Слушает, как он проваливается в стальную глотку и, посмеиваясь и морщась от боли в бедре, которая представляется ему воспалённым переплетением вен и капилляров с кулак размером, вываливается наружу, где небесный бармен взбивает для него молочный шейк из свежего ветра, с шапкой снега и пеночкой туч над головой.
2002, декабрь.
Абба выносит и ставит на площадку походный рюкзак. Поворачивается, чтобы запереть дверь, и краем глаза видит поднимающегося по лестнице Арса. Ключ замирает в руке, и квартира шустро втягивает его обратно. Гудит обшивка двери, и с той стороны задвигается на место язычок замка.
Арс подходит к рюкзаку Аббы, новенькому походному Bask, туго перетянутому шнуровкой. Рюкзак тяжёлый и кренится на одну сторону, грозя вот-вот повалиться, и Арс ногой отодвигает его к стенке.
Эй, братишка, говорит Арс.
Я тебе не открою.
Голос из-за двери тяжёлый, едва не скатывается на рык. Насколько успел увидеть Арс, Абба теперь коротко стрижётся, зато отпустил щетину, и через неё чудится, как будто щёки горят огнём. В уголках глаз в складках морщин собрались веснушки.
На площадке три квартиры. Где-то орёт телевизор, пахнет тушёной рыбой и въевшимся в стены табачным дымом. Такой из подъездов не выбить уже ничем. Как будто оказался в лёгких курильщика.
Стены обветшали с тех пор, как они собирались здесь в последний раз. Надписей прибавилось, краска под потолком отслаивалась целыми пластами, обнажая предыдущий слой, а под нимрыжий кирпич. А самое главноепоявились рисунки на стенах.
Да брось. На пикник собрался?
За дверью язвительный и хриплый голос:
Да, думаю свалить куда-нибудь на выходные. У меня через сорок минут самолёт, так что ты можешь зайти через час.
А если не уйду?
Послушай, я ведь могу сейчас выйти запросто набить тебе морду.
Это было бы великолепно, улыбается Арс.
На той стороне немного потеплели. Улыбаются в ответ кривой колючей ухмылкой. Большой дом угрюмо гудит на неё водой по трубам центрального отопления. Арс закуривает, опускается на корточки и приваливается спиной к двери. Тело ноет после долгой ходьбы. Он не был в родном городе уже почти семь лет, и теперь ноги сами потащили в пешую прогулку от вокзала. Снег в отворотах джинсов начинает таять, и они липнут к ногам.
Металл приятно холодит спину сквозь куртку, и Арс чувствует, как Абба со своей стороны тоже приваливается к двери.
С возвращением, гудит дверь. Слышится чириканье зажигалки, Арс принюхивается, пытаясь уловить запах чужого табака.
Я ненадолго.
Взгляд скользит по знакомым стенам. Сколько раз они пили портвейн вон там, у заляпанного подъездного окна. С той стороны залепило снегом, и сквозь него кое-как просачивается свет. Задувает, сигаретный пепел в консервной банке на подоконнике шевелится и ползает по стенкам. Под потолком жёлтая лампочка, света от неё, как будто от свечного огарка.
Конечно, кое-что изменилось. Вот эти рисунки, например с одной стороны синее небо, где-то под потолком белым крестиком маячит самолёт, белый его след перечёркивает стену. С другойчья-то рука изобразила поверх облупившейся краски совсем уж сюрреалистичную картину. Задний карман джинсов, только треть чьей-то исполинской задницы. Карман топорщится от содержимого, из него выглядывают люди. Видны плечи и четыре головы, маленькие руки цепляются за край. Парень с девушкой вытащили локти через край кармана, лица обращены друг к другу. Смеются. Будто пришли на набережную, развалились на тёплых перилах, поглядывая на море. Рядом серьёзный мужчина в костюме, с озабоченным лицом поднимает над собой чемодан. Словно спасает бумаги от проносящихся мимо машин и грязи из-под колёс. Ничем не примечательная женщина, курит с усталым выражением.
Что это тут у вас за Пикассо?
