо:
Это, может быть, и не плохо.
А потом пропел хриплым голосом:
Не ходите дети в Африку гулять!
Костер еще горел. Ниночка и Верочка ушли спать. Комсорг дремал. Мишенька солировал. Он говорил с легким еврейским акцентом:
Я родился в Кишиневе. Ты, Димычмосквич. Ты не знаешь, что значит жить в провинции Мои родители жили как в девятнадцатом веке. Тети, дяди, братья, сестры, кузены, бабушки, дедушкии все аиды. Никто в синагогу не ходит, даже на идише никто не говорит, но все обсуждают, сколько в том и в том еврейской крови. Когда кто уехал и куда. А потом разъехались все. Кто в Израиль, кто в Штаты, кто в Канаду. Папа не поехалон коммунист, отставник. И Сталина и Хрущева и Брежнева любил. Мамабухгалтер. В детстве я все время болел. В школе учился плохо. Потом попал в математическую школу. Открыли тогда в Кишиневе. Получил первое место на олимпиаде. Послали на международную. Там я занял третье место. Поэтому меня, еврея, взяли на мехмат. Без экзаменов. А ты, Димыч не еврей?
Яна половину.
То-то я чувствую Еврей еврея через скалу чует.
В Тане вдруг проснулось чувство гражданской ответственности. Волнуясь и сверкая глазами, она воскликнула:
Что же по-твоему, евреев на мехмат не берут? Специально на экзаменах режут? И это в нашей советской стране?
Мишенька печально ответил:
Да, Танечка, именно так, в нашей советской стране.
Неправда! Это вражеские голоса слухи распускают! Тебя же приняли. Я еще троих знаю. А ты говоришьне берут!
Тут проснулся Комсорг. Не поняв спросонья, кого не берут, куда не берут, бухнул:
Не берут и правильно делают!
Сказал и опять уснул.
Ведь они гориллы, злые крокодилы, будут вас кусать, бить и обижать! пропел Валерка.
Валерка, не мучай своими кракадилами! сказал вдруг Горгия. Грузинов тоже не берут! Паэтому я в ректа-рате марынуюсь!
И грузинов берут и всех! закричала Таня. Ты на экзаменах провалился!
Горгия парировал:
Я на журналистику хател. Не взяли. Не прашел по конкурсу. А ани все прашли!
Тут Горгия сделал жест рукой, означающийвсе они, плохие, прошли, а он не прошел.
Не ходите дети в Африку гулять! призвал Валерка.
На следующий день вечером решили все вместе идти ночью купаться. В десять все были на пляже. Все, кроме Валерки. Он еще угром куда-то делся. Никто его не видел.
Море было спокойно. Ночьчудо. Мы с Таней оторвались от остальных.
Димыч, ты все знаешь. Как ты думаешь, мы будем встречаться в Москве? В Москве все не так, как тут, спросила Таня.
Не знаю. Думаюбудем. Только вот от меня до тебя ехать далеко Если я тебя после кино буду провожать, то на метро не успею.
Ты сегодня какой-то не романтичный. Посмотри на звезды. Расскажи что-нибудь. Почитай стихи.
Как зеркало своей заповедной тоски, свободный человек, любить ты будешь море Нет не могу, лучше спою тебе гогину песню про гиппопотама или валеркину про крокодила Кстати, куда он подевался, ты его не видела?
Утром еще был. А потом пропал. Может с Гогой на дереве сидит?
Все может быть.
На утро будит меня Комсорг.
Димыч, вставай, Валерка утонул!
Как утонул, кто утонул?
Валерка. Валерка утонул! Просыпайся скорее, мы в Пицунду должны ехать, труп смотреть. Милиционер сказал, что он плавал и берег из виду потерял. Искал, искал и не нашел. Так и плавал кругами, кричал наверное, пока из сил не выбился. Сердце сдало. Он захлебнулся и утонул. Тело ночью нашли, на мысу у корпусов. А утонул он еще угром. Так что, когда мы ночью купались и ты Таньку щупал, его труп где-то рядом плавал.
Тут только до меня дошло. Сердце болезненно сжалось. Как будто в небе открылась страшная черная дырка. И вся наша жизнь в эту дырку полетела.
Мы ехали на газике по пыльной дороге, потом по асфальту. В голове у меня стучало:
Не ходите, дети Не ходите, дети В Африку В Африку В Африку.
То, что мы увидели на цинковом столе не было похоже на Валерку. Так раздуло утонувшего.
Комсорг сообщил, что Фантомас просил его и меня встретить мать Валерки, прилетающую вечерним рейсом в Адлер. Поездку в Адлер и душераздирающую сцену во время второго опознания трупа я описывать не хочу.
Жить в Пицунде нам оставалось еще неделю. Мы по-прежнему пили из канистры по утрам. Ходили к Володе за вином. Я сидел с Таней на скалах. И так до самого отъезда. Один раз пригласили выпить с нами Гогу Жуткого. Гога хлебнул и запел:
Ну а меня укусил гиппопотам
В ИНСТИТУТЕ
Шел я по коридору в институте. На углу появилась вдруг фигура Никарева. Он увидел меня и яростно замахал рукамииди, мол, скорее сюда! Я не побежал, а спокойно дальше пошел. Никарев ко мне подлетел, запыхавшись, и прошептал страшным прерывающимся голосом:
Девин всех к себе требует! Пошли скорей!
