Фабер не успел изучить и трети указателей, как раздался голос Белла:
А вот и я!
Фабер обернулся:
Это прямо марсианская клиника!
Частично! Если мы посетим моего друга хирурга Меервальда, я вам все покажу. Вы хотели еще купить цветы.
У цветочного стенда Фабера с улыбкой встретила молодая миловидная женщина.
Я хотел бы одну красную гвоздику, сказал он.
Только одну?
Только одну. Не сердитесь, милая дама!
Я вообще не умею сердиться, господин Фабер, сказала цветочница. Я дарю вам чудесную красную гвоздику, а вы даете мне автограф. Меня зовут Инга.
Но я не Фабер, автоматически сказал он.
Fishing for compliments! Вы, конечно, Фабер! Роберт Фабер. Я читала ваши книги.
А если я вам все же скажу, что я не
Перестаньте! тихо сказал Белл. Здесь это не имеет значения.
Окей, сказал Фабер миловидной даме, я просто болтал глупости.
Ну, вот, сказала цветочница и положила альбомчик для автографов на стойку.
Когда он расписался, Инга сказала:
Спасибо, господин Фабер! И протянула ему самую красивую красную гвоздику.
Благодарю вас, милая Инга, сказал он.
И оба засмеялись.
5
Итак, сказал молодой врач по фамилии Кальтофен, мы детально обследовали фрау Мазин. Диагноз бесспорныйТИА.
Что это такое? спросил Фабер.
Сокращениеот «транзиторная ишемическая атака». Преходящее нарушение мозгового кровообращения. ТИА никогда нельзя сразу отличить от инсульта. И в случае с фрау Мазин это было невозможно. Мог быть и инфаркт. Возникла необходимость наблюдения и обследования в стационаре. ТИА может быть проявлением всего, что приводит к внезапному ухудшению мозгового кровообращения, диабета, спазма сосудов, расширения вен на ногах. С помощью допплеровской сонографии мы исследовали сонную артерию, головные артерии. ТИА могут вызывать и душевные потрясения, нужда, лишения, страдания Фрау Мазин ведь из Сараево?
Да.
Ну, там ТИА, должно быть, очень распространенасказал молодой врач и испугался. Простите, господин Джордан!
Они с Беллом стояли в коридоре женского терапевтического отделения на четырнадцатом этаже. Стены здесь были цвета морской волны. Белл сказал Фаберу, что в этом громадном здании каждый этаж выдержан в своем цвете. Отсюда были видны верхушки деревьев Венского леса, в которые погружалось красное раскаленное солнце. Его отблески падали на трех мужчин.
Сейчас фрау Мазин делают вливание витаминов и физраствора. Естественно, она очень ослабла и должна быть защищена от любых волнений. Кальтофен поднял руку, и тут же рука снова упала вниз. Идиотская фраза! Ее внук тяжело болен, не так ли? А тутзащищать от волнений! Но ее нужно защищать, насколько это возможно, так как приступ может в любой момент повториться, и тогда Но вы же приехали в Вену, чтобы помочь фрау Мазин, оградить ее, господин Джордан
«О Натали! подумал Фабер. Я еле держусь на ногах. У меня все болит. Яdown and out. And burn out too. Burn-outс тех пор как я не могу больше писать. И теперь я должен пойти к Мире!»
Да, сказал он, разумеется, я сделаю все, доктор Кальтофен.
При этом он думал: «Я уже стоял здесь в отделении городской больницы. В белом халате. С именной табличкой. И тогда меня называли Джордан, доктор Джордан. Это было после курса лечения от алкоголизма. Мой друг, спасший меня, хотел, чтобы я написал роман о психиатрах, и я проводил целые недели в неврологическом и психиатрическом отделениях больницы. Тогда здесь стояли только старые здания, которые были совсем ветхие. Психиатрическая клиника находилась в похожем на за́мок доме, выкрашенном в желтый цвет. Я мог ходить во все отделения. Мне разрешали даже наблюдать лечение электрошоком. Жил я тогда тоже в отеле «Империал». Я так старался, читал книги, слушал доклады, но дальше дело не шло. Время от времени я приезжал домой в Старнберг, где мы тогда жили. Натали и я. Вальдшмитштрассе, 148, большое бунгало с полностью застекленным фасадом. Однажды Натали прилетела в Вену к моему другу и сказала: «Пожалуйста, господин профессор, не требуйте этого от него! Скажите ему, что он не должен писать эту книгу. Он это не может». Этот поступок Натали мой друг счел замечательным, он рассказал мне это позднее. И это было замечательно. Потому что замечательна была Натали, думал Фабер потерянно. Натали»
идти к ней.
