Эрик-Эмманюэль Шмитт«Феликс и Незримый источник» и другие истории
О цикле Незримого
Повести Э.-Э. Шмитта, публикуемые в этой книге, входят в цикл Незримогосерию произведений, сюжетно не связанных друг с другом, но посвященных поискам смысла жизни. В каждом из них герой сталкивается с одним из ключевых моментов существованиясмертью, разлукой, болезнью, войнойи обретает в этой ситуации силы идти вперед. Встреча с очередной проблемойэто одновременно встреча с духовностью.
Так, в повести «Миларепа», с которой и начался цикл, рассказывается о тибетском буддизме. В повести «Мсье Ибрагим и цветы Корана» об исламе, вернее, об одном из его теченийсуфизме. В «Оскаре и Розовой Даме» говорится о христианстве, а в «Детях Ноя» об иудаизме. «Борец сумо, который никак не мог потолстеть» повествует о дзен-буддизме. «Десять детей, которых никогда не было у госпожи Минг»это история конфуцианства. «Мадам Пылинска и тайна Шопена» посвящена музыке. И наконец, «Феликс и Незримый источник» знакомит нас с тайнами анимизма.
Эрик-Эмманюэль Шмитт относится с подлинным гуманизмом к духовным исканиям человека, считая их прежде всего сокровищами мудрости и поэзии, помогающими жить.
Феликс и Незримый источник
Тот, кто смотрит зорко, в конце концов увидит.
1
Ты не замечаешь, что твоя мать мертва?
И дядя указал на Маму, стоящую у раковины, высокую, статную, но какую-то землисто-бледную; она только что кончила вытирать посуду, поставив последнюю тарелку на стопку остальных.
Мертва? прошептал я.
Мертва!
Дядя повторил это слово своим замогильным голосом так резко, что оно заполнило всю кухню, тяжело заметалось по ней, словно ворон, слепо натыкаясь на мебель, отражаясь от стен, ударяясь в потолок, и наконец вылетело в окно, чтобы напугать соседей; его хриплый, гнусавый, пронзительный звук рассыпался во дворе осколками эхо.
А здесь, под качавшейся лампочкой, опять воцарилось молчание.
Мрачное дядино карканье ничуть не взволновало Мамутеперь она сосредоточенно пересчитывала блюдца. Я закусил губу при мысли, что ее обуял очередной приступ этой новой маниисчета: в последнее время, стоило Маме заняться инвентаризацией вещей, она могла это делать часами.
Мертва, мой мальчик, мертва. Твоя мать уже ни на что не реагирует.
Но она же двигается!
Тебя сбивает с толку такой пустяк. Но я-то разбираюсь в покойниках, сколько уж я их навидался у нас!
Где этоу нас?
В деревне.
Ты хочешь сказатьу тебя дома! А для меня и Мамы «у нас» значит «здесь»!
В этом вашем Дурвиле?
В нашем Бельвиле! Мы с ней живем в Бельвиле!выкрикнул я.
Мне было невыносимо слышать, как дядя хает то, что для меня лично составляло предмет гордости, Париж, этот спрут, чьим щупальцем я себя чувствовал, Париж, столицу Франции, Париж, с его проспектами и окружным шоссе, с его бензиновой вонью и пробками, с его демонстрациями, полицейскими и забастовками, с его Елисейским дворцом, школами и лицеями, с его автомобилистами, которые вечно лаются друг с другом, и собаками, которые ни с кем уже не лаются, с его коварными велосипедами, шикарными улицами и пепельно-серыми крышами, где ютятся голуби, с его блестящими мостовыми, истоптанным асфальтом, шумными магазинами и круглосуточными бакалеями, с пастями его метро и зловонными водостоками, с его серебристо-ртутной дымкой после дождя, с его сумерками, розоватыми от пыли, и оранжевыми мандаринами фонарей, с его праздными гуляками, обжорами, клошарами и пьянчугами. А уж что касается Эйфелевой башни, нашей безмятежной великанши, нашей стальной покровительницы, то любой, кто отнесся бы к ней без должного пиетета, был достоин в моих глазах вечного презрения. Однако дядя лишь пожал плечами и продолжил:
Твоя мать родилась не здесь, она появилась на свет в буше. О, как мне нравится это выражение«появиться на свет»! Оно так подходит для Фатунедаром же она выскользнула из чрева своей матери в одно жаркое воскресное утро. Я хорошо помню, как вспотел тогдахоть выжимай. Ну а тыты в котором часу родился?
