Да, аналогия с легкими немного странная, но я очень любил анатомию и часто с удовольствием замечал черты нашего внутреннего мира в возводимых людьми конструкциях. Представляете, совсем недавно, до того, как меня выгнали из мединститута за один неподобающий поступок, я учился на медика, вполне успевал в учебе и даже регулярно претендовал на повышенную стипендию. И даже сейчас я иногда позволяю себе мечтать, что в будущем смогу вернуться к учебе и все-таки стану врачом. Но пока я могу лишь прикурить вторую сигарету от первой, совершая тем самым еще один неподобающий поступок.
Вдруг на лужайку перед домом выскочила перепуганная собака. Грязный косматый пес неизвестной породы двигался рывками и постоянно приподнимал заднюю лапу, шерсть на которой была грязной от крови. Он был очень напуган и подскакивал на месте от любого шороха, даже порывы ветра пугали бедное животное. Меня пес заметил лишь в тот момент, когда я громко свистнул. Пес развернулся в мою сторону и инстинктивно прижался к земле, в его глазах-блюдцах без труда читался ужас. Такой резкий маневр, очевидно, разбередил рану на его лапе, отчего четвероногий теперь жалобно поскуливал.
Я хотел было подойти к нему поближе, осмотреть его лапу. Но пес тяжело поднялся на лапы и, поджав хвост, начал пятиться в противоположенную от меня сторону. Но там он тоже заприметил что-то пугающее, и с капающей из пасти слюной, забыв про боль в лапе, рванул в том направлении, откуда пришел.
Уже через пару секунд на лужайке показался мужчина в полном армейском обмундировании, именно он и спугнул пса, заставив того вернуться восвояси. Мужчина был в полной выкладке, но его автомат был небрежно закреплен на рюкзаке, а в руке он тащил тяжелую зеленую канистру на двадцать литров.
Собаку спугнул, сказал я ему.
Ой, дружище, это к лучшему. Так-то они еще пару дней будут тут, как безумные носиться. И хрен его знает, какая в их маленькую собачью башку взбредет умная мысль, понимаешь? ответил запыхавшийся мужчина, ставя канистру на деревянный настил веранды.
Усек.
Прикинь, во всем городе бензина не осталось, мужчина постучал ладонью по канистре отозвавшейся глухим звуком. Пришлось аж чей-то гараж вскрыть, да прям из машины сливать. Никогда бы не подумал, что придется таким заниматься. Ты тут все сделал? Документы нашел?
Да, все готово. Паспорта всей кучей в родительской спальне лежали, прямо в ящике комода. Все упаковал, в формуляр данные переписал.
Это ты молодец. А где автомат твой?
На кухонном столе лежит.
Он при тебе должен быть, понимаешь, при тебе! Я тебя уму-разуму учить не должен, конечно. Но это одна из тех истин, что всегда доходит до людей слишком поздно, понимаешь? Ты ж медик потенциальный, должно ведь что-то в котелке твоем вариться, верно?
Усек.
Очень надеюсь. О, я смотрю, ты прибарахлился, он указал пальцем на желтую футболку, висевшую на моем плече.
Да, взял тут кое-что.
Так! Ну, ты главное не забывайся и очень сильно думай, не будет ли тебе, потом эта вещица ночами сниться, ага?
Кажется, я понял. С этими словами я сдернул футболку с плеча, аккуратно сложил и положил на один из тех раскладных стульев, что стояли на веранде.
Мужчина кивнул, молча вытер нос, на котором собралась большая тяжелая капля пота, затем крякнул, поднял с настила тяжелую канистру и вошел в дом. Я молча проследовал за ним.
Проходя вглубь дома, мы обошли стороной лестницу, ведущую на второй этаж, и оказались в просторном помещении, выходившем на задний двор панорамными окнами. Это была кухня, совмещенная со столовой. Еще вчера семья из четырех человек собралась здесь за большим антикварным столом, чтобы сытно покушать, любуясь видом на далекие горы.
Но теперь от этой идиллии не осталось и следа, на кухне был полный разгром. Панорамные окна были разбиты вдребезги, от них ничего не осталось. Определенная разрушительная сила ударила по ним снаружи и теперь их мелкие осколки ровным слоем покрывали все помещение, хрустя под подошвами армейских ботинок. Вся мебель, кроме массивного стола в центре помещения, была разломана, хотя сам стол каким-то чудом отделался лишь небольшими сколами да царапинами. Стены и потолок помещения были покрыты ямками и рытвинами, а местами прямо из стен торчали довольно крупные металлические фрагменты. При всем этом на кухне стоял отвратительный смрадсмесь запаха земли, металла и пороха.
