Когда они играли, они были единым целым. Арс стоял у руля, как морской капитан, вращая его то вправо, то влево. Не раз он напивался и отсыпался в трюме, не раз падал за борт. Тогда к штурвалу вставала Сандра, изрыгая проклятья и дымя сигаретами, вела судно сквозь рифы музыкальных лейблов и продюсеров. Лавировала между мелями, о которых знала только она.
Но направление неизменно выбирал Арс.
Теперь Сандра вновь у руля, но рутер у капитана, и он погружается с ним на морское дно. В этом рутере, возможно, записаны они все, и теперь их имена размывает солёной водой.
Они с Сашей быстро спелись. Вместе куралесили по московским улицам и в респектабельных заведениях, вместе напивались и брели под утро домой, поддерживая друг друга. Словно парни с одного двора. И тем не менее Арс всегда был для него загадкой. Никто не знал, что он выкинет в следующий раз, никто не догадывался, что им движет. Его прошлое покрыто чернильными разводами, в будущее он шагает, ничем не освещая себе дорогу. И кочки, о которые он запинается, достаются только и исключительно ему. Все, кто идёт следом, Лиходеев, Сургучев, Сандра, светят себе под ноги фонариками и не видят этих кочек.
Что нам делать с пьяным матросомнапевает Гребенщиков, и Саша против воли прислушивается к словам, надеясь найти к ним ответы:
Что нам делать с пьяным матросом
Что нам делать с пьяным матросом
Господи, спаси
Сандра больше не притрагивается к бумагам. Бросает в кастрюлю вариться макароны и закуривает, пачкая томатной пастой сигареты. Стряхивает пепел в раковину. Где-то совсем рядом шумят возвращающиеся с работы люди, и что-то объявляют по громкоговорителю.
Стук в дверь доносится как будто из другого мира.
Это Лиходеев. Плащ на нём как будто сделан из резинынаверху всё ещё идёт дождь. В руках он держит шляпу, настоящую фетровую шляпу, и с неё стекает вода. Он видит скомканную и разбросанную по столу бумагу, говорит визгливым голосом взбалмошной мамаши нескольких подрастающих чад:
Вы что здесь, курите?
Наверное, музыканты, какими взрослыми они не кажутся, какая щетина не покрывает их подбородки, и какие никотиновые пятна не появляются между пальцами, навсегда останутся детьми. Стрелка их возраста застряла на четырнадцати-пятнадцати, времени, кода у других начинают пробиваться через скорлупу детской беспечности какие-то амбиции. Можно сказать, для этих вечным приютом стали девяносто пятыйдевяносто шестой, жвачка Toorbo и Денди с циплячно-жёлтыми картриджами.
Подобные шутки, как и эксцентричные выходки, Сандру больше не удивляют. Она привыкла быть им матерью.
Это Арс.
За спиной Лиходеева маячит фигура Сургуча.
Вы что, скурили Арса? кудахтая, спрашивает он.
Пролезает в дверь боком, и в помещении сразу становится теснее. Слышен запах лука и крепкой пивной отрыжки.
Закрывай дверь и садись, говорит Сандра, расставляя тарелки прямо на мятых листах, используя их как скатерть. Макароны подоспели.
За стеной пролетает поезд, пока они втроём рассаживаются вокруг стола, открывают пиво или наливают себе кофе из плешивого кофейника. Сургучев ставит себе на колени ноутбук, кабель сети тянется за ним, похожий на крысиный хвост. Водит пальцем по тачпаду, оставляя жирные отпечатки, и словно ни о чём не беспокоится. Его борода вся в крошках и похожа на губку-железку для мытья посуды.
Не залей мне клавиатуру, сварливо говорит Сандра.
Что я тебе, ламерюга какой, возмущается тот, двумя пальцами сжимая за горлышко бутылку. Пальцы у него такие большие, что кажется, этого горлышка нет совсем, а бутылка растёт у него из кулака. У тебя есть мышка? Дай, а?
Лиходеев сосредоточенно читает надписи на блокнотных листах. Наконец поднимает глаза, переводит взгляд с Сандры на Блондинчика и обратно. Зачитывает с одного листа:
«Наша дорожка из крови и ртути
Куда, куда ведёшь ты нас -
К смерти или к жизни новой?».
Что это? Хокку?
Сандра жмёт плечами. Саша отводит взгляд, копошится в корейском салате. В блюде плавает одна бумажка, наполовину пропитавшаяся острым оранжевым соусом.
Это не хокку, не отрываясь от экрана, говорит Сургучев. Декламирует:
Чистый родник!