В полпервого ночи.
Вот видишь, так я и думал: ты появился не на свет, ты увидел тьму.
И он почесал подбородок.
Где же это произошло?
В больнице.
В больнице! О господи, в больнице, как будто твоя мать была при смерти Как будто беременностьэто болезнь Медсестры и врачивот что ты увидел в первый миг, какая жалость! Бедняжка Феликс, я прямо и не знаю, способен ли ты понять, что творится с твоей матерью.
Как я ни крепился, на глазах у меня закипели слезы и я пришел в ярость. Довольно! Пора покончить с этой недостойной слабостью! Быть двенадцатилетним мальчишкой и без того тяжело, не хватало мне еще разнюниться и тем самым усугубить ситуацию, показав себя плаксивым младенцем Злость помогла мне сдержать слезы и объявить:
Я обожаю Маму!
Дядя положил руку мне на темя; я испугался, что эта тяжелая длань сплющит мне мозг, но нет: потная ладонь и узловатые суставы вселили в меня странное спокойствие.
Я в этом уверен, мой мальчик. Но любить не значит понимать. Осознаешь ли ты, что твоя мать просто погибает?
Конечно осознаю, дядя! Поэтому я и написал тебе, умоляя приехать из Сенегала.
Прекрасно. Тогда давай поговорим как мужчина с мужчиной.
Он уселся на стул верхом, задом наперед, и пристально взглянул на меня.
Что тебе сказал врач?
Что у нее депрессия.
Дядюшка Бамба вытаращил глаза и воскликнул:
Это еще что за штукадепрессия? У нас в Африке о такой и не слыхивали.
Это болезнь уныния. Доктора называют депрессией такое состояние, когда человек внезапно становится более подавленным, чем прежде, хотя до этого ничего не случилось; он теряет силы, опускает руки, усталость не дает ему жить активно.
И какое же лечение предлагают врачи?
Антидепрессанты.
Это помогает?
Сам видишь.
И мы взглянули на Маму, которая села на табуретвернее, упала на него, словно марионетка, брошенная кукловодом: обмякшее тело, поникшие плечи, бессильно свисающие руки, нелепо расставленные ноги, безвольно поникшая голова. Былая энергия уже не соединяла и не поддерживала эти части прежней Мамы.
Дядюшка Бамба продолжал вполголоса:
Ошибка в диагнозе. Лично я утверждаю, что Мама мертва. Ты живешь с зомби твоей матери
Замолчи!
и я тебе сейчас это докажу. Что отличает мертвого человека? Во-первых, он больше ничего не слышит.
Тут дядя грохнул кулаком по столу, но Мама и глазом не моргнула.
Вот видишь: твоя мать глуха как тетеря.
А может, у нее проблемы со слухом
Во-вторых, мертвец больше ничего не видит, даже с открытыми глазами. И в-третьих, у него пустой взгляд.
Тут я поневоле согласился: глаза Мамы, остекленевшие, как у рыбы на прилавке, ровно ничего не выражалини дать ни взять макрель в лотке со льдом.
В-четвертых, кожа мертвецов меняет цвет.
И дядя ткнул пальцем в свою младшую сестру, указывая на ее лицо цвета потухшего очагапепельно-сероватое, нет, даже зеленоватое, и это у Мамы, с ее прежде лоснящейся шоколадной кожей! Дядя скорбно вздохнул:
В-пятых, мертвец не обращает никакого внимания на окружающих. Самые страшные эгоистыэто мертвецы, их уже ничто не волнует. Вот признайся: твоя мать заботится о тебе?
Побледнев, я выпалил:
Ну она готовит еду, убирает квартиру
Чисто автоматически, по привычке, как курица с отрубленной головой бегает по двору.
Я понурился, дядины аргументы меня убедили.
А он продолжал их перечислять, загибая большой палец уже на левой руке:
В-шестых, мертвецы не разговаривают. Вот ты когда в последний раз беседовал с матерью?
И снова у меня из глаз покатились слезы. При виде моего отчаяния дядя, еще не исчерпавший список своих доводов, не стал продолжать. Он похлопал меня по колену и заключил:
Вот видишь, Феликс: твоя мать выглядит живой, но на самом деле она мертва.
