Однажды вечером, проверив номера лотерей, которые разыгрывали в Кастильо, Колоне и Кампанарио, и убедившись, что ей опять достались пустые билеты, Чела решила, что дело, наверное, не в Кандите и не в Пауло, а в ней самой Да, в ней самой. Ведь задолго до возвращения мулатки в «Лолин дом» у нее даже узелок на память завязан всегдашняя удача отвернулась от нее, и сколько она теперь ни колдует, все никак не может угадать, на какие же номера выпадет выигрыш в лотерею. Нечего и сомневаться: кто-то ее сглазил. Чела снова побежала к Папе Касимиро, и тата́ сказал, что ей нужно пройти обряд полного очищения, совершить который следует в той же самой комнате, где они живут с Пауло и в присутствии всех соседей из «Лолиного дома» за исключением Кандиты; мулатку пускать нельзя, потому что ее безверие только привлекает злых духов и мешает богам Олоруну́, Обатала, Чанго, Йемайе́ и Элеггуа. Он велел Челе с утра пораньше принести цветы с алтаря церкви Христа Спасителя на этой неделе как раз его праздник, чем и нужно воспользоваться, ведь когда молишься и богу белых, и негритянским святым, то дела от этого идут только лучше.
Каждый из квартиросъемщиков «Лолиного дома» внес свою лепту, потому что Чела пожелала, чтобы обряд очищения превратился в настоящий праздник. Очун любит, когда ей в жертву приносят козу, Обатала голубей, а Чанго́ черных петухов, что, как известно, стоит денег, да и специальное угощение для участников обряда надо приготовить. Кроме того, соседи принесли статуэтки своих богов и святых и поставили их на алтарь к Чанго. Тут были Элеггуа, Огу́н, Очоси́, Осаку́, Байкойо́, Льянса́, Олья́, Йемайя́, Очун, Эбели́, Каско́, Нана, Букара́, Обатала В углу лицом к стене поставили Эчо́, дьявола, причиняющего столько зла и докуки мирным людям, пусть позлится, увидев, что в присутствии высших богов его злые козни не имеют силы. Впрочем, этот Эчо, иногда преисполнившись добрых намерений, влияет на Элеггуа и даже оказывает людям помощь. Статуэтку Льянсы (святой девы Марии Канделарии), поскольку она покровительствует Кандите, пышно разубрали самыми красивыми бусами и кусками белого, голубого, желтого и красного шелка, чтобы она оказала воздействие на душу мулатки и прогнала из ее головы мерзкие мысли, которые, словно крабы, цепляются к девчонкам, и они пускаются отбивать у женщин законных мужей, хотя те и приобрели их честным путем и привязали к себе любовью и лаской.
Приготовления велись в глубокой тайне, чтобы у Кандиты не возникло ни малейших подозрений относительно предстоящего празднества; было решено воспользоваться тем, что мулатка рано ложилась и спала крепко. Нья Соледад тоже получила приглашение, внесла обол и предоставила скромные украшения для главного алтаря. Через своего приятеля пономаря Чела достала цветы, которыми украшали церковь Христа Спасителя. Пономарь подарил ей гвоздики, маргаритки, ирисы и даже несколько почти совсем свежих гладиолусов.
Комната едва вмещала приглашенных, соседки пришли с мужьями и старшими детьми, а обряд, кроме Папы Касимиро, вершил еще один известный жрец. Сорок девять свечей, ценою по песете каждая, из чистого воска, лестницей располагались на алтаре, на полу в кастрюле лежали священные предметы: собачьи клыки, янтарь, кораллы, магнит, раковины и мешочки с ладаном и растертой в порошок высушенной жабой.
Ровно в полночь слабый дрожащий удар бонго́ возвестил начало церемонии. Приглашенные сидели на корточках, образуя круг, посредине которого стояло большой корыто; в нем Чела подвергнется очищению и тем самым прогонит от себя злых духов. Пауло не возражал против обряда, напротив, он казался довольным, принес десять песо и корзину, полную ямса, бананов, нежных початков кукурузы, тыквы и кимбомбо́, а также графинчик с ико́ водкой из патоки, которая веселит душу и не пьянит. Пауло был искренне верующим человеком; он всей душой любил свою негритянку и почитал законы, установленные богом Олоруном.
