Аникудинов зачитал приказ, которым руководствовался заградотряд и который требовал беспощадности к дезертирам, паникерам и трусам, вскинул «ТТ», и сухой выстрел подвел итог еще одной неудавшейся жизни.
Тело подполковника рухнуло в донскую воду, закачалось на волне. Когда стреляют в грудь, убитый падает лицом вниз, поэтому Аникудинов благодарил Бога, что больше не видит умоляющих о пощаде глаз и нервно дергающейся щеки.
А этихв комендатуру! приказал он, словно исчерпал на сегодняшний день лимит на смерть. Пусть с ними особый отдел разбирается!
И пятнистая, нестройная людская змея вновь потекла по грейдерук Сталинграду, где пока еще мирно ревела слониха, идущая из зоопарка на берег Волги для водопоя, где на танцплощадках молодые лейтенанты из пехотного училища приглашали на танец девушек, где цвели розы на клумбах городского сада и играл духовой оркестр, где на карусели беззаботно каталась Смерть, выбирая будущие жертвы из солдат и жителей города.
Армагеддон выходного дня
Взвыла сирена.
Она выла пронзительно, от нее дребезжали стекла в домах, она вселяла в людские души испуг и тревогу. От депо и железнодорожной станции ей принялись вторить паровозные гудки. Пронзительный рев, пронизывающий воздух, пугал.
Над городом появились крестики самолетов. Их становилось все больше и больше, часть их выходила с левого берега Волги, держа курс с острова Крит на центр города.
Воздух наполнился тяжелым гудением, словно сотни гигантских майских жуков штурмовали небеса. Страха еще не было, люди смотрели в небо.
Зенитчики не ожидали атаки с тыла. Они спохватились лишь тогда, когда немецкие бомбардировщики начали вываливать на город, безмятежно встретивший солнечный день, свой смертоносный груз. Воздух вскипел от разрывов, рявканье зенитных пушек и треск пулеметов слились в один сплошной вой.
Поздно! Поздно!
Самолеты, словно хищные осы, нападали на город со всех сторон. Стальными когтями растопырив неубирающееся шасси, падали на город пикировщики. На земле горело все, что было способно гореть. Город превратился в огромный дымный костер, и это не было преувеличением или метафоройдома были охвачены пламенем, горели деревья, гигантские языки пламени облизывали стены, а вверх от земли взлетали бесчисленные черные смерчи, состоящие из дыма, копоти, пыли и возносящихся к небесам человеческих душ.
Среди горящих улиц метались уцелевшие люди.
Гасить огонь было бесполезно, горел не отдельно взятый дом, горел весь город. Спасать собственное добро было тоже бесполезно. Можно было лишь просить Бога защитить жилье от бомбы и огня. Но и Бог сегодня был равнодушен к человеческим молитвам.
Отбомбившиеся самолеты беспрепятственно уходили на юг, уступая место новым носителям смерти. Казалось, это будет длиться вечно, казалось, что все сгорит в адском пламени, разожженном безжалостными обитателями небес.
Редкие самолеты Красной Армии вступали в отчаянные схватки с немецкими самолетами и горящими свечами уходили к земле.
Сумерки наступили раньше, чем ожидалось. Причиной тому были дым и копоть, поднятые на многокилометровую высоту. Но и сумерки не принесли облегчения городу и его жителям. Ветер разогнал дымные, копотные облака, и черное небо щедро усеяли яркие августовские звезды. В небеса полетели разноцветные ракетынемецкие диверсанты, пробравшиеся в город, показывали ночной авиации немцев цели для ударов.
Ближе к утру, когда ангелы смерти перестали бесноваться в небесах, на свежих городских пожарищах завыли собаки.
Последний выходной день, выпавший городу, принес его людям смерть, отчаяние и боль. Никто не подсчитывал потерь, это было невозможно.
Это был первый день начавшегося сталинградского Армагеддона, в котором предстояло гореть и бесам и агнцам.
Не сирены воздушной тревоги выли над городом, не паровозные гудки будоражили души граждан.
Первый Ангел вострубил
Мать и мачеха
Лидия Степановна отоваривала карточки, когда началась бомбежка.
