Хм Любопытно А как же с вами?
Со мной, когда все это произошло со мной, когда я убил всех, кого любил, это был шок, смотрите на это с точки зрения приведения некоторых характеристик духовных с помощью шокотерапии в некоторое состояние, которое может быть, как бы началом, точнее фундаментом для какой-то трансформации. Базиса еще нет, но фундамент начат Это Вы предпринимаете, граничащую с сумасшествием, что и есть сумасшествие, попытку доказать свою значимость, чего-то добиться, хотя всем кажется, что у вас все есть, но вместо того, что вы хотели, поскольку вы на грани возможного максимального переживания, неожиданно включается какой-то механизм, доступ к которому имеется только у тех, кто перешагнул эту черту своим желанием при отсутствии потенциала, а поскольку этого самого потенциала у вас нет при нормально работающем разуме, его, так скажем, отключают, благодаря чему вы и попадаете в состояние «сумеречного сознания», где потенциал не нужен, поскольку любой начинает действовать безэмоционально, ничего ни в себе, ни в обстоятельствах, ни опасений, ни запретов, ни законов, ровно ничего, не перебарывая, поскольку некого и нечего, поступаете самым примитивным образомубиваете, причем тех, кем вы больше всего были недовольны. Если сравнить ваших близких с любыми другими людьми, то получится, что прожив с любимой женой двадцать лет, конечно, вы ссорились, случались недомолвки, да мало ли что, и конечно, происходящее с вами, вызывало у вас наиболее сильные переживания, чего нельзя сказать о всех остальных, с кем вы ни двадцать четыре часа в день не жили, не перенесли ничего, в чем приходилось искать компромисс или смиряться Вот и поднимется рука на самое дорогое и любимое, поскольку в этом состоянии «сумеречного сознания» ничего положительного не вспоминаетсяни событий, ни чувств, ничего хорошего, только оттенки потенций, возникавших при обидах, скандалах, разочарованиях, либо прежние, либо самые ближние к этому моменту, когда вам хотелось: накричать, ударить, разорвать отношения, испортить что-то, даже на долю секунды убитьвот и может пострадать кто угодно А дети они чище вас, лучше вас, зависть, может быть, какие-то разочарования, ревность, то что они заняли какое-то место, ранее принадлежащее вам, может бы возобладавшие в это мгновение безусловные рефлексы, когда они уже не ваши дети, но существа, несущие опасность, что формируется на фоне тех самых, когда-то запавших, а сейчас всплывших отрицательных эмоций Или, знаете, как бывает: «Я тебя ненавижу, а раз это твой ребенок, то и его тоже!»всего лишь мимолетный неконтролируемый гнев, но успевший оставить свой след в виде вот этого вот маленького оттенка намерения, которое, останьтесь вы в уме, никогда и не сыграло бы! Ужасно! Ужасно все, но это не вы, ибо для вас для вашего сердца эти обиды растворились в счастье давно А то, что и как со мной произошло после Извольте
Только вот что, вы, я вижу оба скептикиверуете только там, где вам удобно Вот прошу вас, хотя бы этого не потеряйте!
Ну что вы все об этом?! Ну где во всем происшедшем с вами Господь?!