Вверх побежал по моей ноге
Маленький краб
Вот это хокку, продолжает он. Басё. А это дребедень.
Лиходеев возвращается к чтению. Лоб собирается задумчивыми складками. Руки комкают бумагу, медленно и осторожно, словно стараясь сложить её по уже обозначившимся сгибам.
И что, здесь такоевсё?
По большей части, отвечает Сандра. Две, три строчки, редко больше.
Всё серьёзно?
Саня отвечает:
Более чем. Я пытался его сегодня немного растрясти, но ничего не получилось.
Может быть, дать ему немного времени.
У него было время. Полгода в клинике и ещё год потом, пока он где-то шлялся, теперь Сандра говорит резко, глядя в глаза Лиходееву. Тот отводит взгляд. Это бизнес. Как можно работать, когда ни в чём не уверен? Когда все твои планы написаны мелом на стене. К следующему году, к поездке в Германию мне нужен альбом. И команда, в которой я буду абсолютно уверена.
С ней никто не спорит. Лиходеев выглядит усталым. Он сидит прямо в одежде, полы пальто уныло подметают линолеум. Утопил руки в просторных карманах, сгорбился и напоминает усталого детектива из классических американских фильмов. Тех самых, небритых, в шляпе и с сигаретой.
Шляпу он бережно положил на соседний стул.
На какое-то время наступает тишина. Саша звонко цокает вилкой по фарфору, звук напоминает звон церковного колокола. Потом спохватывается и откладывает вилку.
У меня кое-что есть, говорит Лиходеев. Парочка стихов, ещё с института завалялась. Запишем альбом в стиле ретро. Хреново кантри.
У меня тоже есть, подхватывает Сургучев, сопровождая свои слова щёлчками мышки. На экране логотип Livejournal, мобильник подключен к ноутбуку и усиленно грузит что-то в сеть. Один из его собственных блокнотов здесь, он положил его под мышку в качестве коврика. Все присутствующие видят его широкую спину в майке-борцовке, и вынуждены разговаривать с ней.
Лиходеев, Блондинчик и Сандра мрачно смотрят друг на друга. Молчание нарушает только какая-то песенка, которую Сургучев напевает себе под нос вразнобой с шепчущим магнитофоном.
Сандра принимает решение. Хлопает в ладоши:
Начинайте, ребята. Завтра в студии посмотрим, что можно сделать.
* * *
В субботу «Странные сны» впервые выступили без Арса. Нельзя было назвать шоу успешным, но и провалом Сандра не назвала бы. Они пошли на этот шаг, вот что главное. Саня объявил, что Арс, к сожалению, довольно тяжело болен, а так как это шоу для них важно, блин, чёртовски важно, петь сегодня будет он, и в не совсем обычной для «Снов» манере.
«Болен» применительно к музыканту означает только то, что он лежит в гримёрке и пускает слюни в луже собственной блевотины. «Тяжело болен» означает примерно то же самое, только пускает слюни он в белесой кокаиновой каше.
Это был бесплатный концерт, совместный с Алисой и ещё парой групп, и поэтому никто не потребовал назад деньги за билет. Большая часть бурлящей там, внизу, толпы пришла посмотреть на Кинчева, хотя какая-то доля фанатов «Снов» и других музыкантов там тоже была.
Сандра всё время стояла за сценой, привалившись к какой-то опоре, что вибрировала от звуковых волн, и скрестив на груди руки. Глаза закрывали тёмные очки, и под толстенными стёклами они были сухими, как дюны Каракумы. Цепкими глазами музыкального продюсера.
«Странные сны» выживут. В опухоль, что гонит по венам яд, уже врезается нож хирурга, первый гной вот прямо сейчас промокают салфеткой. Опухоль эта у самого сердца, и крови будет много, и ребятам понадобится время, чтобы сыграться на этот раз уже втроём Почти все, конечно, думают, что это невозможно, но holy fuck, как выкладывается Сургучев! Промокшая от пота майка хлопает, как парус, натягивается между лопатками и вновь проседает, когда рука с перемотанной посередине скотчем палочкой показывается над головой, и, кажется, весь этот жар бьёт в лицо только от него одного
«Мы начали впятером, и дальше пойдём уже вчетвером,» вроде так сказал Арс через год после того, как они похоронили Малыша. Время ей повторить его слова. «Вы начали впятером, а теперь вас только трое. И что же?»