Он был так погружен в свои мысли, что услышал только последние слова доктора Кальтофена.
Что вы сказали?
«Возьми себя в руки. Я должен взять себя в руки».
Вам нехорошо, господин Джордан?
Все в порядке. Не слишком ли это взволнует фрау Мазин, если я сейчас явлюсь к ней? Мы столько лет не виделись
Мы с доктором Беллом подготовили фрау Мазин к вашему визиту, сказал Кальтофен. Вы можете не бояться. Фрау Мазин ожидает вас с нетерпением и радостью. Мы подержим ее здесь еще примерно десять дней, чтобы она по возможности лучше подготовилась ко всему, что может ее ждать. Вы можете приходить в любое время, господин Джордан, не только в часы посещения. Я дал соответствующие распоряжения. Если у вас будут вопросы, я к вашим услугам до позднего вечера.
Спасибо, господин доктор, сказал Фабер и подал Кальтофену руку, после чего тот спешно покинул освещенный красным заревом коридор.
Подождите минутку! сказал Белл Фаберу. Я зайду в палату и сообщу о вашем приходе.
Через несколько мгновений он вышел из палаты.
Так, он положил Фаберу руку на плечо. Всего хорошего! Завтра мы увидимся в Детском госпитале, да?
Конечно, господин доктор. Фабер прислонился к окну, у него вдруг сильно закружилась голова. Вы можете на меня положиться.
Спасибо, сказал Белл. А теперь идите к фрау Мазин. Она очень счастлива, можете не беспокоиться!
Я и не беспокоюсь, сказал Фабер и постучал в дверь.
«О Натали! Я хотел бы совсем больше не беспокоиться!»
6
Там лежала она.
«Как я боялся этого момента», думал он. И вот свершилось. Палата была разделена белым занавесом. В другой половине лежала женщина, которая все время кашляла.
Мира протянула руку и улыбнулась. Фабера жутко испугала эта улыбка. Самая печальная, какую он когда-либо видел. Губы ее рта, когда-то полные и прекрасные, были совершенно бескровны и выглядели словно две черточки. Бескровным и изнуренным было и лицо. Высокие скулы, которые ему так нравились когда-то, теперь выпирали вперед, когда-то блестящие черные глаза стали тусклыми, роскошные волосы потеряли блеск, поседели и свисали прядями. Протянутая рука была тонкой, высохшей. На фотографии возле кровати Горана она была загорелой, сейчас он видел бледное лицо с глубокими-глубокими морщинами.
Роберт, произнесла Мира слабым голосом, дорогой Роберт.
«Я должен подойти к ней, думал он. Вон отсюда, я не могу здесь больше находиться».
Он подходил, медленно переставляя ноги, каждый шагназад в прошлое.
«Назад в то время, когда мы были молоды, бедны и счастливы. Да, бедны, потому что тогда я получал относительно небольшие деньги за свою работу, и к тому же в динарах, которые ни один банк не менял на другую валюту. Люди из студии «Босна-фильм» производили выплату толстыми пачками банкнот и называли мне адрес в Загребе. Там перед возвращением в Австрию я мог купить за динары несколько украшений у подозрительного господина, живущего в грязной квартире. Так Натали получила от меня в Берлине в подарок первый золотой браслет. Поистине, я самый верный из всех влюбленных, настоящий джентльмен».
Еще шаг. И еще один. Он был уже у кровати Миры. Он схватил протянутую ему холодную как лед руку и поцеловал ее. В другой руке торчала игла от капельницы.
«Что мне остается, думал он, что мне остается, будь все проклято!»
Осторожно он освободил свою руку и протянул красную гвоздику.
Ах, Роберт, приглушенно сказала она, ты помнишь это И в то время, как Фабер безуспешно соображал, о чем, по ее мнению, он помнит, она заплакала. Хуже слез ничего не могло быть, он склонился и обнял исхудавшее тело. Казалось, что Мира стала меньше ростом. Затаив дыхание (он ведь не взял мятной таблетки и целый день ничего не ел!), он прижался щекой к ее щеке, механически гладил пряди волос, потом выпрямился, чтобы глотнуть воздуха, и пробормотал:
Нет не плакать! Почему ты плачешь, Мира?
