Всю свою молодость я был свидетелем того, как жемчужины побережья уплывали в далекие города, а на нашу долю оставалась одна нужда. Добыть редкостную жемчужину было для каждого из нас заветной мечтой, И даже не для того, чтобы продать, но хотя бы подержать в руках, а затем до конца своих дней вспоминать, что это ты похитил ее у подводных скал и подарил миру. И когда уже оглохнешь, ослепнешь, покроешься струпьями, иметь право сказать, подводя счет всей своей жизни: «Эту жемчужину я выловил» Понимаете?
Во мраке ночи, меж темных пальцев факира жемчужина излучала дивный свет. В первую минуту созерцания несомненно, самую чистую минуту моей жизни мысль о том, что за это сокровище можно выручить миллионы таких золотых монет, как та, которую я получил от проклятого голландца, мне не приходила даже в голову. Напомню вам, что мечта о жемчуге была единственной отрадой нашей убогой жизни, и, когда я увидел эту царицу жемчужин, вот это чудо у меня еще не возникла мысль о том, что она сразу может избавить меня от нищеты, подлая, грязная мысль Преступный план сложился потом, когда, услыхав вдали шум, мы так прижались к стволу дерева, словно хотели уйти в него.
Слышишь?
Молчи!
Я замер. Из двух звезд, следивших за нами, одна, прорезав черный небосвод, удалилась от другой, и я, превозмогая страх, вернулся мыслями к жемчужине. Но не успел я заговорить о ней, как факир сказал:
Это где-то далеко.
Дикий зверь, должно быть.
Лучше зверь, чем человек.
Верно. Но где жемчужина? Хочу еще раз поглядеть на нее Как она хороша!
Я уже проглотил ее, ответил факир, меня напугал шум.
Мы долго стояли. Наконец тронулись в путь. Факир по-прежнему шел впереди, но, когда он сделал первый шаг, его судьба уже была решена. Между злым умыслом и преступлением не прошло, видимо, и полминуты. Во мне ли родилась эта мысль, или была внушена кем-то?.. Не знаю. Она овладела мной с неодолимой силой, я стал ее орудием. Чуткий слух факира, до которого дошел далекий шорох где-то в джунглях, не уловил, как поднялась моя рука, и его зоркий глаз не заметил блеска моего кинжала. Клинок по самую рукоятку вонзился в спину, рассек ее сверху донизу, а сам я с трудом удержался на ногах. Факир упал ничком, корчась в судорогах. Лежа на земле, он еще пытался повернуться и вцепиться мне в горло крючковатыми пальцами, которые ему уже не повиновались. Сцепившись с ним, я тоже упал, выхватил кинжал из раны и, обезумев от трусливой ярости, зажмурившись, наносил удар за ударом куда попало, пока тело моей жертвы не вытянулось неподвижно.
Я ощутил запах и вкус крови. Тщетно пытался я овладеть собой: липкая, горячая влага вспоротых внутренностей мутила мне разум. Отбросив кинжал, я в зверином остервенении раздирал руками живот факира, добираясь до желудка. Пролитая кровь, ужас и алчность бушевали во мне. Кровь горячила меня, ужас отнял способность рассуждать, алчность придавала пальцам отвратительную быстроту и уверенность Не помню, как долго возился я с еще трепетавшей плотью. Труп факира, наверно, был так растерзан, словно его клевала сотня стервятников. Вы не представляете, как крепка грудная клетка человека!.. Внутренности моей жертвы, увы, не были озарены, там царил непроглядный мрак. Жемчужина потускнела, так мне, по крайней мере, показалось. Но мои руки нащупали ее, схватили Затем я пустился бежать. И вот мне кажется, что я до сих пор еще не остановился. Мой бродячий образ жизни по сути неустанное бегство от самого себя
Ну а тогда, после убийства?
