Собственно, только теперь Настенька и Володя, встречавшие и развлекавшие гостей, начали ощущать московскую атмосферу и растущее в стране напряжение. Вливавшийся поток гостей был явно разнородным по своим взглядам и политическим пристрастиям. Споры начались ещё до застолья. Все говорили о росте цен и начинающейся неразберихе, все ругали Горбачёва, говоря о невозможности верить в его постоянную болтовню, однако дальше мнения расходились. Кому-то нравился Ельцин, кому-то он казался таким же выскочкой, как и сам Горбачёв, и в данной ситуации лучше лишь потому, что выступает против Горбачёва, и, как говорится, на безрыбье и рак рыба. Одни считали нужным развивать кооперативную систему производства, как было во времена НЭПа, другие говорили об обязательном хозрасчёте и реальном становлении крупных научно-производственных объединений под жёстким государственным управлением.
Централизация управления всеми системами хозяйства настолько велика, что нельзя и думать о каком-то расщеплении. Тогда погибнет всё, горячо уверял Николай Семёнович.
Но кооперация подразумевает индивидуальное ведение хозяйства. Каждый сам за себя. НЭП доказал справедливость такого подхода. Не менее убеждённо говорил работник управления винодельческого производства.
Неужели вы думаете, что сегодня ситуация такая же, как шестьдесят пять лет назад?
Все соглашались, что нынешняя политическая система разваливается, но будущее страны видели по-разному. Кто-то верил в необходимость чистки партийных рядов, кто-то говорил о многопартийной системе, кто-то говорил, что любая партия это диктат, а, значит, отсутствие демократии.
А как же можно без диктата? Спрашивал Евгений Николаевич. Ты живёшь в пустыне и то не можешь делать, что хочешь. Природа диктует тебе, что, если хочешь жить, экономь воду, пока не найдёшь постоянный источник. А ты хочешь вылить сразу всю воду себе на голову, чтобы не было жарко. Вылей, утверждая демократию, но и умри потом сразу же от жажды. Так и в обществе.
Тебе хочется всего и сразу, а общество, в котором ты в настоящее время живёшь, в лице его руководителей, говорит тебе: «Нет, дорогой, сначала отработай на всех то, что дадено тебе после твоего рождения, потом уж претендуй на доход соответственно твоему труду. Если же тебе взбрело в голову воровать, грабить, убивать, то, извини, придётся тебя изолировать, потому как мало ли что тебе хочется из того, чего не хочется другим?»
Обществоэто та же природа, которая требует жить по её законам.
Другое дело, кто стоит во главе этого общества. Отвечает ли это руководство интересам большинства общества?
Причём тут большинство? Кипятится оппонент, молодой поэт. Я сам по себе. Какое мне дело до вашего большинства? У меня свои интересы. Их нужно учитывать? Или будем всех, как Павликов Морозовых, под одну гребёнку?
Ну, это старо уже, недовольно говорит Евгений Николаевич. Никто никого под гребёнку не стриг. Я жил в то время и имел всегда своё суждение.
Однако давай попробуем рассмотреть твой вариант. Приехали вы, сто парней, в тайгу. Решили построить дом, чтобы жить, поскольку без дома в тайге замёрзнете, а приближается зима. Где строить? Один говориту речки. Другой говориту озера. Третий поясняет, что лучше у горы, где ветер тише. Пятому хочется в землю вкопаться. А шестой предлагает на ветках деревьев каждому по шалашику соорудить. И так сто разных мнений.
С шалашиками вообще глупость какая-то.
Да, глупость, но мнение. Его тоже надо учитывать. Так что же делать?
Есть же кто-то толковый, что знает, как строить и где лучше.
Именно так. Должен быть кто-то толковый. Но он же не имеет штампа на себе с надписью «Я самый толковый». Его, очевидно, выбирает большинство голосов, иначе никак не определишь. Каждый может считать толковым себя. Но вот избрали толкового по большинству голосов, и он командует: взять всем топоры, пилы и начинать готовить брёвна. А тут несколько менее толковых говорят, а мы будем, пока вы работаете, песни петь, поскольку работать не хотим.
Толковый им толково объясняет, что песниэто хорошо, но не сейчас, а когда будет готов дом. Те отвечают, что у них демократия. Тогда толковый посылает их, сам понимаешь, куда жить со своей демократией отдельно. Что, не правильно?