Она бросилась домой, где оставались Олег и Анечка. И в это время бомба попала в булочную. В разные стороны полетели куски камня и деревянные щепки, кто-то заголосил испуганно. Лидия Степановна повернулась на крик, и в это время что-то больно ужалило ее под правую грудь. Укус был болезненный, и белая блузка немедленно начала краснеть, а по животу побежала теплая струйка. Она расстегнула кофточку и увидела ниже испачканного кровью бюстгальтера небольшую ранку, из которой родничковыми толчками вытекала кровь.
Лидия Степановна поняла, что ее ранило, и заторопилась домой. В сумке у нее были карточки на месяц и деньги. В больнице это могло потеряться, а детям предстояло еще прожить месяц. По дороге боль усилилась. Лидия Степановна утешала себя мыслью, что ранка небольшая, ранение не могло быть тяжелымкрохотный осколок никак не мог причинить большого вреда!
У дома она остановилась перевести дух. Остановившись, она не сразу смогла продолжить движениеголова кружилась, ноги не слушались, а в правой стороне груди нестерпимо жгло.
Войдя в дом, Лидия Степановна села на табурет у кухонного стола.
Сын Олег и маленькая Анечка с ужасом смотрели на нее.
Лидия Степановна взяла вафельное полотенце и засунула его в кофточку. Полотенце стало мокрым.
Олег, голос у нее был слабым. Позови тетю Валю!
К счастью, соседка оказалась дома.
Заохав, она наклонилась над полулежащей на табурете Лидией Степановной:
Больно, Лидуся? Как же тебя угораздило? В больницу тебе надо! В больницу!
Лидия Степановна и сама это понимала. С усилием выпрямившись, она поманила соседку рукой.
Карточки, сипло сказала она. Деньги в сумочке.
Соседка закивала, с состраданием глядя на подружку.
Пригляди, сказала Лидия Степановна.
Боль все усиливалась, и когда вдруг показалось, что она стала нестерпимой до крика, боль исчезла и тело стало необыкновенно легким. Лидия Степановна блаженно улыбнулась.
Пригляди, сказала она, пока в больнице буду!
Пригляжу, пообещала Валентина.
Лидия Степановна прикрыла глаза.
Вот что, сказала она. Если что, ты их не бросай, ладно? Я ведь знаю, что Лешка к тебе ходил. Знала, да молчала. Что зря скандалы устраивать? Ты дождись его, дождись. И детей не бросай. Обещаешь?
Она еще не понимала, что умирает, что жизнь оставляет ее. Она чувствовала удовлетворение оттого, что дошла, что принесла карточки, деньги и хлеб, а значит, дети не останутся голодными.
Соседка Валентина, закусив губу, смотрела на нее глазами, полными слез. Она-то понимала, что Лидия Степановна умирает. Не отрывая взгляда от подруги, она непослушными руками выталкивала детей в коридор.
Обещаю, глотая слезы, сказала она.
Лидия Степановна тихо вздохнула.
Валентина долго смотрела на усталое лицо с темными кругами под глазами. После смерти оно медленно приобретало бледный, естественный вид. Сейчас Лидия Степановна выглядела на свои двадцать шесть лет, не более. «Знала и молчала, подумала Валентина. Надо же!»
Перекрестившись, она закрыла лицо подруги белой марлей, накрывавшей до того тарелки на столе, вытерла глаза и собралась с духом.
Выглянув в коридор, она попросила теперь уже своего семилетнего сына, стараясь, чтобы голос ее не дрожал и не прерывался:
Сбегай за дядей Ваней, Олежек. Скажи, чтобы с лопатой пришел.
Укрепрайон
Танки Виттерсгейма перевалили через рельсы дороги на Москву близ станции Котлубань и скрылись в русле реки Мечетки. Пройдя по нему, танки выскочили к Латошинке, и перед ними открылась панорама тракторного завода и паромной переправы Рынок.
Вижу город! сообщил Виттерсгейм в штаб армии.
На холмах, покрытых полынью и ковылем, копошились люди. Много людей. Люди рыли теперь уже бесполезные укрепления для раздавленных танками русских подразделений.
День выдался знойным, лица и спины обдувал жаркий степной ветер. Хотелось пить, а руки устали сжимать черенки лопат.
Несколько месяцев подряд они готовили укрепления, которые должны были задержать немцев. Работа подходила к концу.
Появление немцев на рубеже было неожиданным и оттого особенно страшным.