В произволении! Конечно, в произволении * (Предвидение и предопределение Божие) Ладно давайте не будем терять времени, оно у меня, как и всех очень ограничено Итак, то что вам нужно Знаете, очень сложно осознать, что с тобой происходит, когда изменение случается быстро и кардинально. Я и не смог до конца тогда, после трагедии, прийти в себя, я существовал, где угодно, но обязательно вне себя, ведь если это сделал я, как уверяли, то это не я! Я такого сделать не мог, а если смог, то, мне страшно было «открыть дверь» и заглянуть в свое сознание, хотя и я и неоднократно старался, и все таки, пересилив ворвавшись занялся этим основательно. Во мне боролось многое, причем с обоих сторон внутренних моих собственных, дорого и злого начала, и с друг другом, и со всем окружающим миром, который я перестал видеть прежним. В происходящем тогда утонула и моя вина, сам же я начал чувствовать себя наиболее пострадавшимсамо несчастье грызло только меня, моя супруга и дети уже отмучились, как бы это не звучало странным, но я очень хотел занять их место! Но я остался в мухах! Причем причина их появления постепенно отступала на задних план, оставляя только обиду за свое положение, страх от понимания ожидаемых перспектив, осознания невозврата к прежнему, добивало падение с невероятных вершин власти в самую пучину отстоя и обыденности отчаяниятут быстро становишься мерзок сам себе, еще не успев отвыкнуть от прежнего комфорта и вседозволенности, находишь друзей в тех, кто тебе соболезнуют даже в помойке. В течении всех этих, самых страшных в моей жизни, месяцев, предшествовавших моей слепоте, я то и дело просматривал в воображении, памяти, да пожалуй, чуть ли не наяву, одни и те же кадры: прошлого, самого несчастья, предполагаемого будущего, они порождали противоречивое. Предыдущие обиды и отчаяние, сменяли ненависть к себе, усиленную угрызениями совести, потом все стиралось, будто тряпкой на школьной доске, на которой появлялись обвинения всех кого угодно, в том, что моего состояния не поняли, хотя и понять не могли, не остановили, хотя это невозможно, престали сейчас интересоваться и даже не пытаются сочувствовать, совсем не желая понять или изучить. Я ведь долго, уже после всего случившегося, был уверен, в том, что я не преступник, не верил, что болен или был подвержен этому «реактивному психозу», я даже не могу сравнить ни с чем, потому что не помню что испытывал тогда. Как можно о себе, что-то думать или как-то себя аттестовать когда в твоей памяти нет ни мотивов, ни того, что уже к действию подтолкнуло, ни самого действияне зная этого, ты не можешь к себе никак относиться! Тому, чего не знаешь, и сопротивляться не возможно, тем более винить себя Тогдашнее мое мнение: в том, в чем винили меня, были повинны все, кроме меня.
Затем я начинал жалеть детей, Нину, растерзанную жизнь их, свою, нашу, вспоминал маленькие обиды, нанесенные им, но долго в таком состоянии находиться снова не мог, и вновь обвинял, переносил, переадресовывал вины свои на других, круг замыкался, происходила вспышкатакие были каждый день, я не мог их переносить, молил убить меня, крича об этом вслух, про себя, всех, кто мог слышать, даже если они не могли и хотели быть свидетелями этих слов, потом я впадал в отрешенность и отчаянное равнодушие, прячась в себе с обидой на весь мир, пытаясь убежать от мыслей о произошедшей трагедии, от кадров памяти редких негативов, когда-то возникавших в нашей совместной с Ниной жизни, даже они стали тяжелы для меня, я не знал куда их перенаправить, чем заменить, как начать думать о другом, но ни разу даже не подумал о своем внутреннем мире, при том, что внешний стал ненавидим совершенно. Я хотел ослепнуть, оглохнуть, что бы не видеть и не слышать ни себя, и ничего из нутрии своего недоступного мира, и никого больше из внешнего! И вот я заснул, проснувшись слепцом! Но если бы это было единственным, случившимся со мной, я бы стал еще более несчастным, хотя казалось бы, еще больше не может быть!
Но я видел их: Нину, детей, они говорили со мной, мы вместе молились, они привели меня к покаянию, и я познал, сначала, Бога, потом спокойствие, поверил, потому, что не мог не поверить, а узрев Истину, не смог остаться прежним! Но прежде были бесконечные, я хочу заострить на этом вниманиеБЕСКОНЕЧНЫЕ страдания моей души. Я не испытывал болей или мук физических, больно не было, как нет в Вечности и времени и геометрических измерений, но душа страдала от мучимых ее страстей без-ко-неч-но! Это не передать, это не описать, но поверьте, нет на земле ничего, что могло бы сравниться по жуткости страданий хотя бы одной маленькой толикой Представльте себе, что вы забыли, как дышать, страх от сознания того, что вы умираете, да еще от асфикцииэто лишь легкая интрижка по сравнению с испытанным мною в течении бесконечности!
Вас не мучили? Хотите сказать, что это все, как бы произвольно?
Там нам будет приносить страдания и муки то, что мы скопили здесь Две вещи, которые меня после, все таки наступившего облегчения и встречи с моими Ниной и детками, волновали своей неустойчивостью: я понимал, что это не все, что-то должно еще произойти, поскольку я не ощущал полноты окончания изменений, а довершить сам был не в состоянии, по сути я сейчас говорю, даже не о себе, о той части души, что прошла эти страсти и ужас, я понимаю, что ее очищенная чистота и безгрешность просто не в состоянии соприкоснуться с тем, что осталось с моей плотью, но слияние, все же произошло, от сюда и эти мысли, и размышления, и вера. И второезачем все это произошло, ведь не ради облегчения Господь вручает дары, заставляет тебя обратить внимание на знаки, которым полон мир, и которые ты раньше не только не воспринимал, но и не замечал, а ведь через них Господь говорит о Своем присутствии, благодаря именно им ты начинаешь понимать, что онито, что ты способен воспринять и остаться жив, ибо и Свет Его губителен полной страстей и грехов наше сущности.