Когда-нибудь мы исчезнем с лица земли именно таким образом, пошутил Саша перед выходом. Пересохнем, как Азовское море. Кто-то останется последним. Странный, мать его, Сон, а потомничего. Останешься только ты, мать, продавать пластинки в переходе.
Хотя Блондинчик и сказал, что Арс приболел, уже то, что они вышли сегодня на сцену без него, кое-что значило. Фанаты не дураки, догадаются, что всё это значит. Вполне возможно, что от них, как от съеденной груши, останется теперь жалкий огрызок. И тем не менее ей нравилось то, что звучит сейчас со сцены. Мощный фанк, кое-где даже рэгги, сдобренное обильными клавишами. Возникший неизвестно откуда диско-панк, зазывающий растрясти содержимое желудков и, возможно, выплеснуть под ноги соседа только что выпитое пиво. Соло на басу, Саша играет слэпом, слышится RHCP закваски золотого девяносто первого. Старые песни меняются до неузнаваемости, там, где была гитара, теперь звучит месиво из сэмплированой электроники, ударных и баса. Ребята старались, три дня подряд корпели над материалом в загородной студии. Переписывали заново, играли и так и эдак, ругались, хлопали дверьми, и сигаретный смог ползал за ними из комнаты в комнату, словно живое существо. Натужно гудела электроника, на которойвообще на каждой ровной поверхностимножились стаканы с засохшей на дне жидкостью.
Белый порошок неожиданно оказался в немилости. Сначала его хотели заменить марихуаной, Сургучев даже привёз с собой небольшой гербарий (я как Джа, без конца повторял он, явно слабо представляя, что это значит, я как Джа, ей-богу! И хохотал, хлопая себя по животу), но в горячке работы о нём благополучно забыли.
У микрофона стоит Блондинчик, «Сладкоголосый Фернандо Блондинчик», как метко окрестил его Лиходеев. После «сломанного» вокала Арса это на самом деле были трели соловья, Бон Джови в самом расцвете. Правда англоязычные песни ему не даются совершенно, отметила про себя Сандра.
Она шарит взглядом по толпе в поисках фанов «Снов». Вот они, стоят тесной группой, похоронная процессия, мать вашу, не решаются даже поднять флажки и развернуть перетяги. Далеко не все смогут понять отсутствие Арса и новое звучание. Это нормально, всё идёт, как должно идти. Старые, возможно, потеряются, но появятся новые, например, вон та девчушка, что танцует под музыку, руки летают в воздухе над головой, как две белые птицы. На ней оранжевый топик, и Сандра вдруг чувствует на языке привкус апельсинового сока.
Не все переживают такую кардинальную перемену в составе, но они переживут, теперь она знает точно. Просто не могут не пережить.
Пауза, заполненная мощной ритм-секцией, и вот уже в ушах плещутся надрывные звуки саксофона. Саша учился играть на нём у Малыша, когда тот, вольный, как сорвавшийся с ветки лист, болтался по миру в компании Арса; и с тех пор, как Малыш погиб, не брал в руки этот инструмент.
Блондинчик раздувает щёки так, что обозначились синие вены, словно реки на глобусе. По смазанным лаком волосам на шею струится пот. И музыка струится, мелодичный, медлительный, сдобренный электроникой джаз. В задних рядах слышатся аплодисменты, намечается какое-то движение. Сандра присмотреласьи выронила сигарету. Танцуют! Господь Всемогущий и Благостный, на концертах «Снов» ещё ни разу так вот не разбивались на пары и не танцевали.
Нет, на Азовское море это никак не смахиваетдумает Сандра, чувствуя, как на пересохших губах зудит улыбка. Не пересыхающая водаа полыхающая во вспышке сверхновой звезда. Они сгорят, а не пересохнут. Только так.
2003, июнь. Часть 8. Днём раньше и двумя днями позже.
На второй день после их общего сбора в берлоге гудки после набора телефона Арса сменились женским голосом. «Телефон Абонента выключен или находится вне зоны действия сети», сообщает он вновь и вновь, и Сандре слышится, как щёлкает механизм, перематывающий запись.
Тогда она упаковалась в свой джип, леворульную тойоту 1975 года, и поехала к нему. Москва плывёт вокруг исполинским айсбергом, то и дело осыпаясь потоками машин, и плещется в стекло водой утренних луж. Радио, убавленное почти до минимума, шелестит, и Сандре слышится треск ломающегося льда.
