Все девушки, как по команде, повернулись к окнам, закрыли глаза и открыли рты.
Так и подмывает выбежать на улицу и расстегнуть все пуговки, какие только можно, пробормотала Роза.
Открыв окна, мы ждали прохлады, но она не приходила. Вместо нее повалила пыль. После долгой засухи вся грязь в Биркенау высохла, потрескалась и превратилась в желто-коричневый порошок, который поднимался вихрями от любого, даже самого слабенького, ветерка. И очень скоро все подоконники у нас покрылись слоем этой пыли.
Лучше закрой их обратно, сказала я Франсин, ткани могут испачкаться. Ты же сама понимаешь.
Да мне наплевать на эти тряпки. Я хочу дышать.
И она выпрямилась во весь рост, но все еще не доставала и сердито посмотрела на меня. Я тоже посмотрела на нее в ответ, сжимая кулаки.
Не знаю, право, чем бы это закончилось, если бы не внезапный собачий лай с улицы и выстрелы. Франсин вздрогнула и быстро закрыла окна.
Я ненавидела момент, когда нужно было сдавать инструменты. «Булавки!» приказывала Марта, и мы сворачивали работу, чтобы выйти за дверь мастерской и влиться в стада зебр, снующих по унылым улицам Биркенау.
Улицы были прямыми линиями, вдоль которых до самого горизонта тянулись ряды бараковблоки. Там, где заканчивались бараки, начиналась колючая проволока. У блоков сидели лежали от истощения полосатые. Некоторые походили на привидения, их тела напоминали догорающие угольки.
После работы я потянула Розу сквозь толпу занимать лучшее место в очереди за супом. Если встать слишком близко к началу очереди, получишь только соленую водичку. Окажешься слишком близко к концуполучишь горелые поскребки со дна кастрюли или еще хуженичего. Так что лучше стоять в середине. Здесь даже может попасться немного картофельной шелухи.
Моя бабушка варит такой густой суп, что в нем стоит ложка. Однажды дедушка даже взял нарочно нож и вилку и притворился, что будет резать суп на кусочки.
Мне хотелось надеяться, что дедушка освоился с походами в магазин и следит за тем, чтобы бабушка нормально питалась. Прошлой весной она чувствовала себя не очень хорошо. Может быть, сейчас ей лучше. А долго сидеть без дела она не может. Значит, вскоре ей надоест неумелая стряпня деда, она улизнет из постели прямо на кухню. Шлепнет там дедушку пару раз половником, назовет старым дураком и примется за работу. «Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на болезни», любит повторять она.
А летом у нас вообще не было ужина. Но порции настолько мизерные, что одной больше, одной меньшекакая разница? Большая! Это было мучительно. Есть хотелось так, что я едва сдерживалась, чтобы не начать жевать ткань, чтобы хоть что-то положить в рот.
В тот день, когда нам не дали ужина, у меня чудовищно разболелась голова, потому что приходилось слишком долго щуриться. Я вручную прошивала крохотные складочки на нижнем белье для одной из офицерских жен. Роза обожгла руку об утюг, и смазать ожог было нечем, поэтому она тоже была подавлена. Лучше бы она плакала или жаловалась, но она продолжала притворяться, что с ней все в порядке.
По крайней мере, у нее появился новый платокон обошелся ей в две сигареты Клары, ими я заплатила ей за веточки плюща, вышитые на лацканах шелкового зеленого жакета. Свои сокровища я хранила в маленьком тряпичном мешочке под платьем. Там они будут в безопасности, пока надзирательницы не станут обыскивать нас.
В тот день мы закончили работу и уже приготовились покинуть мастерскую, как на пороге вдруг появилась надзирательница и крикнула:
Сидеть! Никто не выходит!
Но мы опоздаем на ужин, рискнула возразить я. За моей спиной забормотали, поддерживая меня, остальные.
Значит, останетесь без ужина! прикрикнула на нас Марта. Сказано сидетьзначит, сидите. Эй, принцесса, отойди от окна!
Роза стояла на цыпочках, пытаясь выглянуть наружу. Ее лицо побледнело.
Они Они высадили из поезда людей и гонят их по платформе, сказала она. И людей больше, чем обычно.