На краю рва, который копали люди, выросли солдаты в серо-зеленой форме и глубоких шлемах, украшенных белым орлом. Рукава кителей были засучены по локоть, по усталым, запыленным лицам стекали струйки пота.
Из облаков рыжей пыли, пляшущей над степью, выплывали бронетранспортеры на полугусеничном ходу.
В развилке ревел и ворочался танк с крестом на борту.
Kom! Kom hier! фальцетом прокричал один из немцев. Schnell!
Рабочих выстроили в длинную шеренгу.
Офицер в заломленной фуражке с орлом на тулье шел вдоль шеренги, внимательно вглядываясь в испуганные лица людей.
Du du und du, он жестом указал место перед строем. Du
Закончив обход, вернулся на прежнее место.
Das ist jude und kommunisten! назидательно сказал он и взмахнул рукой.
Повинуясь команде, автоматчики принялись сталкивать отобранных людей в ров. Сухо застучали выстрелы. Толпа колыхнулась, пронзительно и обреченно закричали женщины.
Офицер взобрался на насыпь перед рвом, вскинул руку, требуя внимания, указал на город:
Alles! Schnell! Schnell! So, allesArbeit!
Испуганная, кричащая толпа рванулась к городу. Всем хотелось жить, да и кто был в толпеженщины, подростки, старики и белобилетники. Стоящие на насыпи немцы смеялись толпе вслед. Один из немцев вскинул автомат и выпустил короткую очередь в воздух. В толпе опять закричали, люди рванулись в стороны, сбивая друг друга. Немцы снова захохотали. Танк с натужным ревом поднялся на насыпь и сделал выстрел в сторону города. Было видно, как на территории одного из цехов взвился фонтан огня и дыма.
Офицер заглянул в ров, пожал плечами и двинулся к машине, меланхолично постегивая стеком по голенищу сапога и уже совершенно не сомневаясь, что город падет в течение нескольких дней и солдатыкак они обещали фюреруобязательно смоют степную пыль со своих сапог в реке, которую русские называли Волгой.
Губы
Зойка Семенова санинструктором была при отряде ополчения, что стоял на Нижнем и прикрывал подходы к тракторному заводу. Как раз тогда морячки с Тихоокеанского флота пришлитоже Сталинград защищать. Ребята были фасонистые и не торопились сменить свои клеши и бушлаты на пехотные гимнастерки.
Вот один из них и подкатил к Зойке со своей военно-морской любовью. Но Зойка была с Вишневой балки, а там с такими ухажерами привыкли быстро управляться.
Отвали, сказала Зойка. Солнце застишь!
Морячок, однако, не унимался и проходу Зойке не давал. Стыдно было перед подружками.
Звали морячка Ильей, и был он из себя ничегоно война же. Не то время, чтобы амуры крутить.
Слышь, морячок, сказала Зойка. Плыл бы ты на свой Дальний Восток. Как его там у вас называюткомпáс дать?
Глупая, обиделся Илья. Я же серьезно.
Через некоторое время морякам пришлось выдержать жестокий бой с немцами на Сухой Мечетке. Много их ранеными принесли в землянки ополченцев, чтобы с оказией переправить на левый берегна правом их резать некому было, да и условия не подходили для продолжительного лечения. Зойка делала вид, что ей все равно, а потом не выдержала и прошлась по землянкам, заглядывая в лица раненым морячкам. Ильи среди раненых не было, но потому и непонятно выходилорадоваться или горевать. Ведь если человека нет в раненых, то необязательно он будет среди живых, вполне он мог и в убитых оказаться.
Один из морячков, узнав Зойку, поманил девушку к себе:
Илюшку ищешь? спросил он. Не ищи, милая. На моих глазах Хотел бутылку с горючкой в танк бросить, а пуля в нее попала. Как факел заполыхал Схватил бутылку и горящим на танк бросился. Танк-то он сжег, да ведь и сам сгорел. Посмотрел на Зойку жалобными глазами и тихо попросил: Мне бы попить!
Нельзя тебе пить, машинально сказала Зоя. У тебя ведь проникающее в живот.
Она вышла из землянки, огляделась по сторонам, убедилась, что никто ее не видит, и тихонько завыла, вытирая мокрые щеки жесткой пилоткой.
Губы у этого Илюшки были красивые губы. Такими губами только целовать.