Но вот свечи задули, и жрец тихим мелодичным голосом затянул речитатив, вызывая африканских богов, чьи имена шепотом повторяли присутствующие. В полной темноте Чела сняла с себя одежду и белье, скинула туфли и осталась совсем голой. Присутствующие на церемонии мужчины смотрели на это спокойно; так полагалось по обряду, и женская нагота не будила желаний или каких-нибудь грешных мыслей. Снова зажгли свечи. Негритянка стояла в корыте. Папа Касимиро и его помощник принялись натирать ее кровью черного петуха, смешанной с мелко нарезанными перьями, обсыпали тертым кокосовым орехом с кукурузными зернами и побрызгали из ведра настойкой из сока альбаа́ки, куда положили мяту и цветы, принесенные из церкви. Потом Папа Касимиро собрал все травы в белую с красным скатерть и завязал в узел. Пустое корыто перевернули, и Чела встала на него. Ведун обмахнул ее тело черным цыпленком, достал из алтаря плошку с пальмовым маслом и собственноручно натер им негритянку с головы до пят. Чела была счастлива; она глубоко и свободно дышала, как человек, наслаждающийся целительной ванной, и с нежностью смотрела на своего мужа, преисполнившегося восторга и гордости при виде совершенных линий ее фигуры, напоминающей скульптуру богини из черного дерева. Остальные мужчины от зависти только опускали глаза, стараясь прогнать грешные мысли. Из комнаты перед началом церемонии вынесли всю мебель, оставалась лишь новенькая, купленная специально для этого случая брезентовая раскладушка, прислоненная к стене; Папа Касимиро разложил ее, велел Челе лечь и прикрыл негритянку белой простыней, которую ему подала одна из соседок. Оставалось только взять цыпленка, потихоньку вынести его на угол улицы и втайне ото всех выбросить, чтобы он унес с собою остатки зла. Но это сделают после угощения, уже собранного в соседней комнате. Ждали одного: чтобы прошло время, нужное Челе для отдыха.
Вдруг раздался стук в дверь.
Жрец отрицательно покачал головой. Пока подвергнувшаяся обряду очищения женщина не оденется в свежее, совершенно новое белье и платье, никому нельзя входить в комнату. Это, конечно, не полиция, капитан их квартала ничего не имел против негритянских религиозных церемоний, если только они не кончались дракой или скандалом.
В дверь снова постучали, на этот раз громче в решительнее.
Пусть хоть кулак себе расшибет, все равно не впустим, пока не наступит время, пробормотал Папа Касимиро. Но, судя по всему, стучал решительный и нетерпеливый человек, из тех, кто не любит отказываться от своих прихотей или долго ждать. И вот, к великому ужасу всех присутствующих, раздался страшный грохот, хлипкая дверь комнатенки настежь распахнулась, и на пороге руки в боки встала дерзкая, стройная Кандита собственной персоной!
Все попытки сохранить в тайне предстоящую церемонию оказались тщетными. Мулатка узнала о ней еще в тот день, когда Чела побежала к Папе Касимиро. У Кандиты тоже были приятели, готовые сообщать ей о том, что делается у соседей. Она даже знала знала, негодная, что это к ней ревнует Чела, ее подозревает, из-за нее мучается. Еще бы! Чела-то ведь права, у женщин на такие дела нюх, их не обманешь, и ничего удивительного, что она затеяла этот обряд! Да, Пауло зацепил Кандиту за сердце, так зацепил, что она отказалась от праздной жизни средь роскоши и богатства только потому, что во время посещения тетки эта грудь Геркулеса, эти черные, ясные глаза и улыбка доброго, здорового телом и духом человека с первого взгляда зажгли ее африканскую, кровь. Раньше она никогда не испытывала ничего подобного ни к своему каталонцу, ни к ухаживавшим за нею белым, метисам и мулатам и даже смеялась над ними. Она терпеливо ждала случая соблазнить негра, да все никак не получалось жена стояла на пути. И Кандита устала ждать, страсть толкала ее на отчаянный поступок, и совсем ни при чем здесь злые духи или колдовство, не верит она в эти старые китайские сказки. Она нарочно притворилась заснувшей, пусть справляют себе свой обряд, который она, впрочем, подсмотрела в окошко, но, увидев обнаженную соперницу, а тело ее способно вызвать восторг любого мужчины, оно такое же красивое и плотное, как и ее собственное, вдруг испугалась, что ее женские чары не произведут на Пауло никакого впечатления. Хотя Кандита тоже умела танцевать, не было в ее танцах африканского блеска, она танцевала по-современному, и румба и сон в ее исполнении походили на танцы янки. А настоящие негры это презирают.