И затрусил боком вперед дальше по коридору в сторону кабинета нашего шефа. Никарев горбун. Движения его напоминали походку краба. Он явно трусил. В институте работала аттестационная комиссия, поэтому любые новости и совещания вызывали у сотрудников панические страхи. Через минуту я открыл огромные, черным дерматином обитые двери и вошел в кабинет шефа. На диване и на стульях сидели научные сотрудники. Толя Онегин по кличке Толян, маленький, ловкий, парторг подразделения робототехники. Секретарша Раечка, злобная баба и, как я подозреваллюбовница Девина. Шнитман, еврей с ленинским черепом, заискивающий перед Девиным, перед Раечкой, перед всеми, кроме меня. Алик Рошальский и Эдик Курский, два наших теоретика, похожая на свинью Лидия Ивановна, Никарев и Елизавета Юрьевна, наш инженер. Девин стоял у доски.
Я прибыл, как всегда, позже всех. Это в лаборатории расценивалось как дерзость. Почти все на меня осуждающе посмотрели. Но по-разному.
Шнитман глянул пренебрежительно, как на досадную помеху. Он как бы хотел сказать Девину своей гримасой: «Опять этот раздолбай Димочка приходит последний. Ему все равно, видите ли! Он позорит наш спаянный коллектив! Извините, Ким Палыч, продолжайте, Ким Палыч!»
Раечка посмотрела откровенно злобно и презрительно. Не знаю, чем я заслужил такое отношениеу меня с ней никаких контактов не было. Вошедший за полминуты до меня Никарев посмотрел на меня с нескрываемым злорадствомпопался дурак, а ведь я предупреждал. Никарев ревновал, завидовал. Не понимал, что я для него не конкурент, что меня вся эта высокая наука волнует только с одной стороныкак можно ее послать куда подальше и своими делами заняться. Лидия Ивановна глянула на меня строго, раздувая ноздри своего короткого, похожего на свиной пятачок, носа. Алик и Эдик на меня даже не посмотрели, а только стрельнули глазамии тут же отвели взгляд. Это были хорошие, умные люди, их портил однако страх перед властолюбием Девина. Не то чтобы они заискивали. Их позиция быланаше дело сторона, мы теоретики, не трогайте нас и мы вас не тронем и все, что надо, сделаем. Но если Девин кого-то сек, они отводили глаза. Ни слова, ни полслова поперек начальству. Девин их видел насквозь и, ценя их научную компетентность, презирал как людей. И часто унижал. Мне было за них стыдно.
Толян посмотрел на меня спокойно, но с язвительной улыбкой. Он был человек-загадка. Был предан Девину «до мозга костей», был вульгарен. Ногти грыз. Похабные анекдоты рассказывал. Страдал мигренью. Как парторг, организовывал и проводил партсобрания. В нем не было, однако, того, что объединяло многих других членов партиижелания травить других людей. За это я ему все внутренне прощали похабные анекдоты и изгрызенные ногти, и собачью преданность Девину.
Елизавета Юрьевна посмотрела на меня с доброй улыбкой и показала глазами: «Садитесь скорее, а то Ким Вас укусит!»
И тихонько засмеялась, прикрывая рот ладонью. Девин просекал все удивительно быстро, он заметил и мгновенно проанализировал все взгляды, брошенные на меня его сотрудниками и остался всеми кроме Елизаветы Юрьевны доволен. Посмотрел на нее грозно, как Зевс (сам он был маленький, спортивный, прямоугольный, моя мама называла таких начальниковзлыми карапузами), гаркнул мне:
Садись! и продолжил речь.
Повторяю для новоприбывших! Сверху поступила директивасократить штаты на пятнадцать процентов. Это значит, кто-то будет уволен. Я ничего не решаюрешает аттестационная комиссия. Наше делохорошо подготовиться к аттестации. На высоком уровне представить результаты работы лаборатории на ученом совете института. Толян должен доложить о наших результатах на партактиве. Ро-шальский и Курский должны подготовить обзорный доклад о лаборатории для межрегионального совещания. Шнитман должен Лидия Ивановна должна
И так далее и тому подобное. Все должны, должны, должны. Только он сам ничего не должен. Говорил Девин минут двадцать. Чувствовалось, что он наслаждается своей ролью вестника беды.
Я про себя пародировал его речь: «Кого-то из вас уволю, мерзавцы! Что, запрыгали, головастики! Мне-то ничего не грозит. Язаместитель директора. А любого из вас выкинутькак плюнуть раз. И я один буду решать, кого. Может быть кого-нибудь из технического персонала уволю, может быть, отболтаюсь наверху, и никого не уволят. Все зависит от того, какое у меня будет настроение. Но вы все попляшите, черви! И жопу мою полижите всласть. Ну что ты Димочка на меня так насуплено смотришь? Думаешь тебя волосатая лапа спасет? Жопу лизать не хочешь. Гордый, твою мать! Ничего, мы и не таких гордецов в бараний рог скручивали! Или научишьсяили с волчьим билетом вон!»
Потом все высказывались. Обещали (Рошальский и Курский). Ручались (Никарев и Раечка). Били себя в грудь (Шнитман и Лидия Ивановна). Один Толян говорил трезво и спокойно. Может быть, потому, что зналего только полгода как выбрали парторгом, значит не уволят. Лизавета Ефимовна и я промолчали. Мы люди маленькие, нас даже если обоих уволитьпятнадцати процентов не наберешь. Потом все разошлись.