Я вздрогнула. Мне очень не хотелось вспоминать о платформе, к которой прибывали поезда со всего нашего континента. О платформе, на которой заканчивалась прежняя, нормальная жизнь. Само слово «платформа» теперь ассоциировалось у меня с собачьим лаем, криками охранников и чемоданами. Здесь мужчин отделяли от женщин, матерей разлучали с детьми, здесь когда-то и меня саму швыряло из стороны в сторону в толпе, словно упавший в грязную реку листок.
Прямо на платформе нас распределили направо или налево. На работу или в трубу. Жизнь или смерть.
Вот именно, сказала Марта. Там хаос. Я не хочу, чтобы кто-то из моих работниц случайно попал не туда
Надзирательница кивнула и покинула мастерскую, закрыв, а затем и заперев за собой входную дверь.
И тут мы услышали глухое бух, бух, бухшаги. Сотни, тысячи ног шаркают по пыльной, сухой земле.
По слухам, их было десять тысяч человек. Десять тысяч человек в день и билет в одну сторону.
Мне сложно было представить такое количество людей. Это больше населения моего родного города. Целый город привозили в Биркенау каждый день, зачастую до позднего вечера.
Немногие из прибывших оставались в лагере. Остальные Не хотелось думать о том, что происходило с остальными, пока я не в их числе. Нельзя допустить, чтобы то же самое случилось со мной! И я шила так быстро, словно каждый стежок все крепче связывал меня с жизнью.
Проблема была в том, что сам Биркенау трещал по швам. Теперь на каждом матрасе спали уже трое, а иногда и четверо. Вдвоем под одним одеялом. А днем стало не хватать работы на всех. Но поезда продолжали прибывать. Жутко кричали паровозные гудки, они напоминали мне о моем собственном путешествии через невидимые пейзажи до Биркенау. Дни и ночи тряски по путям. Ожидание. Неопределенность.
По вечерам в бараки загоняли новеньких полосатыхиспуганных, плачущих. Они прибывали сюда из разных уголков Европы, бормотали на разных языках, ломано объясняя нам, насколько далеко распространилась война от своего центра, которым была наша суровая родина. Как-то мы их понимали.
Было ясно, что Они объявили войну всему миру, но до сих пор оставались страны, продолжавшие давать Им отпор. Страны, которые, как мы надеялись, станут нашими освободителями. Кто одерживал верх? Ответ на этот вопрос зависел от того, кому вы его задаете. Надзиратели хвастались новыми завоеваниями. А по слухам, страны-освободители не отставали.
И в то же время каждый новенький получал свой номер и свой винкелькрасный или зеленый треугольник, желтую звезду, как у меня; их в нашем лагере была целая галактика.
Я слушала разговоры новоприбывших о местах, которых не видела. Мой город был в нескольких сотнях километров к северо-востоку отсюда. А новые заключенные говорили о городах, пахнущих жгучим перцем и другими пряностями, или южных островах под ослепительным солнцем. Были полосатые и с самого запада, из страны на краю океана. Это были землячки нашего Жирафа Шоныочень гордые и такие элегантные даже в полосатых робах. Я хотела бы шить красивые платья для них после войны. Совсем другими были полосатые с востокакоренастые, вроде Франсин, и хорошие работницы.
Несмотря на разную национальную принадлежность и родину, они были схожи в одномкаждый был для местных ценнейшим кладезем информации.
«Откуда ты? Как дела на фронте? Когда придут освободители?»
Еще я любила расспрашивать об изменениях в моде. Какие юбки сейчас носятдлинные или короткие? Прямые или плиссированные? А рукава какиеплоские или фонариком? А потом я до бесконечности придумывала у себя в голове новые фасоны платьев, когда Роза на целый вечер уходила куда-то с грузной женщиной, которую привезли с их общей родины, из страны полей, лесов, музыки и красоты. Во всяком случае, так говорила Роза. Но с ней никогда нельзя быть уверенным, правда это или фантазия.
* * *
Лагерь стал напоминать переполненный муравейник, а новенькие продолжали прибывать. Может, я и трусиха, но слышать тем жарким, летним вечером это жуткое бух, бух, бух под окном нашей мастерской было невыносимо.
Все застыли в напряжении, ожидая, пока толпа пройдет мимо наших окон.
У меня дрожали пальцы. Судорогой свело ноги. Сжимало сердце.