Не знаю. Мы против всякой власти, против всякого правительства.
Всем за стол! Прозвучала команда Алексея Ивановича, отца Настеньки. Споры, разговоры потом.
Начали рассаживаться, что вызвало сначала вопросы, но быстро разрешимые, так как против каждого стула на столе были разложены маленькие визитки с фамилиями и именами гостей. Расселись и тут только заметили, что давно не видели жениха и невесты. Небольшой переполох мгновенно сник при звуках марша Мендельсона, раздавшегося неожиданно из динамиков магнитофона.
Начался спектакль.
Из дальней комнаты, где спал уже маленький Женечка, положив руки друг другу на плечи, оба в белых брючных костюмах с белыми галстуками и в белой обуви, широко улыбаясь, вышли Настенька и Володя. У невесты на голове, закрепляя распадающиеся книзу веером волосы, сверкало серебряное полукольцо с брошью. У жениха на белом лацкане пиджака выделялся тёмной лакировкой значок с двумя заметными буквами «В», означавшими принадлежность к институту виноделия и виноградарства. Невеста была без пиджака, но в красивой белой блузке, подчёркивавшей все прелести изгибов её особенно полной всё ещё кормящей груди.
Из-за стола раздались восторженные аплодисменты, а Ирина Александровна и Алексей Иванович вышли из кухни встречать молодых. Тут же попросили подняться и родителей Володи, которые не были предупреждены заранее о предстоящем акте торжественной встречи детей. За ними поднялась и Татьяна Васильевна. С этого моментаона поняларуководство в доме переходило в другие руки. С нею сценарий не согласовывали, но её никто не забыл. Перед нею сразу расступились, когда Настенька сказала, глядя прямо на неё:
Бабушка.
Она сняла руку с плеча Володи, сделала шаг вперёд и опустилась на одно колено, взяла руку Татьяны Васильевны и прижалась к ней губами. Володя стал рядом, опустив низко голову.
Татьяна Васильевна прижала голову внучки левой рукой, освободив её от губ Настеньки, а правой обняла голову Володи, и заплакала беззвучно счастливо. Они оба были её учениками, оба были её детьми. Но это стало лишь минутной слабостью. Татьяна Васильевна была учителем.
А ну-ка теперь к родителям. Просите их благословения. Это их обязанность.
Детей стали обнимать родители. Обе мамы тоже плакали, но у них были свои материнские слёзы.
Теперь все к столу, к столу, опять скомандовал, откашлявшись, Алексей Иванович, и, опустив руку в карман, выхватил оттуда горсть зерна, и вот уж оно сыплется на головы жениха и невесты, перед ними, попадая и на гостей. Верочка, всё время следившая за звуком магнитофона, то усиливая, то снижая громкость во время напутственных слов родителей, теперь выключила музыку и бросилась рассыпать конфеты на пути Настеньки и Володи к их метсам за столом.
Пусть будет ваша жизнь полной и сладкой! кричала она.
И все подхватили:
Пусть будет!
Свадьба началась.
После нескольких традиционных родительских тостов, слова попросил Володя.
Настенька замерла. Они уже успели привыкнуть друг к другу. Но впервые на них смотрело столько людей. Что он хочет сказать? Какими словами?
Многие Настенькины гости Володю не знали. Не растеряется ли он? Станет ли говорить о сыне, о том, как он давно уговаривал её выйти за него замуж, а она отказывалась. Ах, вот это не надо было бы.
И тут Володя достал из-за стула гитару. Это её, оказывается, только что пронесла за спиной Верочка, которую Володя шёпотом о чём-то попросил. Да, конечно, он хотел гитару.
Володя сделал несколько щипков по струнам, проверяя настрой инструмента. Гитара ответила одобрительно. И Володя запел:
Тёмная ночь, ты, любимая, знаю, не спишь и у детской кроватки тайком ты слезу утираешь.
Услыхав неожиданно слова любимой песни в таком знакомом исполнении, Настенька опешила. Этой песней он отвечал на её тревоги. Она действительно смахивала иногда слезинку над сыном, когда думала, что здесь могла быть и их настоящая дочь. Неужели он замечал? А Володя продолжал покорять сидящих за столом своим мягким тёплым голосом:
Как я люблю синеву твоих ласковых глаз, Как я хочу к ним прижаться сейчас губами
И тогда он отставил гитару и наклонился поцеловать глаза своей невесты.