Это девчонка с двадцать пятой. Она немного чокнутая. Таскает за собой мольберт и несколько альбомов с рисунками. Нарисовала всё это красками, прикинь? По стене, в подъезде. Выходишь выкидывать мусор, и как-то даже стрёмно. Эти все на тебя пялятся Но, с другой стороны, хоть какое-то разнообразие.
Они все заняты делом, говорит Арс. Пялится только тётка с сигаретой.
Это да, соглашаются с той стороны. Скрип кремня не прекращается: чирк-чирк-чирк А многие, прикинь, здороваются. Особенно спьяну.
Хмыкают.
А ты заматерел, говорит Арс.
А ты всё такая же глиста. И чё я от тебя ныкаюсь.
Вот именно.
Снова молчание. Арс не шевелится, выпускает в пространство клубы дыма и смотрит, как мир колышется сквозь них, похожий на рваную простыню. С той стороны тоже не звука, бормочет, отсчитывая секунды, в животе недавно выпитое пиво.
Нахрена ты вообще приехал?
Гулкий голос без выражения.
Арс зашевелился:
У меня здесь диск. Во, даже на мобильник скинул. Слушай Слушаешь?
Динамик телефона надрывается, звуки капают из него свинцовые, как водопроводная вода.
Это ты прислал?
Нет, в голосе Аббы крайняя степень удивления. Откуда он у тебя?
Пришёл по почте. Так значит, не ты.
Нет. И не она. Не представляю кто, если честно.
Ага. Ладно.
Арс хмурится, потемневшими глазами глядя на мобильник. Большой палец тянется к кнопке выключения, уголки губ опускаются, обозначая морщины на подбородке.
Абба разгребает навалившиеся мысли. Ворочает ими, словно застрявшим в тине веслом. Между делом, как бы о чём-то необязательном, спрашивает:
Ты уже был у неё?
Нет. Голос Арса сыпет ржавчиной.
Ага. В любом случае, всё это прошлое, брат. Это в прошлом. Голос теряется среди этих глыб, продолжает вещать, противореча уже сам себе:
Прошлоеэто всё, с чем мы остаёмся, когда опаздываем на поезд будущего. Это всё, что мы с собой увозим в чемоданах, когда на него успеваем. Сухой осадок. Понимаешь?
Арс молчит.
На каком-то этапе жизнь кончается для всех людей. И потом они живут уже по инерции, снова и снова по ночам прокручивая в голове тот день, когда это случилось. Представлять, как сложилась бы жизнь, если бы они сделали, что нужно. Кто-то напивается из вечера в вечер. Кто-то уходит с головой в любимое дело. Но одна вещь меняется. В твоей жизни уже нет удовлетворённости. Всё кажется безвкусным, как топлёное сало. Бесцветным.
Там, за дверью, выдохлись. Повисло тяжёлое, потерянное молчание, по обе стороны дверикак за крышкой гроба. Наконец, Арс шевелится, разминает затёкшие суставы. Неприязненно косится на рюкзак.
Не опоздаешь на самолёт?
Ладно, не парься. Помнишь избушку?
А-аа, понятно. Дорогу-то помнишь?
Кое-что подзабылось, но в общем, я думаю, не потеряюсь. А потеряюсьоно и к лучшему.
Захвати лучше топор. Старый совсем никуда не годится.
За стеной слышится возня.
Точно. Забыл. Спасибо.
До встречи, старина, Арс, словно приняв решение, поднимается, щелчком отбрасывает окурок. Гуляй свой отпуск.
Ботинки стучат по ступенькам, отпихивают с дороги банку из-под пива. Приминают снег у подъезда, холод забирается за воротник. Успело стемнеть, и Арс идёт мимо старых клумб в автомобильных покрышках к реке света, в которой снуёт народ. Вливается ещё одна озябшая искорка, мимо парочек, мимо гуляющей молодёжи и припозднившихся стариков.
Поезд до дома уже через час, нужно успеть, есть ещё одно дело, которое он должен закончить.
Ты знаешь, что мы больше не увидимся, думает Абба, и мысли в пустой квартире катаются, как шары для боулинга. Ты знаешь, где меня искать, но если ты придёшь туда со своим камнем на сердце, ты меня не найдёшь. Мы будем сидеть за одним и тем же столом, вариться в одной и той же темноте, но друг друга не увидим. Потому что у каждого из нас свой камень.