Тут я уже разрыдался вовсю, дав волю слезам. Прощай, честь семьи! Что ж, тем хуже
Смириться было трудно, но при этом и утешительно: наконец кто-то разделял горе, мучившее меня уже несколько месяцев; наконец кто-то принял во мне участие и я больше не буду терзаться страхами в одиночестве! Если Мамин брат и прибегал к таким беспощадным словам, то, сказанные вслух, они все-таки пугали меня куда меньше, чем угнездившиеся в моих мыслях. Да, дядя был прав: я потерял Маму, она меня покинула, я жил с незнакомой женщиной. А куда же делась та, что бросила меня? Как мне ее не хватало Да и живет ли она еще хоть где-нибудь? Между двумя всхлипами я пробормотал:
А ее можно вылечить?
Лечат живых, а не мертвых.
И как же
Что «как же»?
Как тогда быть?
Гм
Никак?
Ее нужно воскресить!
И дядя поднялся со стулавысокий, стройный, осанистый, с кожей цвета смолы и гривой цвета сажи. Гибко потянувшись, он подошел к окну, выплюнул наружу табачную жвачку, которую мусолил во рту с самого десерта (ой, хоть бы консьержка в эту минуту не мыла во дворе мусорные баки!), и, потирая затылок, втянул ноздрями ночной воздух. Я вспомнил Мамины рассказы о том, что в ее родной деревне этого высокого жилистого силача почитали как отважного воина, бесстрашного и неукротимого защитника слабых в разгар кровавых междоусобиц. Он внушал доверие! Главное, не обращать внимания на его нынешний облик, на повадки гуляки-африканца и любовь к броским нарядам. Вот и сегодня вечером он щеголял в ярко-красных остроносых туфлях из крокодиловой кожи и костюме-тройке канареечного цвета.
Постояв у окна, дядя обернулся ко мне с самым безмятежным видом:
Ты знаешь кого-нибудь, кто умеет воскрешать мертвых?
Нет.
Окей, флегматично откликнулся он, тогда я сам поищу. Где ты держишь справочник?
Справо чего?
Справочник. Это такая толстая книга с номерами телефонов. Желтая, в которой все люди разделены по профессиям.
Но но такой давно уже нет!
Ах вот как?
Теперь все пользуются интернетом.
Окей, нет проблем, ну-ка, давай сюда свой компьютер.
Дядина беспечность вывела меня из себя, и я заорал:
Черт подери, что ты собираешься в нем искать?! Воскресителя мертвых?
В ответ он лишь улыбнулся.
* * *
За все двенадцать лет, что я знал Маму, в ее характере никогда не проявлялось той черной меланхолии, которая сейчас подавляла все ее чувства. Жизнерадостная, энергичная, любознательная, бодрая, экспансивная, она щебетала своим певучим, звонким и сочным голосом с мягким африканским акцентом, чему-то дивилась, чем-то возмущалась, интересовалась всем на свете и чуть ли не над всем смеялась; она осыпала меня поцелуямис раннего утра, когда будила, растирая мне спину, и до вечера, когда со смаком посвящала меня в события прошедшего дня, ибо, по ее словам, «истории нужно всегда рассказывать с пылу с жару, пока они не остыли». Мама держала кафе в Бельвиле, на улице Рампонноэто было узкое помещение со стенами шафранового цвета, где собирались окрестные жители. Она очень хитро выбрала название для своего заведения«На работе»: таким образом, когда кто-нибудь из завсегдатаев, облокотившись на барную стойку, беседовал по телефону с супругой, мужем, сотрудником или шефом, то на вопрос, где он в данный момент находится, мог вполне правдиво ответить: «На работе!»
«Вот почему они хранят верность моему кафе. Никто не смеет их обругать или срочно вызвать куда-то, ведь они На работе!» говаривала Мама. Она здорово разбиралась во всех вещах, животных и людях, благодаря чему удачно обходила ловушки существования. Едва открыв свое кафе, она сорвала с двери туалета табличку «WC» и повесила новую«Cпокойное уединение». Рыжий пушистый кот, принадлежавший соседу-бакалейщику, полеживал возле кассы и развлекал клиентов, чихая по четыре раза в минуту. Мама так и прозвала егоАпчхи, и эту кличку тут же подхватили посетители, все до одного. Отныне они так и звали его, умирая со смеху, вместо того чтобы раздражаться, как прежде, и радуясь тому, что Апчхи чихает согласно своему имени и призванию.