Стараясь глубоко не дышать, я подошел к столу, на котором лежали мой автомат и тяжелый походный ранец. Я приладил автомат к рюкзаку таким же образом, как мой сослуживец и закинул рюкзак за спину. Затем, пробираясь по останкам мебели и битому стеклу, мы с ним вышли на задний двор, где, прямо у дома в земле была вырыта неглубокая, но довольно широкая воронка, по краям которой остались висеть обгоревшие куски вырванного газона.
Аккуратно обойдя воронку по краю, мы прошли чуть дальше и остановились у небольшого деревца на самой границе участка. Кажется, раньше это был молодой дуб, но та же сила, что выбила панорамные окна в доме, перебила молодому дереву ствол, не оставляя тому никаких шансов на выживание.
Под погибшим деревом, аккуратно сложенные в кучу, лежали останки четырех человек. Вот лысеющий мужчина, вот его жена, вот их шестнадцатилетняя дочь и восемнадцатилетний сын. В момент взрыва отец и мать семейства сидели спиной к окнам и погибли мгновенно. Их сыну крупный осколок угодил в грудь, и он вряд ли протянул больше двух минут. Меньше всего повезло их дочери, получив многочисленные ранения, она еще какое-то время была жива. Несчастная девушка сумела доползти до прихожей и даже попыталась куда-то позвонить по телефону. Мы так и нашли еележащей на полу и сжимавшей в том, что осталось от ее руки телефонную трубку.
Она была очень милой и сильно напоминала мне мою собственную младшую сестру, ведь той через неделю тоже исполнится шестнадцать. Но моя сестра сейчас сидит в школе за партой и ждет не дождется момента, когда можно будет, наконец, пойти домой, а этой девушки больше нет. И мы с сослуживцем, словно мешок с картошкой, оттащили на задний двор и положили рядом со всей ее семьей, что в одночасье перестала существовать.
Мы так и нашлись что сказать, никто не произнес прощальную речь и не вспомнил добрым словом этих людей. Мой сослуживец молча облил тела погибших бензином и поджег. По сути, это значило лишь то, что теперь и мы внесли свою лепту в тот нестерпимый смрад, что с самого утра стоял сегодня над этим мирным пригородом.
Только подумать, еще вчера вечером мы получили приказ о начале спецоперации, целью которой была ликвидация противника, что предположительно вторгся на нашу территорию, занял этот пригород и укрепился в нем. Когда на поселок опустилась ночь, началась артподготовка. А уже утром, перед самой высадкой, мы узнали, что в разведданные оказались неверными и противник использовал этот пригород лишь как транзитную точку. После разведывательной вылазки они временно укрылись здесь, а потом, под покровом ночи вернулись на свои рубежи. Отчего получалось, что наша артиллерия полночи поливала огнем населенный пункт, в котором, кроме нашего же гражданского населения никого не было.
И этим утром мы неожиданно сами для себя превратились из солдат в могильщиков, что сжигали трупы и искали в полуразрушенных домах документы тех, кто еще вчера планировал жизнь на годы вперед, а сегодня догорал в погребальном костре.
Кто был во всем этом виноват?
Не знаю.
Виноват ли политик, из-за которого накалилась обстановка на границе? Виноват ли разведчик, который по снимкам с беспилотника ошибочно предположил, что противник занял пригород? Виноват ли командир, что приказал начать обстрел, не дожидаясь подтверждения полученных данных? Виноват ли расчет миномета, что, выполняя поставленную задачу, точно опустил мину во двор этого дома? И, наконец, виноват ли я, что теперь должен был предать огню триста пятьдесят тел безвинно убиенных людей?
Все мы, по отдельности, казалось бы, не были виноваты в том, что произошло. Все мы были в целом неплохими людьми и, в сущности не желали никому зла. У каждого из нас были те, кто любит нас, и те, кого любим мы.
Но вот я вижу, как огонь пожирает тела тех, кто как две капли воды был похож на тех людей, что ждут меня дома. Кто-то убил эту пожилую пару, что готовилась, наконец, выпустить своих птенцов из гнезда. Кто-то убил эту прелестную девушку, что еще только готовилась влюбиться в жизнь. И кто-то убил этого юношу, что был так похож на меня, что носил одежду одного со мной размера и любил ту же музыку, что и я.