С трудом оторвав от скатерти потупленный взор, он молча уставился на меня невидящими глазами и продолжал:
На всех людей порой находит желание выговориться этакое нелепое, но неотвязное желание. Зачем факир в ту ночь открыл мне свою тайну? По той же причине, по какой нынче разоткровенничался я с вами. Думаете, я не заметил вас из своей ложи? Я как-то невольно обернулся, и не потому, что вас увидел, я скорее почувствовал ваше присутствие. Перед этим моя рука покоилась на барьере я отдернул ее, словно кроваво-красный бархат мог ее обличить. Если бы вы не показались в фойе, я бы завтра сам разыскал вас в министерстве
Все то же, повторяю, нелепое, но властное желание. Самым холодным и скрытным людям в один прекрасный день становится невмоготу, им надо перед кем-либо отвести душу Ну а в ту ночь после убийства моими поступками руководила лишь ледяная предусмотрительная расчетливость. Человеческая жизнь в тех местах ценится недорого из-за убитого туземца не поднимут и тысячной доли того шума, какой вызывают здесь три строчки в «Матэн». В землю я закопал свое сокровище, а не труп Потом я еще много ночей ходил в сушилку, пока не раздобыл несколько жемчужин, из которых три продал голландцу, и на шведском корабле переправился на Цейлон. Там я пробыл около года. Скопил немного денег, приобрел славу знатока жемчуга, тысячу раз торговался с туземцами на их немой лад, когда покупатель и продавец рукопожатьями под платком тайно договариваются о цене Как известно, наибольших трудов стоит первая тысяча фунтов. Дальше легче; мне удавались самые дерзкие предприятия, словно жемчужина неизменно склоняла в мою пользу весы судьбы. Я ли сеял, или кто другой, но пожинал всегда я Жемчужина, как магнит, притягивала ко мне золото Всякий капитал наживается ценою насилия, произвола, слез, и в свое оправдание я лишь скажу, что нынешнее мое богатство стоило и мне самому немало слез Право же, если рассказать историю каждого состояния, каждого драгоценного камня, каждой золотой монеты, моя исповедь померкнет в кровавом зареве других злодеяний Признаюсь, немало их и на моей совести. На первых порах я преступал законы открыто, рискуя попасть в тюрьму или на виселицу; впоследствии постиг нравы людей цивилизованных, которые знают всякие лазейки и всегда выходят из воды сухими Если пускаешься в крупные дела, надо выбрать одно: либо быть молотом, либо наковальней, а лучше сказать либо пожирать других, либо себя отдать на съедение. Мне, после того как я убил факира, не приходилось долго выбирать. Я решил быть тяжелым молотом, острыми зубами Первым моим большим делом была скупка драгоценностей, святотатственно похищенных из одной китайской гробницы, я убедил грабителей, что власти уже напали на их след Это было незадолго до нашего знакомства. Я переменил имя, застраховал жемчужину, поехал в качестве агента одной компании обследовать промыслы жемчуга в Австралию и Америку, по пути купил в Коскуэсе изумруды и перепродал их с большим барышом. Когда дела твои идут хорошо, люди редко спрашивают о твоем прошлом, а больше интересуются нынешним твоим положением и видами на будущее. Я был на прямом пути к богатству и метил высоко, а потому вскоре затеял одно дело, гарантией которого мне послужила репутация владельца знаменитой жемчужины. Еще несколько лет и мое состояние превысило стоимость, которую молва приписывала моей жемчужине. Не раз я собирался ее продать, но никогда не мог на это решиться. О следующих годах моей жизни скажу в немногих словах. Я обосновался в Париже, принял французское подданство, стал большим человеком, завел лошадей, за которыми ухаживал, как за людьми, и слуг, с которыми обращался хуже, чем со скотиной Жемчужина сама по себе давно уже не составляла все мое богатство, теперь она стала моим фетишем, моим талисманом, своего рода вывеской в наше