Чтобы ты не плакал, прошептала старая женщина в белой больничной рубашке.
И он гладил ее щеки и мечтал оказаться в Биаррице, или Восточном Иерусалиме, или Сингапуре. Как это было нечисто и подло с его стороны.
«Якусок дерьма, думал он. Я всегда был куском дерьма».
Он вынул носовой платок и вытер ее слезы, но они тут же полились снова. «Бедная Мира», думал он, но чувствовал только сильную неловкость. Теперь она цеплялась за него, а он, обнимая ее, косился на свои часы и ненавидел себя за это. И ему пришли в голову, только этого не хватало, строки из стихотворения. Чьи это строки, чьи?
Golden girls and lads all must
Fall to ashes, come to dust
«Golden girls А как я выгляжу? Старый и противный. Какое я имею право чувствовать отвращение к этой женщине, с которой я поступил так несправедливо. Я негодяй. Но, подумал он вдруг со странной гордостью, все же уже не тот негодяй, который, как только становилось тяжело, только и знал, что вспоминать Натали, призывать Натали в свидетели своей беды и просить о помощи. С этим покончено. Покончено!
Я постоянно обращался к Натали потому, что я не верю в Бога. И как я обращался с Натали? В большой мере эта вера в неепросто нечистая совесть, преображение умершей, ложная романтика. Никогда больше не звать Натали! Никогда больше не делать ее свидетелем моих уловок по превращению виновника в жертву, как теперь. Кто кого оставил в беде? Я Миру, а не она меня!»
Женщина в другой половине палаты все это время кашляла. Не прошло и минуты, но ему эта минута показалась часом. Теперь эта женщина появилась из-за занавеса в халате и тапочках и тактично вышла из палаты. И Мира наконец перестала плакать. Она опустила голову на подушку, держа гвоздику у груди поверх одеяла и не сводя с него глаз.
Ты великолепно выглядишь, сказала Мира.
Ты тоже, сказал он и чуть не подавился этими словами.
Нет, сказала она. Теперь она говорила совершенно спокойно, он начинал узнавать ее прежний голос. Не надо так говорить! Я знаю, как я выгляжу.
Ты выглядишь замечательно, настаивал он, и я прошу у тебя прощения, Мира. Я бросил тебя на произвол судьбы. Я могу лишь просить, чтобы ты меня простила.
Мне нечего прощать, сказала она. Вообще нечего. У нас было чудесное время. Самое чудесное в моей жизни. Я все еще мечтаю о том времени. Все, что потом случилось, не важно. Ни у кого не было такого чудесного времени, как у нас с тобой тогда в Сараево. Не делай такое лицо!
Она начала тяжело дышать, каждое слово стоило ей напряжения.
Прошу тебя, Роберт! Мы могли бы больше никогда не увидеться, если бы не такое несчастье, если бы я от страха и отчаяния я сделала это только от отчаяния, Роберт! Рассказала доктору Беллу, что я тебя знаю. Он меня спросил, знаю ли я кого-нибудь И за это я должна просить тебя о прощении, Роберт!
В этот момент женщина в халате вернулась. Она принесла вазу и между двумя приступами кашля сказала:
Для вашей прекрасной гвоздики, фрау Мазин. Она поставила вазу на ночной столик рядом с кроватью Миры и поставила цветок в воду.
Спасибо, фрау Куммер, сказала Мира и улыбнулась ей.
Спасибо, сказал Фабер.
Фрау Куммер снова быстро вышла из комнаты.
В Вене все люди так приветливы со мной, сказала Мира.
Что я должен тебе простить, Мира? спросил он. Что?
Я назвала доктору Беллу твое имя. Теперь она стала задыхаться.
«Я не выдержу этого, думал он, я не выдержу этого!»
Так он смог тебя найти. И попросил приехать в Вену. Мне стыдно но я была так измучена, и слаба, и близка к концу
«А я? подумал он с горечью. Я не был слаб, измучен и близок к концу?»
Горанэто все, что есть у меня. Эта катастрофа Я еще в самолете почувствовала себя плохо и доктор Кальтофен сказал, что подобный приступ может повториться Но теперь ты здесь. Замечательно, что ты приехал.
Это само собой разумелось, сказал Фабер, хотя эти слова застревали у него в горле.