Я мечтал быть врачом, помогать людям. Но вместо этого я уже был виновен во всех тех смертях, что случились в этом пригороде накануне ночью. Эта семьялишь крохотная часть того мира, что разрушился вчера. Я был тем, кто его разрушил. Я убийца.
В горле встал ком, который я никак не мог проглотить.
Нам надо идти, нельзя вот так просто стоять и смотреть. У нас тут еще уйма работы, сказал сослуживец, стараясь не смотреть на меня.
Усек! ответил я без какого-либо выражения.
На разных берегах
Предисловие
Тихий, спокойный и ничем не примечательный воскресный вечер в середине марта. Всю прошедшую неделю весна уверенно выдавливала зиму с занятых ею позиций. Это было то самое время, когда, выйдя утром из дома и сделав первый вдох, ты сразу чувствуешь, что грядет теплая пора. Однако, как это часто бывает, данное чувство оказалось преждевременным, слишком уж уверенно весна наступала, и мы совершенно зря поверили в то, что она уже пришла насовсем.
И вот, именно сегодня, зима внезапно и коварно нанесла ответный удар. Утром поднялся очень холодный, порывистый ветер. Он как будто пытался остудить наши души, уже было немного оттаявшие под влиянием столь желанной, но недолгой оттепели. А когда стемнело, и вовсе ударил самый настоящий крепкий мороз, что превратил улицы в ледяные дорожки, отражавшие свет фонарей, словно зеркала.
Редкий человек сегодня вечером решался выбираться из дома, да то он лишь быстрым шагом проходил по улице, стремясь поскорее сделать свои дела, да вернуться восвояси. Все как будто отказывались верить, что весна нас обманула и сидели дома, ожидая, когда она вернется.
Однако даже в такой непогожий день находились люди, что никуда не спешили. Возможно, их никто не ждал? Или им некуда было идти? Спрашивать о таком не принято. Ведь чужая тоска заразна, словно вирус, и прикладывать к собственным проблемам чужое гореизлишняя ноша.
Вот и на старой лавке, в сиденье которой не хватало несколько досок, а краска, облупившись, обнажала многочисленные предшествующие слои самых разных оттенков, в полной тишине сидели два человека. Оба они ждали задержавшийся сегодня последний автобус. Конечно, логичней было бы ждать автобус в стоявшем совсем рядом павильоне остановки, ведь там можно спрятаться от пронизывающего ветра. Но там, судя по всему, недавно прошел какой-то праздник не слишком притязательных людей и теперь в радиусе десяти метров стоял смрад.
А лавка стояла так удачно, что подходящий автобус было видно чуть ли не за квартал и оба человека без проблем успели бы пройти на посадку, как только транспорт появится в поле зрения. По обе стороны лавки стояли фонари, один из них не горел, а второй то и дело помаргивал, угрожающе при этом гудя. Урна, стоявшая рядом с лавкой, была переполнена и из нее, трепеща на ветру, торчали самые разнообразные цветастые обертки, а рядом с урной в ряд стояли несколько пустых пивных бутылок.
Мужчина, сидевший ближе к урне, от нечего делать разглядывал этикетки этих бутылок. Он нетерпеливо елозил на месте, то и дело менял позу и периодически потирал руки, чтобы хоть как-то согреться. На вид ему было около тридцати. Он был одет так, словно просто приходил в бутик, показывал продавцам обложку модного журнала и скупал все те вещи, что были представлены на модели. У него было гладковыбритое загорелое лицо, по которому можно судить, что он либо недавно был в теплых краях, либо пользовался услугами солярия. А модная стрижка лишь дополняла образ этого, безусловно, обеспеченного человека. Что же делает этот человек на автобусной остановке затерянной посреди серых «хрущевок» в столь поздний час? На этот вопрос я позволю себе ответить несколько позже.
Неожиданно человек, сидящий рядом с нашим холеным модником, тяжело закашлялся. Молодой человек крайне брезгливым взглядом окинул своего соседа и, следка отодвинувшись, с выражением полного презрения на лице вернулся к созерцанию пивных бутылок.