Они были полны слёз.
А все через секунду закричали: «Горько!» Настенька встала. Руки взлетели к плечам. Сквозь голубой туман слёз она увидела его, Володины смеющиеся счастливые глаза. Их губы сошлись, а кругом скандировали: «Горько!» и считали Кто знает, сколько?
Тут поднялась Лола.
Прошу внимания. Мне кажется, самое время сказать вам одну приятную новость. Вот у меня в руке последний номер журнала «Юность». В нём опубликована подборка стихов нашей молодой талантливой поэтессы Джалиты.
Настенька не поверила своим ушам. Никакие стихи в журнал она не давала. Лола тоже знала об этом, как и то, что стихи она сама принесла, но их трудно было протолкнуть в печать. Только тогда, когда в редакции узнали, что Джалитаэто та самая девушка, о которой было целое дело с убийством, стихи пошли.
Лола не стала говорить о таких деталях. Сегодня был праздник.
Настенька, я дарю тебе твою очередную публикацию и желаю больших творческих удач. Ура!
Все дружно подхватили и трижды прокричали «ура!». А потом заставили Настеньку читать стихи из журнала. Но она сказала, что хочет прочитать новое стихотворение, которое больше подходит к сегодняшнему дню. Все приготовились слушать, и Настенька обратилась к жениху:
Володенька, ты только что спел мне, а я хочу тоже выразить тебе свои чувства, но так, как умею я.
Она выдержала паузу, собираясь с силами, вздохнула глубоко, как перед боем, и начала:
И упала озёрная синь
среди елей, берёз и осин.
Из травы под одной из елей
Мы с тобой в синеву смотрели.
И, мои разбирая косы,
ты рассказывал про берёзы.
И про то, как у наших осин
И у нас вдруг родился сын.
Я однажды три слова сказала,
Попросив обо всём с начала.
И опять ты начал рассказ
О любви у берёз и у нас.
И, вздыхая в небесную стынь,
Улыбалась озёрная синь,
Значит, будет счастливым наш сын.
Володя вскочил и обнял Настеньку, а гости тут же закричали «горько!» и снова считали, а они, целующиеся, ничего не слышали. Они были счастливы и целовали за это друг друга.
Свадьба шумела. Верочка время от времени бегала проверять, что делает Женечка. Настенька выходила его кормить. За столом уже опять спорили. Ругали Горбачёва. Вспоминали Ельцина. Многим нравились слухи о непокорном противнике номенклатуры. Кто-то назвал его Робин Гудом.
Евгений Николаевич вспомнил слова молодого поэта о том, что они против любого правительства. Поэт сидел недалеко, и он спросил:
А всё-таки, что ты имел в виду, когда говорил, что вы против любой власти?
Да то, что мы будем всегда в оппозиции, кто бы к власти не пришёл.
То есть вы против в любом случае уже заранее, чтобы не предложила власть?
Вот именно так.
А если власть хорошая и предлагает то, отчего тебе явно будет лучше.
Власть хорошей не бывает.
Я понял. Вы нигилисты бездумные. Вы не знаете, чего хотите. Вам лишь бы выступать против, чтобы вас заметили. А против чего именно, вам всё равно.
Это даже неинтересно. Я и спорить дальше не хочу. Но мне вас жаль.
А не надо нас жалеть. Вы нас никогда не поймёте.
Где уж нам?
Евгений Николаевич! Это вмешалась Татьяна Евгеньевна. Вы опять спорите? Оставьте мальчика в покое. Никак за вами не уследишь. Вы и тут митинг устроите.
Настенька уходила, возвращалась, слушала новые темы. Политические аспекты только начали обозначаться в её сознании. Пока что она понимала лишь то, что положение в стране сейчас никого не устраивает. Она видела, как папа внимательно следит за возникающими спорами и неожиданно прерывает их новым тостом или какой-то шуткой. Пришедшая к Настеньке молодёжь была настроена агрессивно против всего и не хотели скрывать этого, а за столом сидели настоящие и бывшие работники ЦК комсомола и партии, которым это было весьма неприятно. Удержать от взрыва страстей, да с горячительными напитками было трудно.