время оголтелой рекламы. Жизнь научила меня не быть разборчивым в средствах: я знаю людей Ныне я француз и один из двух-трех торговцев драгоценными камнями, которым завидует весь мир. По правде сказать, я не чту никакой религии и испытываю суеверное почтение лишь к моей жемчужине. Но годы проходят, и мысль, что я убил человека невинного, быть может святого, лишает меня сна. Не веря в богов, я верю во власть чар цивилизация не могла смыть этот осадок со дна моей души. Вы будете смеяться, если я скажу, что, желая отогнать дурные видения, носил на груди изумруд с изображением гарпии, поймавшей угря. Уже давно, еще на пароходе, где мы познакомились, факир стал приходить ко мне по ночам, усаживаясь у изголовья. Совсем недавно, когда я поправлялся после тяжелой болезни и жар уже спал, ясным солнечным утром я увидел, как дверь распахнулась и вошла Смерть об руку с факиром, чья грудь была еще растерзана. Могу вас уверить, что то была не галлюцинация: я видел факира так же, как вижу вас перед собой. Прежде он приходил ко мне только по ночам Когда он вошел средь бела дня, я понял надо что-то предпринять. Вначале я собирался пожертвовать жемчужину в храм, куда мечтал отнести ее факир, когда найдет ей пару Но я по опыту знаю, как воры оскверняют храмы. Я пришел к выводу, что ее надо уничтожить, и сегодня окончательно решился на это. Да, так будет лучше всего. У меня есть превосходные подделки, никто, кроме меня, их не отличит. Весь мир знает, что жемчужина эта моя Да, в ней я сам, моя душа, и все же Вероятно, без нее жизнь моя изменится Пускай! Время от времени я испытываю потребность, чтобы люди видели ее у меня. Тогда я нанимаю женщину, вроде сегодняшней, они все охотно за это берутся и надеваю на нее жемчужину. Так вот, мадемуазель Дюран или другая дама наденет поддельную драгоценность, и никто этого не заметит. Один я буду знать правду, и она станет мне наказанием. Я долго колебался. Против такого решения восстала моя любовь к жемчугу единственная подлинная страсть моей жизни, бо́льшая, чем жажда власти и богатства. Но призрак моей жертвы уже неотступно преследует меня Смотрите! Вон там, в углу! Вы свидетель, что я почти не пил Когда я встретился с вами в театре, я понял сегодня вечером надо решиться, ибо как раз в день нашего знакомства мы садились на пароход, чтобы переправиться через Магдалену, помните? первые угрызения совести, подобно шквалу, омрачили мой мир. Страх перед людским правосудием был мне знаком и прежде Но другие муки, страх перед иным правосудием до того дня были мне неведомы Надо кончать! Ни с места Не мешайте мне Так будет лучше!
Он щелкнул зажигалкой и, когда язычок пламени затрепетал, взял из сахарницы серебряные щипцы. Его невозмутимый вид воскресил в моей душе подозрение, не мистификатор ли передо мной, один из тех, кто, подобно детям, не в силах совладать с собственной фантазией, и я не стал вмешиваться. Когда я взглянул на искаженное лицо моего собеседника, в его глазах стояли слезы; ослепительный огонек вспыхнул между двумя серебряными тисками, ширясь с неумолимой силой. Я хотел отвратить неотвратимое, но рука мне не повиновалась. Безмолвно наблюдали мы оба, как голубоватое пламя перешло в розовое сияние, словно, уходя в небытие, жемчужина победила ночь, став зарей восходящего дня.
Что-то сверхъестественное потрясло мою душу, и в прозрачном дыме, поднявшемся из пламени, мне почудилась страстная мольба того, кто так долго мечтал спасти своего отца от вечной кары Наваждение исчезло вместе с сиянием жемчужины. В мозгу снова шевельнулась мысль, что я обманут ярмарочным фокусником.
Видя, что мой собеседник поднялся, я тоже встал.
Поклянетесь ни одной живой душе не рассказывать о том, что вы слышали и видели в этот вечер? спросил он.
А нужны ли клятвы? возразил я, стараясь придать своим словам оттенок иронии.