Бух, бух, бух! И журчание голосов. И детский плач, услышав который Шона вскочила на ноги. Прекрасная, изящная Шонасплошные ноги и ресницы, Жираф. К тому времени, когда ее арестовали, потому что ее имя было занесено в список, она всего лишь год успела побыть замужем. Ее муж и их маленький ребенок тоже были в том списке. Иногда мы слышали, как Шона тихонько напевает колыбельные своей швейной машине. Однажды надзирательница в дальнем углу комнаты тоже узнала мелодию и принялась мурлыкать ее себе под нос. Но быстро опомнилась, подошла к Шоне и ударила ее по голове, чтобы та заткнулась. Теперь на ресницах Шоны дрожали слезы.
Мой малыш, всхлипнула она. Мой чудесный малыш
Кто это сказал? резко обернулась Марта.
Шона всхлипнула.
А вы слышали историю о королеве и лимонном пироге?.. выпалила Роза.
Смешная, забавная фраза, идеально подходящая для ситуации. Она подействовала, как вылитое на голову ведро холодной воды.
Все повернулись к Розе, она уселась на краешке стола и смотрела на нас своими блестящими беличьими глазами.
Ждала.
Продолжай, кивнула ей Марта.
Я уже знала об этом удивительном таланте Розыв тот самый момент, когда ты впадаешь в отчаяние и ненавидишь весь мир, она вдруг начинает рассказывать какую-нибудь историю. Например, о девушке, которая нахмурилась, а тут ветер вдруг возьми и переменись, и она так навсегда и осталась с перекошенным лицом. Или о великане, который так громко крикнул, что свалилась луна с неба.
Это началось однажды после отбоя, в нашем бараке. Мы лежали на нарах втроемк нам с Розой подселили еще одну заключенную, и мы с Розой оказались лежащими вплотную. Подруга тяжело вздохнула.
Я так скучаю по книгам. Иногда мама читала мне, когда не была занята. Я и сама читала под одеялом с фонариком. Истории под одеялом кажутся еще более захватывающими. А ты? Какая твоя любимая книга?
Этот вопрос застал меня врасплох:
У нас не было книг. Дедушка покупал газетыв основном из-за кроссвордов и комиксов. А бабушка модные журналы.
У тебя не было книг?! Роза резко села на нарах и приложилась головой о потолочную балку, заставив подпрыгнуть сидевших на ней крыс. Как ты живешь без чтения?
Пока замечательно, засмеялась я. Эти истории в книгахвсего лишь чья-то выдумка.
Выдумка? Я думаю, что книгиэто чья-то правда. Она помолчала немного. Нет, ты серьезно? У вас не было книг? Ох, Элла, ты просто не представляешь, что теряешь! Книгиэто еда, питье это жизнь. То есть ты не слышала даже историю о девушке, которая соткала себе платье из звездного света?
Платье из звездного света? Но как такое возможно?
Хорошо, сказала Роза. Слушай. Давным-давно
С этого все и началось. С тех пор я не засыпала, пока Роза не закончит очередную историю триумфальным: «Конец».
Запас историй Розы не иссякал. Она сплетала их буквально из ничего, как прядет свою нить шелкопряд или девушка из сказки превращает солому в золото.
* * *
«А я когда-нибудь рассказывала вам уже о?..»так обычно начинала свои истории Роза, и за этим следовал сумасшедший каскад небылиц. Например, о жизни самой Розы в графском дворце, где на завтрак подают варенные всмятку яйца на подставочках из чистого золота. В историях Розы люди танцевали до утра при свете сотен канделябров и спали в огромных, как лодки, кроватях, укрываясь шелковыми пуховыми одеялами. Стены дворца были сделаны из книг, а шпили башен задевали луну.
и по парку бродят единороги, а рядом стоят фонтаны, бьющие шипучим лимонадом, да? ехидно перебивала я.
Какая же ты глупая, говорила Роза в ответ.
Тем летним вечером Роза рассказывала свою историю все три часа, что мы были заперты в мастерской.
Снаружи доносилась тяжелая поступь сотен ногбух, бух, бух! а мы затерялись в мире, где королевы сами пекут пироги, и лимонные деревья разговаривают. Я даже не помню, что еще происходило в той истории. Там были великаны, которые охотились за королевой, а она убегала с перепачканными мукой руками. Еще я помню, что лимонные пироги на вкус как солнечный свет и слезы, и в них спрятаны кольца королевы, которые искали, но никак не могли найти великаны. А еще в той сказке была принцесса, которая спряталась на дереве, и великаны сначала не могли ее найти, но потом все-таки унюхали и утащили ее в свое унылое логово без деревьев и травы.