Кандита и сама еще не знала, чем кончится дело, когда первый раз постучала в комнату Челы. Но когда там воцарилось презрительное молчание, будто она и не человек, от злости кровь бросилась ей в голову, и она во что бы то ни стало решила войти. Мулатка сделала несколько шагов назад, разбежалась и плечами высадила дверь, сорвав ее с заржавленных петель. Разгневанные участники церемонии чуть было не накинулись на девушку с кулаками, но жрец велел им снова сесть в круг. Чела пыталась встать с кровати, но нья Соледад удержала ее. Папа Касимиро кротко обратился к мулатке.
Кандита, девочка, дочь моя, ты понимаешь, что ты натворила? Не забывай, ты же плоть от плоти Руфино, которого мы вспоминаем с таким почтением. Ты насмеялась над самым святым твоей негритянской расы, и быть беде. Это не ты, я знаю, это Эчо, которому только бы и творить зло, овладел тобою, и еще Элеггуа, который легко поддается злому духу.
Слова Папы Касимиро вызвали у Кандиты лишь взрыв громкого хохота. Она была одета в легкое вечернее платье, через которое просвечивали прекрасные чувственные формы ее роскошного тела, источавшего кокетливое благоухание духов
Слушай меня, Папа Касимиро! весело крикнула она. Хоть я и чувствую себя больше негритянкой, чем белой, не верю я в ваших святых; я современная женщина и верю только в то, что можно увидеть глазами и пощупать руками И раз уж мне свои дела приходится улаживать самой, дайте мне следовать моей системе
Она сверху донизу расстегнула застежку на своем вечернем платье и показала присутствующим роскошное, бронзовое, победоносное, соблазнительное тело, трепещущее от желания и жажды ласк, устремив взгляд пленительных глаз на Пауло, который, испытывая такое же сильное волнение, как и она, молча смотрел на нее. Казалось, мулатка околдовала всех мужчин, находившихся в комнате. Они были ослеплены ее формами, очарованы запахом здорового женского тела, возбуждавшим все инстинкты, парализовавшим волю, заставлявшим забыть о страхе перед злыми духами и богами. Хотелось стать на колени перед этой языческой богиней, воплощением самой жизни, приглашающей слиться с нею в сладострастных содроганиях. Даже сам Папа Касимиро уж на что старик онемел, а женщины, как они ни злились, ни опасались божьего наказания, преисполнились восхищения и зависти. Ошеломление достигло предела, когда Кандита, раскачивая бедрами, подошла к Пауло и обняв его за шею, страстно поцеловала прямо в губы, будто хотела одним глотком выпить его дыхание. Негр забыл, где он находится, у него из головы вылетел и праздник, и собственная жена, которая без памяти лежала на раскладушке, и ответил девушке крепким объятием.
Пошли отсюда! приказала Кандита Пауло, увлекая его за собой.
И бедный негр, почти в беспамятстве, трепещущий от желания, опьяненный прекрасным телом и чудным ласкающим голосом, подчинился мулатке.
Люди хотели было преградить им путь, но Папа Касимиро, хлопотавший около Челы, удержал их.
Пустите. Чанго и боги говорят мне, что неизбежное должно свершиться. В них обоих вселился Эчо, и надо подождать, пока не затухнет злой огонь. Давайте призовем высшие силы, чтобы они спасли их, и тогда вернутся мир и покой к этому погруженному в скорбь очагу.
Перевела Н. Булгакова.
Рубен Мартинес ВильенаАВТОМОБИЛЬ
У меня есть друг фармацевт, чья аптека расположена в маленьком поселке близ Гаваны, и хотя живем мы не так уж далеко друг от друга, пассивность, даже какая-то косность его характера и коловращение моей жизни мешают нам встречаться часто, правда, время от времени мы обмениваемся письмами, но поводом к ним, как правило, служит какое-нибудь необычайное событие.
Через него-то я и познакомился с Артуро Вандербеккером, воспоминание о котором заставляет меня сейчас взяться за перо.
Сам я общался с ним сравнительно мало, история его в основном стала мне известна из уст моего друга, почитавшего Вандербеккера неким полубогом, достойным Валгаллы дворца бога Одина, обители теней павших героев, и я смело могу утверждать, что ни разу не встречался мне человек столь победной, всеобъемлющей жизненной силы.