«Зачем» я существую, лишь частично понял только недавно, когда попал в «смерть», то есть осознал, что нахожусь на кратком пути, который принято называть смертью, ведущему к Этих «путей» множество, но вход в них один, где смерть не сущность, ни ипостась, ничто, но промежуток времени между тем, что было и что ждет. Если это понять, то совершенно отпадет сомнение в конечности жизни души, но кто это в состоянии сделать самостоятельнострах «а вдруг это не так», каждого возвращает к началу сомнений Здесь, на этом коротком промежутке пути, начинающемся еще до последнего вашего выдоха, вашу душу провожает плотская нечистота, а там встречает духовное целомудрие, но понимаешь ты это лишь познав и сравнив одно и другое, после их разъединения. Трудно назвать нечистотой слезы любящих тебя людей, их страдания, муки, терзания, раскаяния, но все это имеет примесь, свойственных каждому, долей эгоизма, гордыни, тщеславия, чего не избежать никому. Но даже не это главное! Когда ты понимаешь отчетливо, что никто из оставшихся на земле грешной не порадуется концу твоих земных мук, почти никто не кинется читать молитвы, дабы заступиться пред Богом, зато многое из того, что они сделают, будет носить привкус той же гордыни с примесью боязни и своей кончины, поскольку запах этого входа способен передавать аромат целомудрия вечности, что пугает нечистую личность, отталкивающую настоящий голос совести в ее идеале богоугодности. Вот именно, когда душа твоя уже отчаялась получить помощь в чужих молитвах, вдруг она отчетливо слышит голос настоящего благочестия и добродетели, от которых мы по-настоящему далеки, и которые только и сможем взять с собой, пронеся через этот «вход», и это первая мука отчаяния от осознания того, что душа не имеет к ним никакого отношения, в свое время, оттолкнув и мысли о них. Следующееоткрываются все нечистоты мыслей в отношении всего и всех, которые однозначно доходят до адресатов, что отчаяние позора, поскольку и скрыться от него некуда и восприятие этого верное.
Все мы грешны и ни у кого нет чистой совести, поэтому самый большой и бесценный дарпримирения со всеми, кого обидел и покаяние перед кончиной за содеянное, способных отчистить ее, как это вышло по милости Божией у благоразумного разбойника, распятого по правую сторону у Креста Христова. А ведь стоит задуматься, как этот невежественный человек, не имеющий и малой доли сожаления к другим, убийца, переполненный злом ко всему и всякому, самый страшный из всех тогда живших, ибо именно таких, только подвергали таким страшным казням, с которыми сравняли, ради уничижения и Христа, распяв между двумя подобными, будто бы Он и есть один из них Но как этот самый худший из людей смог узреть в израненном, окровавленном, истерзанном и униженном Иисусе Бога?!!! Как смог понять, а главное поверить, что его просьба: «Помяни, Господи, меня во Царствии Своем!»возымеет плоды. Кто мог надоумить на покаяние? Как сквозь зло, которым был этот казнимый, стоящий на самом краю свой ничего не стоящей здесь жизни, смог прорваться капелькой своего света, с которой родился, через броню страстей, всю жизнь грешивших плоть, жескорузлого сердца, не знающего милосердия?! От куда такая уверенность, что просимому дастся? И далосьэтот разбойник первый, первее пророков, святых, даже первее Иоанна Предтечи, вошел в рай!
Что он испытал? Ведь даже остающиеся живыми, хоронящие своих мертвецов, боятся думать об этом настолько, что в большинстве своем отвергают вечную жизнь души, не признают ее саму, не заботятся о ней, а ведь душа постоянно кричит, через совесть, о жажде своего спасения, но что мы даем ей, что бы утолить ее? Все предназначенное мы жертвуем тому, чей голос слышим лучше, а что мы слышим только свой эгоизм. Именно эгоизм трусит болезней, ограничений, не приемлет меры, дисциплины, смирения, признания своей вины, он не хочет умирать, делает все, что бы мы не думали о своем конечном нахождении здесь, иначе, нас постигнут мысли о спасении души. Именно он пытается заменить любую мысль о духовном бдении на предпочтение плотских или эгоистических наслаждений и удовольствий, не давая почувствовать ни разу, восторг благодати Божией, встреча с которой святыми, заставляла их забыть все радости временной жизни, потому что и момент с ней, превышает все, что может желать плоть.