Совсем не само собой разумелось! Это замечательно, что ты заботишься о Горане. Может быть, он и умрет теперь тогда ты сможешь сразу улететь. Но если он не умрет, если ему станет лучше, ты останешься с Гораном, пока он не выздоровеет Ты мне обещаешь это, так ведь?
«Туннель, думал он, бесконечный туннель».
Да. Я тебе это обещаю, сказал он.
«О проклятье! думал он. Но, по крайней мере, без: «О Натали!»Никогда больше: «О Натали!»Никогда в такие моменты!»
Мира вдруг застонала.
Что случилось? с тревогой спросил он.
Ничего, Роберт ничего Она уже едва могла говорить. Это свидание оно меня страшно взволновало Не сердись Я больше не могу Завтра ты снова придешь, да? Завтра завтра все будет по-другому, ты понимаешь это, да?
«Еще как, думал он, еще как! Я тоже больше не могу».
Само собой разумеется, сипло сказал он и быстро поднялся, думая при этом: «Не так быстро, не спеши!»
Ты прижмешься еще раз своей щекой к моей? спросила Мира.
Он сделал это и почувствовал отвращение.
Спасибо, сказала она.
Фабер криво улыбнулся, прикоснулся к ее волосам и большими шагами пошел к двери. Обернуться еще раз было свыше его сил.
7
У него так кружилась голова и так болело сердце, что пришлось сесть на самую ближнюю скамью в длинном коридоре, в котором теперь включилось освещение.
«Если мне повезет хоть немножко, я сейчас умру», думал он.
Через некоторое время полез в карман, достал из упаковки драже нитроглицерина и положил под язык. Ждал десять минут, потом почувствовал, что боль и головокружение прошли.
«Вон! Вон из этой больницы!»
Неуверенно держась на ногах, он подошел к лифту и спустился в холл, а через несколько минут рухнул на заднее сиденье свободного такси.
Имею честь, господин! Куда едем?
Пожалуйста, отель «Империал».
Отель «Империал».
В машине работало радио. Было восемь часов десять минут. Диктор как раз передавал прогноз погоды.
а теперь комментарии к событиям дня.
Таксист поехал вниз по Гюртелю и свернул направо в Верингерштрассе. Другой мужской голос произнес:
Сегодня пятьдесят видных австрийских деятелей сделали заявление в «Конкордии» о создании блока в защиту прав беженцев. Эти люди выступают не за то, чтобы открыть границы Австрии, не за то, чтобы принимать каждого, кто постучится. Они выступают против вопиющего бесправия в нашей стране
Такси проехало мимо Химического института. Здесь цвели старые каштаны, белые, розовые, бело-розовые.
Эти люди не могут согласиться с тем, что в связи со снижением расходов Министерства внутренних дел беременных женщин стали высылать в области бывшей Югославии, где идет война. Их статус беженцев не подтвержден, потому что они вывозились в административном порядке только во время войны. Молодые люди, родившиеся в Австрии, родители которых проживают в нашей стране и не имеют австрийского гражданства, выдворяются в «страну происхождения», где они ничего не знают. Эти пятьдесят видных деятелей хотят начать борьбу против такого официального «вопиющего бесправия». И мы тоже хотим в этом участвовать.
Янет, сказал водитель, толстый мужчина с багровым лицом, в пропотевшей тенниске, и выключил радио. Он завелся:Пятьдесят умников! Я таких не перевариваю. Вопиющее бесправие! Кто эти несчастные беженцы? Торговцы наркотиками, которые уничтожают нашу молодежь. Чернорабочие, которые отнимают у нас работу. Одни бандиты, куча дерьма. Гнать вон, говорю я, гнать немедленно. И не только я говорю так, господин, не только я! Так говорят все порядочные австрийцы! Вы еще удивитесь на выборах: мы выберем националистов. Все мы выберем националистов. Они единственные, кто говорит правду и думают о нас, австрийцах, остальные пусть убираются вон. Националисты единственные, кому еще можно доверять, кто может нас спасти. А на следующих выборах канцлер будет от националистов. Господин не из Вены?
Нет, ответил Фабер, побледнев от гнева.
«Если бы я так не устал, если бы не было так жарко и так далеко до «Империала», я бы сейчас вышел и пошел пешком, думал он, но в этом бешеном потоке я не найду другого такси. Ну, и что делать?»