Дворец пионеров
Немцы подъехали к Дворцу пионеров на набережной в трех автомобилях, крытых брезентом.
Выкатились мышиной россыпью из машин, рассыпались по близлежащим домам и осмелели, выяснив, что русских поблизости нет. С осторожным любопытством они заглянули в дом, вошли в вестибюль и, увидев гипсовое изваяние Сталина, повергнутое взрывом снаряда на пол, столпились вокруг него и оживленно загалдели.
Откуда-то появился фотоаппарат, один из солдат под одобрительные крики остальных сел, наставил на русского вождя автомат, делая вид, что берет его в плен. Находившиеся в вестибюле солдаты весело захохотали. Рыжий детина с небритым подбородком походил по комнатам, нашел венский стул с гнутой спинкой, ловко вышиб из него сиденье и, спустив штаны, с нарочито скромным видом устроился на стуле рядом со Сталиным.
Ja, ja, радостно закричали товарищи. Wunderbar!
Под стул полетела прилично измятая русская пятирублевка, заставив солдат в очередной раз зайтись в хохоте и начать аплодировать весельчаку.
Влетевший в вестибюль снаряд был случайным, его наугад выпустила по городу батарея, стоявшая на Сарпинском острове. Снаряд взорвался, высекая осколками из гипса белую крошку, разметал столпившихся в вестибюле солдат, сбросил с испоганенного стула рыжего, небритого немца.
Фридрих Редлер пришел в себя, открыл запорошенные гипсовой крошкой глаза и испуганно подумал, что не следовало так смеяться над русским фюрером. Говорили ведь, что он очень жесток и мстителен!
В воздухе пахло жженой пластмассой, неподалеку кто-то протяжно стонал, рядом с гипсовой фигурой неприлично белел обнаженный, неподвижный зад рыжего, а Фридрих, не отрываясь, смотрел на окровавленную, оторванную до колена ногу в сапоге с коротким, уширенным голенищем, тупо пытаясь сообразить, почему она кажется ему такой знакомой.
В толпе
Сталин поднялся на трибуну Мавзолея, поежился под колючим снежком, падающим с серых небес, и одобрительно сказал:
Везет большевикам!
Несмотря на ситуацию на фронтах, он все-таки решил не отказываться от парада. Прямо с площади полки отправлялись на передовую. Участие в параде имело чисто психологическое значение. Советские войска должны были воодушевиться, немцыиспытать негативные чувствадаже попытаться подвергнуть парад бомбежке они не могли из-за пасмурного ненастья. Теперь им предстояло задуматься над тем, сколько сил осталось у Красной Армии, если в разгар тяжелейших боев русские не отказываются от привычного проведения праздника? Маршал Буденный на коне выехал из Спасских ворот, объехал выстроившиеся на площади войска и поднялся на трибуну Мавзолея к другим членам правительства.
Ноябрьский парад поднял настроение людей. Речь Сталина пересказывали в сталинградских очередях.
Александра Невского вспомнили, сказал кто-то в толпе. Дмитрия Донского, Суворова, Минина с Пожарским!
Ну, теперь дадут немцам прикурить, сказал безрукий инвалид, стоявший в очереди за продуктами, положенными ему по карточкам.
Не кажи гоп, отозвался мужик в овчинном полушубке и цигейковой шапке. Как же! Украину немцу отдали! Крым с Севастополем отдали! Говорят, в Крыму германец полтора мильена наших солдатиков побил, а уж сколько в плен забраликолонны на километры растягивались!
Заткнись! закричал из толпы кто-то. Братцы, что вы слушаете немецкого прихвостня? Он же самую настоящую агитацию среди нас пущает!
Толпа угрюмо молчала.
Мужик, высказавшийся о положении на фронтах, с испуганным видом попытался затеряться в толпе. Трое дюжих работяг не дали ему этого сделать, заломили руки и повели к дежурившему неподалеку милиционеру. Тот выслушал их, кивнул и повел задержанного прочь, записав данные тех, кто его привел.
Вот и договорился, скорбно сказала старуха в плюшевой кофте и пуховом платке, завязанном крест-накрест для тепла. А разве Украина не под немцем?
Ты, бабка, сама молчи, сказал тощий подросток в демисезонном пальто и обшарпанных башмаках. Правду решила искать? Загребут, не скоро домой вернешься. Домитингуешься, как этот дурень!