Совсем как здесь, пробормотала Франсин.
Но история не была грустной. В какой-то момент Франсин расхохоталась до слез: «Прекрати! А то я сейчас описаюсь!» В другой раз даже Марта улыбнулась, прикрыв рот ладонью. И я впервые поняла, что она такой же человек, как и все мы. Даже надзирательница в дальнем конце комнаты слушала нас и иногда ухмылялась.
А потом неожиданно Роза объявила:
Конец.
Нет, нет, нет! запротестовали все.
Тсс, сказала Шона. Слушайте.
Тишина.
Надзирательница подошла к входной двери и приоткрыла ее.
Все чисто! крикнула она. Все на выход! Живо! Пошли!
Мы побежали на плац, лавируя среди вещей, брошенных проходившими здесь людьми. Грязный носовой платок. Канареечного цвета перо из чьей-то шляпы. Успевший слегка запылиться крохотный ботиночек с детской ноги.
Той ночью, когда мы стояли по пять в ряд, не было ни звезд, ни луны, ни неба. Биркенау был похоронен в дыму. Я чувствовала на языке привкус пепла, и мне впервые за долгое время совершенно не хотелось есть.
Роза позвала я в темноте. Наш барак в ту ночь был переполнен, в нем совершенно нечем было дышать. Солома, на которой мы лежали, казалась по-особому горячей и жесткой. Роза, ты не спишь?
Нет, шепнула она в ответ. А ты?
Тссс! шикнула лежавшая рядом с нами костлявая женщина.
Мы с Розой придвинулись еще ближе, чтобы разговаривать еще тише.
Это была хорошая история, шепнула я. Из тебя вышла бы хорошая писательница.
Моя мама, ответила Роза, действительно хорошо пишет. Можно даже сказать, что она знаменита. Поэтому нашу семью и арестовали, она не боялась публиковать книги, в которых писала правду, а не то, что Они хотят слышать.
Я хотела спросить про арест, но не успела, потому что Роза моментально продолжила:
Я была бы счастлива уметь писать хотя бы вполовину так же хорошо, как она. Что насчет тебя?
Меня? Писать? Это смешно. Я шью.
Да нет, что начет твоей мамы.
О, знаешь, мне нечего сказать о ней.
Не может быть, возразила Роза.
Я на самом деле мало что могла вспомнить о своей матери.
Когда я была еще совсем маленькой, моя мама устроилась на большую швейную фабрику. Никто не говорил мне о моем отце, но я думаю, что он был каким-то небольшим начальником там. Я никогда его не знала. Женаты они не были. Кстати, представляешь, на той фабрике были машины, которые могли за раз кроить сразу двадцать сложенных вдвое слоев шерстяной ткани?
Твоя мама, Элла напомнила Роза.
Меня вырастила бабушка. Швейную фабрику перевели в другой город, и все, кто работал на ней, тоже должны были переехать или лишиться работы. Сначала мама приезжала навестить нас каждые пару недель. Затем каждые пару месяцев. Потом просто стала присылать деньги. А когда началась война, фабрика начала шить военное обмундирование, и работникам перестали платить зарплату. Ну а дальше Дальше ты все знаешь, пожала я в темноте плечами.
Я действительно немногое знала об этом.
В темноте меня обняла пара тонких рук.
Ты чего? не поняла я.
Ничего, еще крепче обняла меня Роза. Просто проверяю, как далеко могу вытянуть руки.
Позднее той же ночью одна женщина, лежавшая на нижнем ярусе, начала плакатьсначала тихо, затем все громче, все истеричнее.
Почему я, почему я, почему я? причитала она. Что я такого сделала, чтобы оказаться здесь?
Замолчи! крикнула Балка из своего огороженного угла в конце барака.
Не хочу я молчать! закричала женщина. Я хочу домой! К мужу и детям! Почему Они пришли за нами? Что мы такого сделали?
Заткнись, я сказала! прогремела Балка.
Но женщину было уже не остановить. Она визжала, визжала и визжала так, что, казалось, сейчас лопнут барабанные перепонки. Роза в темноте нашла мою руку и сжала ее.