Родиться ему довелось в Эгерзунде от отца норвежца и матери кубинки; стало быть, по отцовской линии его можно было отнести к нордической расе, по материнской же к латинской, и это сочетание столь полярных расовых черт дало великолепный экземпляр рода человеческого. Высокий, сильный, белокожий, с лицом, задубленным всеми ветрами и опаленным всеми солнцами земли, он поровну взял самое лучшее от обоих своих родителей; русая, словно вспышка белого пламени, грива волос и прекрасные черные глаза; мягкость, но решительность; саксонская настойчивость и упорство на службе у свободного и дерзкого тропического воображения; его геркулесова сложения не мог скрыть даже костюм, и, когда я встречал его, мне казалось, что этот человек одним напряжением своих мускулов способен сдвинуть, согнуть, слить Полярный круг с дугой экватора увы, слепой случай согнул в дугу его самого.
Оставшись сиротой владелец огромного состояния, с мятущейся душой бродяги, он еще юношей бросился объезжать мир. Но он не стал ни безмятежным туристом, ни любопытствующим странником; где бы ему ни доводилось побывать, он с наслаждением, настойчиво и скрупулезно проникал в самую суть жизни местных жителей: одевался так же, как и они, делал то же самое, что и они, принимал участие в наиболее тяжелых работах, давая тем самым выход избытку своей неуемной энергии. Словом, он был истинным прожигателем жизни.
В Париже он, словно принц, купался в роскоши, но по привычкам своим слыл настоящим парижанином этакий веселый, богатый повеса, любитель бокала доброго шампанского. В одежде изыскателя он проник в самое сердце африканских джунглей и там сумел каким-то немыслимым выстрелом сразить льва под самым носом у коренастого, сурового, но, впрочем, симпатичного человека, о котором позже стало известно, что он президент одной большой африканской республики. Этот маленький эпизод заставил его в корне изменить свои планы, и, отложив на неопределенное время задуманное путешествие к Южному полюсу, отправиться на таинственный, неведомый ему доселе континент, правители которого тоже имели обыкновение охотиться на крупного зверя. В Америке он ощутил себя в родной стихии: несмотря на снежные ураганы, несколько раз пересек Анды; в костюме гаучо скакал по пампе, научился бросать лассо и стреноживать диких лошадей.
Со свойственной ему щедрой расточительностью сил он с наслаждением совершил восхождение на недоступные вулканы Кордильер, а затем, устав от всех этих авантюр, обосновался в Соединенных Штатах, где стал жить жизнью скромного студента, изучающего специальность инженера.
За пятнадцать лет он объездил полмира и научился говорить на восьми языках.
В конце концов он научился водить машину и всей душой отдался головокружительным радостям автомобильного спорта.
Именно тогда-то Вандербеккер и приехал на Кубу, чтобы обследовать возможности ее внутреннего рынка и основать агентство по продаже автомобилей одного североамериканского завода.
Но жажда познать истинные ценности и обычаи каждой страны, опасение всяческих фальсификаций и подделок, которыми их нередко подменяют, не раз приводила его в нашу сельскую местность; и вот во время одной из таких поездок в маленький поселок близ Гаваны, когда он, словно кубинец-креол, несся во весь опор, его конь споткнулся, Вандербеккер вылетел из седла, запутался в сбруе, упал на землю и сломал правую руку у самой двери аптеки, владельцем которой был мой друг.
Мой приятель на удивление ловко оказал ему первую помощь. В этот-то день и зародилась их дружба; я так и не смог понять, на чем она зиждилась трудно встретить в жизни два столь диаметрально противоположных характера. (С тех пор я свято верю, что в доброй дружбе, как и в счастливых браках, заинтересованные стороны лишь дополняющие друг друга величины.)
И вот поди ж ты объясни, как случилось, что в жизнь этого фармацевта, выезжавшего из своего селеньица не чаще двух раз в год, чтобы получить на университетских экзаменах свои честно заработанные отметки, который и перемещался-то в основном лишь по узенькому проходу между прилавком, шкафчиками с аптечными весами к ступками, и кладовочкой, где он хранил свои химические снадобья, а жил в комнатках над собственной лавчонкой, повторяю, в жизнь этого человека, являющегося воплощением спокойствия и упорядоченности, внезапно ворвалась комета; он видит, как нежданно-негаданно в его аптеку, создавая серьезную угрозу целостности блистающих витрин, брошенная какой-то непонятной силой, таща за собой коня, словно катапультированная, вваливается эта крутящаяся бомба Артуро Вандербеккер.