Его сосед совершенно не обратил внимания на этот акт презрения. Пожилой мужчина, которому на вид было уже далеко за семьдесят, сидел и, глубоко уйдя в свои мысли, смотрел куда-то вдаль. Иногда ход мыслей этого мужчины принимал приятный оборот, и тогда на его испещренном морщинами лице мелькала едва заметная улыбка.
На нем были надеты очень старые сапоги, подошва которых уже давно стопталась внутрь, а старенькие шерстяные брюки, покрывавшие ноги, хоть и были чистыми, но были поглажены кое-как и много раз латаны. Так же на мужчине была старая, потрескавшаяся от времени кожаная куртка, молнию на которой давным-давно заклинило, и застегивалась она теперь только на кнопки.
Отечное лицо мужчины было покрыто неровной недельной щетиной, а копна нечёсаных седых волос с самого утра хранила след от подушки. Подбородок и нос этого персонажа были покрыты паутинкой тонких красных прожилокта черта, по которой можно было безошибочно определить сильно пьющего человека. Но прямо сейчас от него не пахло, более того, он давно был абсолютно трезв, это я могу вам гарантировать.
Вот к такому необычному соседству привела задержка последнего автобуса этим холодным весенним вечером.
1
Степан сидел на остановке и ждал этот проклятый автобус уже добрых сорок минут. Вообще, он редко когда пользовался общественным транспортом, и его гардероб был рассчитан так, что по городу он будет передвигаться исключительно на собственном автомобиле. Но сегодня ведь был особенный день. Счастливое воскресенье. Нынче такой день выпадает всего раз в неделю, а ведь еще каких-то пять лет назад, ему случалось уезжать этим автобусом пару раз в неделю, а бывало и чаще. Но те время осталось далеко позади, и Степан теперь жил лишь мечтами только о том, чтобы вернуть эти самые «счастливые времена». Иногда он даже позволял себе желать чего-то большего, но пока это были лишь несбыточные грезы.
Последний автобус еще никогда не задерживался, куда чаще он приходил даже раньше расписания, ибо водителю, как и всем его пассажирам, хотелось только одногопоскорей попасть домой. Но именно сегодня что-то пошло не так, и теперь Степану приходится сидеть на лавочке и мерзнуть вместе с этим чахоточным пьяницей. Степан часто видел этого мужика, каждое воскресенье этот пьянчуга неизменно уезжал вместе с ним на последнем автобусе.
Интересно, что он тут делал? Может быть, как и у Степана, у него есть какая-то тайна? Да увольте?! Какая у такого человечка может быть тайна? Скорее всего, по воскресеньям у них товарищеская сходка в уютном подвале какого-нибудь неприметного подъезда какого-нибудь неприметного дома. Они там крепко выпивают и в жарких спорах решают судьбы нашего мира куда эффективней политиков, экономистов и топ-менеджеров вместе взятых.
Степан улыбнулся. От уголков его глаз по лицу разошлась паутинка морщин. Да, он выглядел заметно моложе своих лет, на самом деле его возраст уже приближался к пятому десятку, но, благодаря различным косметическим процедурам, на вид ему вряд ли можно было дать больше тридцати.
Он родился в семье банкира и домохозяйки, и все его детство прошло в их огромном загородном доме. Отец в ту пору редко бывал дома, ему хватало времени обращать внимание на Степана, только если тот добивался каких-либо успехов или, наоборот, в чем-то не преуспел. Матери же было откровенно плевать на ребенка, она думала только о том, что сегодня одеть, где это снять и куда завтра поехать.
Естественно, отдать ребенка в общеобразовательную школу родителям не позволил статус, и Степан пошел в специальную школу для таких же, как он. Элитная школа-интернат с забором столь же высоким, как и плата за обучение. Там он стал тем, кем должен был стать сын столь обеспеченного отца. Школа озлобила его, он научился понимать очевидные истины. Например, что все те, у кого меньше денег, чем у его отца, недостойны общения с ним. Круг его общения должен напоминать закрытый клуб, а на его личной карте города должны быть отмечены места, в которые положено ходить людям его статуса, ибо все остальное для плебеев.
В какой-то момент его отец спохватился и взялся за воспитание сына. Он часто ругал Степана за такой «денежный» подход к людям. Ибо сам отец никогда не бахвалился богатством, что лишь давало людям повод пошептаться у него за спиной, а его друзья-алкоголики, с которыми он сидел в дешевом баре или ходил на охоту, и вовсе заставляли Степана краснеть.