Но он, не уступая, словно клещами сжал мое плечо и голосом, искаженным от сдавленной ярости, повторил:
Клянитесь вашими богами или богом!.. Клянитесь!
Клянусь, наконец пробормотал я.
Я поклялся, когда увидел, как судорожно сжала его правая рука десертный нож: вот так же, верно, сжала она кинжал в ту страшную ночь, близ пустынного залива, где своим волшебным сном спали жемчужины.
Мы вышли из ресторана, и он тотчас простился со мной:
Счастливого пути.
Прощайте.
Он действительно почти не пил, но, когда я оглянулся посмотреть, не скрылся ли он уже за углом, мне показалось, что он шатается. Как поражен был бы весь свет, укажи я здесь его имя Но нет! Скрыть имя героя, дабы шире распространить подозрение, будет, пожалуй, лучше и не так уж несправедливо. Я устою против соблазна скандальной славы и больше ничего не скажу. Первая заповедь дипломата хранить молчание.
Перевела М. Абезгауз.
Луис Фелипе РодригесРОЖДЕСТВЕНСКАЯ НОЧЬ
Зажги фонарь своего воображения и мысленно следуй за мной. Я хочу, чтобы ты еще раз заглянул при этом свете в щелочку и посмотрел, как живут на Кубе батраки. Я, Маркос Антилья, пасынок своей родины, обладающий всеми достоинствами и недостатками чистокровного креола, намерен рассказать тебе историйку про кубинские сахарные плантации. Ты хочешь знать, что это за штука? Сейчас я тебе объясню. Что бы ни говорили ученые, а в моем представлении сахарные плантации неразрывно связаны с колонизацией, с торговлей рабами, с дешевым трудом, со знойным солнцем и с иностранным капиталом Да не гляди ты на меня, парень, с видом побитой собаки! Я еще рта не успел раскрыть, а ты уж загрустил: ведь это всего-навсего одна из тех историй, которые рассказывают дорогой, чтоб не скучно было идти.
Ну, так вот, однажды я сказал моему приятелю:
Сегодня ночью ради нашего спасения явился в мир господь Иисус Христос. Родился он у пастухов, в зарослях сахарного тростника, куда более мрачных, чем наш барак. Исполним же и мы волю божью и отпразднуем на своей земле рождество Христово: за неимением Вифлеемской звезды повесим на самую высокую балку фонарь, а за неимением волхвов, продолжал я балагурить, пригласим почетных гостей управляющего мистера Нортона, его секретаря Рохелио Риваса Сото де Касамайор и нашего несравненного Фико Ларрачею, арендатора, и споем:
Нынче ночью в Вифлееме
Родился Иисус Христос
В нашем бараке помещалось двадцать пять молодцов: один из Пуэрто-Рико, двое из Доминиканской Республики, сколько-то с Ямайки, остальные кубинцы. Один из нас, кубинцев, тот, что родом из Пинар-дель-Рио, славился уменьем раздобывать и жарить свиней и козлят. И так это ловко у него получалось, что ни хозяин отбившихся от стада животных, ни левая рука самого пинареньо не знали, что делает его правая рука. Еще должен тебе сказать, что самым близким мне человеком по койке и по убеждениям был один испанец. Прежде он работал в бискайских рудниках, а потом его, как былинку ветром, занесло на сахарные плантации Больших Антильских островов. Звали эту «былинку» Мануэль Эрдоса, и не вбей он себе в голову, что надо навести порядок и в Испании, и во всем мире, был бы он теперь алькальдом где-нибудь в Бильбао. Такова в кратких чертах история и таков образ мыслей моего однокашника.