Сандра собиралась съездить сюда и раньше, но каждый раз лёд под ногами ломался, втягивая в повседневную суету. Звонил менеджер из «Century Media», уточнял, выступят ли «Сны» с Алисой в субботу. Сандра ответила, что конечно да. Они выйдут и взорвут танцпол и всё, что возможно взорвать
У Арса достаточно времени, чтобы снюхать свой кокс, так она думала, а также весь стиральный порошок, что обнаружится в ванной. Уже потом, во время лихорадочных ночей перебора материала (Лиходеев шутил, что они могли бы записать за эти три дня пять альбомов ремиксов), она подумала, что застань она его тогда дома, и уверь он её, что:
Не стоило так волноваться, мамаша. Я снова в норме, всё было бы решено. Мятые блокнотные листы, светло-голубые и белые, кружились в её сознании, как падающие листья, на каждом отпечаталась бессильная ярость. Она уже видела такую в детстве, в глазах папы, всегда такого весёлого и полного жизни, а теперь прикованного к инвалидному креслу. Рак крови пожирал его изнутри, и ноги предали первыми. Он уже знал тогда, что скоро умрёт, но сильнее всего страдал от этого в первые недели, когда понял, что больше не может ходить. Этот океан боли и бессилия в глазах отца Сандра запомнила навсегда.
И теперь эти воспоминания всплывали одно за другим, как обломки затонувшего судна.
Она бросила машину, перегородив кому-то выезд, поднялась на третий этаж, втирая грязь в обшарпанные ступени. От стальной пластины двери тянуло холодом, словно от люка подводной лодки, за которым до хрупкого солнечного света километры воды.
Звонок булькал там, разгоняя по щелям тараканов и шпыняя мух. Сандра давила на кнопку до тех пор, пока палец не побелел, а потом ушла, прилепив к косяку свою визитку.
Ты ездила к нему? спросил позже Лиходеев.
Нет дома.
Точно?
Да. Если бы было что-то ещё, будь уверен, милиция бы уже развинтила дверь по винтикам. Я умею чувствовать такие вещи. Его просто нет дома.
Хорошо.
После концерта Сандра едет к нему ещё раз. И находит у двери нового гостя. Он сидит, прислонившись к стене и притянув к подбородку колени, хлопья синей краски, которой был выкрашен подъезд, запутались в его свитере. Этому дому не помешал бы капитальный ремонт, что верно, то верно. Он поднимает лицо навстречу, и овал его белеет в свете тусклой лампочки.
Ты, с нотками узнавания в голосе говорит Сандра. Я тебя помню. Андрей?
Кирилл, поправляет её молодой человек. Он поднимается, и Сандре чудится скрип трущихся друг о друга суставов и щёлканье косточек в его длинном тощем теле. Неуютно переступает с ноги на ногу, протягивает руку. На кончиках его чёрных, вымазанных кремом, туфель собралась пыль.
Тоже на аудиенцию? Сандра жмёт пальцы. На всю ладонь, длинную и узловатую, её руки не хватает.
Его нет дома.
Визитка отклеилась от косяка и валялась у ступеньки вместе со сплющенной банкой «Клинского». На картоне отпечаталась подошва чьего-то ботинка.
Не знаешь, куда он мог уехать?
Кирилл мотнул головой. Нечесаные пряди плескались на лице, пара волосков прилипла к уголку рта.
Я звонил, но никто не брал трубку. Думал, что найду его на шоу, но Саша сказал, что он болен. Кирилл трёт щёку и продолжает, Серьёзно болеет. Что с ним случилось? Он в больнице, или что?
Просто исчез, отвечает Сандра, извлекая из сумки связку ключей. Сумка у неё была, как и положено менеджеру и продюссеру серьёзных людей, не сумка вовсе, а чемодан из коричневой кожи, болтающийся на несуразных лямках. Саня видел его в последний раз неделю назад.
Я разговаривал с ним неделю назад. По телефону.
Во вторник?
В понедельник. Вечером.
Примерно в это же время, получается. Ну-ка подвинься
Сандра звенит ключами, замок кашляет, как больная псина, и дверь поддаётся.
У меня есть ключи от квартир всех музыкантов. Я же их менеджер, верно? Должна знать, сколько у этих полудурков бутылок коньяка в холодильнике и где они хранят своих надувных женщин.
Ага, соглашается Кирилл, заглядывая в квартиру. Воздух похож на кофейную гущу, здесь не проветривали уже много дней. Можно было услышать запах горелых спичек, в детстве Кирилл любил этот запахкто из мальчишек не любил запах спичек и плавленой пластмассы? он бережно пронёс эту любовь в зрелость, но сейчас по стенкам желудка поползли тошнотворные сгустки.