Молодая поэтесса, узнав, что Григорий Ильич работает в ЦК партии, подсела к нему с вопросом, почему организована травля следователей прокуратуры Гдляна и Иванова. Эти имена не сходили со страниц газет и были темой спора на всех перекрёстках.
Значит, Лигачёв действительно замешан в коррупции, если Иванов по телевиденью сказал о нём, а их за это сняли с работы, язвительным тоном говорила она.
Девушка, как же можно обвинять публично человека, если нет в руках доказательств?
Настенька проходила в это время мимо и на этот ответ немедля среагировала:
Григорий Ильич, но ведь меня же обвиняли бездоказательно.
Да, так разве это было правильно? Это-то как раз является примером того, как нельзя поступать.
Но ведь это делали, и не кто-нибудь, а коммунисты. Прокурор тот, наверняка, член партии.
Конечно, не сдавался партийный работник, к сожалению, есть коммунисты, которые поступают и не по совести, и не по закону. Но не означает же это, что так все должны действовать. Гдлян и Иванов многое сделали для раскрытия преступлений. Причём, не забудьте, что им, несомненно, помогали на самом верхнем эшелоне власти. Однако в случае с Лигачёвым, как и с другими, следует сначала представить в прокуратуру доказательства вины, возбудить уголовное дело, и только если суд назовёт его виновным, можно писать и кричать о нём повсюду.
Все вы так, правду зажимаете, как до вас добираются, воскликнула поэтесса и собиралась ещё что-то сказать, но в это время торопливо подошла Ирина Александровна:
Девочка, извини, забыла, как тебя зовут.
Лэсси.
Как?
Это мой псевдонимЛэсси. А вообще я Таня.
Хорошо, Лэсси или Танюша, ты не поможешь нам разложить мороженое в розетки? А то мы боимся, что оно растает, пока мы с Верой управимся. Настенька, и она повернулась укоризненно к дочери, разговариваете, а у Григория Ильича все рюмки и бокалы пустые. Как же так?
Хорошо, думала Настенька, что папе помогают Татьяна Евгеньевна и мама, которые то и дело прерывают спорщиков.
Свадьба завершилась спокойно, без скандала. Через несколько дней Володя вынужден был уехать в Ялту на работу, а Настенька осталась ещё на некоторое время пожить в Москве. Теперь она жила в новой для неё обстановке Володиной квартиры, знакомилась ближе с его родителями. Иногда выходила гулять, оставляя сына на попечительство другой бабушки, то есть Володиной мамы.
Митинг в Лужниках
В один из таких дней двадцать первого мая, поддавшись общему желанию увидеть митингующих, Настенька поехала в Лужники, где под открытым небом у стадиона собирались тысячи москвичей и гостей столицы по случаю предстоящего первого съезда народных депутатов СССР.
От метро дорожка вела прямо к стадиону. У самого её начала стоял молодой никому пока неизвестный человек приятной наружности. Он не так давно окончил педагогический институт имени Ленина. Отличие его от других студентов состояло, прежде всего, в том, что ещё до окончания вуза он уже знал, что никогда не будет преподавать, то есть делать то, чему его учили, а влиятельные лица обеспечат ему персональную заявку на приличную должность в солидном ведомстве.
Чуть позже он станет помощником городского головы Попова, в связи с чем лебезившие перед ним и искренне верившие в его большое будущее женщины будут ласково называть его «наш Серёженька», завоюет право называться советником президента, что вскоре резко изменит к нему отношение и заставит бежать за границу, спасаясь от правосудия, а пока здесь перед стадионом имени Ленина он приглашает всех желающих принять участие в митинге, на котором будет даже борец за демократию Ельцин.
Солнце ещё не палило настолько, чтобы нельзя было его выдержать, но пригревало, напоминая собой, что лето уже рядышком. Настенька пробиралась сквозь толпу поближе к наскоро сколоченной деревянной трибуне. На неё уже поднялась группа людей. Председательствовать поручили народному депутату СССР Гавриилу Попову. Он сообщил, что митинг проводится по инициативе клуба «Московская трибуна», общества «Мемориал», комитета писателей в защиту перестройки «Апрель», клуба «Демократическая перестройка»