В тот день, как всегда, зеленый тростник выглядывал из-за бараков и смотрел на море: не плывут ли из Северной Америки новые галеоны. Солнце метало в нас стрелы своих отвесных лучей, и от них нестерпимо жгло спину, на лбу выступали крупные капли пота, на ножах, которыми мы рубили сахарный тростник, вспыхивали ослепительные молнии, а на изумрудной поверхности Антильского моря загорались бесчисленные отблески. Работа требовала быстроты и сноровки. Словно выполняя священный обряд в честь неумолимого божества, двадцать пять рук, как по команде, брались за сочные, нежные стебли, снимали с них девственный покров листвы, метким ударом ножа рубили под корень и они умирали покорной и бесславной смертью. Тогда мы наносили им еще три удара и складывали обрубки в одну кучу.
Наконец последний луч солнца, освещавший тростниковое поле, и тот померк. Пятьдесят рук устало потянулись и опустили на землю двадцать пять больших ножей. Нервный подъем сменился изнеможением. Но тут мы вспомнили, что сегодня сочельник, это придало нам бодрости, и мы зашагали к бараку.
Вот и настала та ночь, когда, по преданию, родился младенец Иисус. Мириады звезд высыпали на небе и заглядывали в окна на наш праздничный стол.
Вверху, у самой высокой балки, одиноко мигал красный фонарь.
Пинареньо не подкачал. Правда, свининой на этот раз он не запасся, зато козленок, по его словам, удался на славу. Бедные гаитяне! У Чано Гальбана разгорелись глаза и раздулись ноздри. Ямайкинцы не отрывали жадных глаз от стола, но открыто выразить свой восторг по поводу кулинарных подвигов нашего повара не решались; они не знали, как к этому отнесется английское правительство.
Как подобает истинным христианам, мы принялись есть, пить и веселиться. Хоть на одну ночь забыть о плантациях какое это великое счастье! В эту ночь родился сын человеческий. Понтий Пилат распял его за то, что он хотел, чтобы у каждого человека было свое место на празднике жизни. И мы празднуем его рождество не потому, что исполнился его идеал справедливости, а потому, что мы все еще гибнем от духовного и физического голода, потому, что мы все еще остаемся париями, чьей кровью и потом питаются плантаторы. И мы верим, что он придет к нам, но не для того, чтобы сказать: «Царство мое не от мира сего», а для того, чтобы здесь, на земле, вернуть нам обещанный рай. Не кротким страстотерпцем представляется он мне, но воскресшим, одержавшим победу, грядущим по кровавым следам страстотерпцев всего мира
Браво! чуть не подавившись огромным куском мяса, заорал пинареньо.
Не перебивай, невежа! прикрикнул на него взволнованный пуэрториканец.
Один из ямайкинцев, боясь, как бы подобные речи не навлекли гнев его величества короля Великобритании, обратился к Мануэлю Эрдосе:
Заткни глотку, испанец, а не то мистер Нортон и Фико Ларрачея тебе такого покажут!..
Взгляд гаитян, которые продолжали усердно двигать челюстями, выражал примерно следующее: кое-что в речи этого испанца может пригодиться и гаитянам, только дал бы он поесть спокойно, козлятину-то ведь мы не каждый день едим.
А я, Маркос Антилья, не выдержал и затянул песню. По правде сказать, так взволновала меня и растрогала эта рождественская ночь, что, когда занялась заря, я все еще находился под ее впечатлением.
Кончился наш праздник. Пора было идти на работу. И только мы вышли из барака, глядим, навстречу нам сам мистер Нортон, а за ним Фико Ларрачея и двое из сельской полиции. Вот что сказал нам благородный Фико Ларрачея:
Мистер Нортон всегда стоит на страже закона. Он друг Кубы, друг честных и мирных тружеников, он призван поддерживать порядок и блюсти интересы той компании, представителем которой он является. Он отлично осведомлен о том, что произошло здесь сегодня ночью, и требует, чтобы вы без всяких разговоров принимались за работу, а испанец Мануэль Эрдоса и Маркос Антилья, которые тем только и занимаются, что отвлекают людей от работы и нарушают порядок, должны немедленно отправиться в Ормига Лока. Полицейские их проводят.