Но на этом Мама не остановилась: она спасла парочку лесбиянок с улицы Биссондвух крепких, мрачных тридцатилетних баб, чей бесстыдный союз вызывал угрожающие комментарии суровых блюстителей нравственности, которых было немало даже в нашем квартале. Не спрашивая согласия этой парочки, Мама окрестила их Белот и Ребелот, каковое прозвище быстро распространилось среди местного населения, вызывая улыбки тех, кто сталкивался с обеими женщинами, улыбки, которыми они сами в конце концов стали отвечать окружающим. Белот и Ребелоткто бы теперь мог представить себе улицу Рампонно без этих двоих?! Не покажись они на глаза, мы все побежали бы в мэриюзаявить об их исчезновении. Вот таким простым способомпридумав эти имена, Мама узаконила и даже сделала вполне симпатичной их связь. Она, словно добрая фея, украшала нашу жизнь. Ее дар придумывать нужные слова спас от одиночества постоянную посетительницу нашего заведенияхрупкую мадемуазель Тран, очаровательную азиатку с красновато-коричневыми глазами, слишком робкую, чтобы завязать с кем-нибудь знакомство; она ежедневно приходила в кафе и сидела, смакуя саке в крошечном, с наперсток, стаканчике. В одну из суббот, когда мадемуазель Тран проскользнула в кафе вместе с только что купленным резвым щенком пуделя, Мама посоветовала ей назвать его Месье.
Месье?
Месье! Послушай моего совета.
Мадемуазель Тран послушала, хотя ничего не поняла, и с тех пор у нее отбоя не стало от мужчин. На улицах, где она прогуливала своего песика без поводка, она подзывала его пронзительным криком: «Месье! Месье!» И вот результат: все местные самцы, думая, что эта соблазнительная девушка зовет их, мгновенно кидались к ней, а обнаружив свою ошибку, прыскали со смеху, краснели, гладили пуделька, за невозможностью погладить саму мадемуазель Тран, и заводили с ней разговор. Отныне у нее образовался немалый круг поклонников, из которых ей, конечно, предстояло выбрать себе мужа.
Но главный мой шедеврэто, конечно, ты, милый Феликс! утверждала Мама.
Она назвала меня Феликсом в полной уверенности, что это имя (по-латыни «felix» означает «счастливый») подарит мне волшебную судьбу. И она, конечно, оказалась права Мы с ней были счастливы в нашей квартирке-мансарде, на седьмом этаже того самого дома, где находилось кафе.
Мама воспитывала меня одна, поскольку родила от Святого Духа. И тот факт, что я родился от Святого Духа, меня вполне устраивал. Между ней и мною любой отец был бы лишним. Иногда она проводила пару-тройку часов с каким-нибудь кавалером, но не дома, а на стороне, не навязывая мне общество каких-то там мужчин. Сколько я себя помню, мне всегда было совершенно ясно, что в ее глазах я с самого младенчества олицетворял собой все, что ей было нужно, безграничную любовь, не сравнимую ни с чьей другой. В Бельвиле знали, что она родила меня от Святого Духа: она весело рассказывала это всем подрядсоседям, клиентам, моим учительницам, родителям моих школьных товарищей. Преодолев первое изумление, ее слушатели начинали завидовать такому происхождению; иногда некоторые даже величали меня, шутки ради, Иисусом, против чего я не спорил, хорошо зная правила игры, ибо считал вполне нормальным, в таком исключительном случае, упоминание о редких прецедентах.
К тому же тот факт, что Мама родила меня от Святого Духа, не вызывал сомнений еще и потому, что этому имелось официальное подтверждение: Святой Дух признал меня своим сыном, расписавшись в моем свидетельстве о рождении. Да-да, именно так! Для этого он соблаговолил явиться собственной персоной в нашу мэрию. Правда, с тех пор его больше никто не видел.
Тринадцать лет назад Фелисьен Сент-Эспри, мой родитель, антилец, капитан торговой шхуны, провел в Париже недельку, за которую успел наградить мной Маму; затем, девять месяцев спустя, появился снова, чтобы официально признать меня своим сыном. После чего Мама скрыла от него наш новый адрес. «Баста! Производитель нам больше не нужен. Не хватало еще привязаться к нему» заявила она. С тех пор она смотрела на мужчин, как футбольный тренер на своих игроков, отбирая их по способностям к требуемой задаче. Что не мешало ей, даже в этих узких рамках, проявлять подлинный энтузиазм.