Но и на этом человек эгоистичный не останавливается, он осмеивает, настойчиво пытается переделать Истину и все, что может напомнить о Ней, желает помешать разглядеть Её и другому, внезапно осознавшему свое страшное состояние, пытающегося бороться с собой, предпочитающего Евангельское Слово той части всего окружающего мира, которое служит к погибели, вдруг проснувшейся души, встрепенувшегося в раскаянии сердца, заговорившей совести, ушедшей от отчаяния личности, почувствовавшей свое бессмертие и бесстрашие именно в Вечности и свою ничтожность здесь!
Если можете, теперь попробуйте представить, каким я засыпал еще зрячим, и каким проснулся ослепшим. Вы оба были и тому, и другому очевидцами, и неужели мысли причине этого не произведет на вас ровно никакого впечатления, оставив каждого в состоянии «ни Богу свечку, ни черту кочерга»?! Марина, пораженная услышанным, несколько раз испытывала в продолжении монолога боль душевную, что случалось с ней крайне редко, и самая большая в ее жизнисмерть отца. Почему-то, теперь ей стало неудобно за тогдашнее отчаяние, сравнительно недолгое, в краткий промежуток которого вспоминалась, часто отчетливо видимая ею внутри себя улыбка папы, которую любила безумноулыбка, возвращавшая все хорошее в ней, даже в моменты гнева и печали: вот и знаксможет ли она его заметить и принять?!..
Признаюсь, впечатлило, и прежде всего тем, что сказано именно вами, а никем-то, тем, что не может быть заранее приготовленным, не проштудированное, отредактированное, заученное, но живое слово!.. Нет, нетэто экспромт, но так человек говорит редко, и будто не сам, но вещает данное ему свыше! Это будто последнее, перед смертью слово
Марина Никитична, а вы совершенно правы, я же говорил, что после наступившей слепоты все время для меня, как последний день, от сюда и результат. Попробуйте и вы жить так, будто сегодняшний день, последний в вашей жизниобязательно получится! Мне действительно здесь недолго осталось, но объяснять не станусделаю, что должен и уйду
Что значит уйду? Захар Ильич не был приверженцем Христа настолько, что бы проникнуться верой настолько, насколько это вышло сейчас у его подчиненной, но и он находился в некотором смятении, не ожидая такого всплеска. Вначале монолога он увлекся показаниями датчиков на дисплее, но через минуту забыл о них, ибо был не в состоянии проследить обе темы достаточно качественно, поэтому остановился на не присущем ему интересе.
В нескольких словах зацепила неординарность изложения и сам смысл. Прежде всего, «аромат», исходящий из врат вечности, способный достигать грешников, пугающий их нечистую совесть, что с невероятной энергичностью гасит эгоизм. Он сам ловил себя на таком мимолетном страхе на нескольких похоронах, но ни разу не смог объяснить причину его, кроме как боязнью боли предсмертной болезни, конечности своей жизни, и более всего, какой-то необъяснимой обеспокоенности, исходящей из глубины сердца, к которой он редко обращался, так как ничего кроме критики себя самого от туда более ничего не поступало. Это объяснение понравилось, но не было принято за настоящую причинуему везде был важен рационализм и материальное объяснение, приземленность и целесообразность рассуждений было его основополагающим качеством, как психиатра, так и человека, но прежде всего он был именно врач.
Именно это и было неудобным в поведении Буслаева, тот словно витал в небесах, пытаясь рассказать, что там, якобы, видел, и в чем различие взгляда с земли и от туда:
Кирилл Самуилович, при всем уважении, которое появилось к вам, даже не знаю почему, и это несмотря на все, что было вами сделано в бытность вашу депутатом, я не совсем понимаю вашу такую вот показную независимость.
Да, да, я помню, как виноват перед вами, институтом, вообще перед психиатрией, когда-то даже думал, что вы меня здесь и в «овоща» превратите в отместку Не переживайте, независимость внутренняя, к тому же я знаю точно, что мне недолго осталось, а главное мне спокойно, поскольку я знаю, что будет потом. Как только я сделаю то, ради чего мне нужен компьютер, думаю, так сказать, меня заберут, меня ведь и так уже заждались