Пашка, у тебя с телефоном что-то, сказал он.
Правда? Давай посмотрим. Ну вот, видите, провод вырвали, я с осуждением посмотрел на друзей. Шурик с гитарой, Лёха с полотенцем, Дуба с трубкой.
С большой неохотой я всё же включил телефон.
Вскоре подтянулись Вадим, Андрей, Костя и Женька. Женька раздобыл где-то цифровой фотоаппарат и теперь всё фотографировал.
Когда начали считать, у кого сколько денег, я не выдержал:
Давайте вы все пойдёте на улицу или к Лёхе, пока его мама не вернулась из ларька. Я присоединюсь к вам вечером, а сейчас посмотрите, сколько у меня дел: нужно перенести полки, книги, холодильник, микроволновку, распилить двухъярусную кровать и отнести половину в общагу, чтоб Шурику было где спать.
Меня так никто и не понял. Все выразили готовность помочь, чтобы и правда освободить в квартире место, так всем будет гораздо удобнее.
Вот кому было нескучно на протяжении следующих пары часов, так это обладателям белой кепки и красного берета. Они смотрели на нас и на то, что мы носили. Они озвучивали происходящее, создавая как бы вторую реальностьсловесную, нематериальную. И одна реальность была идентична другой.
Полки несут.
И откуда столько книг?
Эй, парень, у тебя трусы упали, орала бабка Лёхе, который тащил клубок одежды.
Лёха благодарил, наклонялся за шарфиком, и тут у него действительно вываливались трусы, которые подбирал Женька, потому что он всё равно только фотографировал.
Вадим с Андреем, не осторожничая, взялись за шкаф. Они толкали его коридором по направлению к двери, и шкаф оставлял на деревянном полу глубокие борозды. Впрочем, из-за того, что пол был давно не крашен и сильно облуплен, борозды его не портили. Когда я увидел, что шкаф чуть ли не сложился, то, не сдерживая себя, стал орать, чтоб Вадим с Андреем прекратили. Когда они прекратили, я полез на антресоль искать отвёртки, чтоб разобрать шкаф. На антресолях в беспорядке лежало много папиных вещей: обломки подрамников, обрывки холстов, кисточки, пыльный баян, который сколько-то лет назад принёс папин пьяный друг Кузя. Баян я аккуратно передал Вадиму, всё остальное просто сбрасывал на пол. Наконец нашёл набор отвёрток. Шкаф разобрали и перенесли по частям.
Дуба переоделся в штатское, которое отыскал тут же. Одежда у нас всех была общей, вращалась между нашими квартирами, и уже никто не помнил, что кому принадлежало. Это было удобно и создавало впечатление, что каждый раз ты надеваешь новую вещь, хотя вещам могло быть уже несколько лет. И я теперь точно не скажу вам, чьи на Дубе были штаны, чей ремень и чья майка с надписью «Born to be wild».
Переодетый Дуба пилил кровать, а Шурик развлекал его, играя на гитаре. Шурик вообще никак не помогал. Он говорил, что у него болит пятка, и мы над ним из-за этого подшучивали. Я подшучивал больше всех, а ещё считал его очень ленивым и хитрым. Когда мы ссорились, я орал, что он мог поумнее причину выдумать, хотя бы что болит живот. Пятказвучало как-то нелепо. Потом окажется, что она действительно болела. И даже название у этой болезни есть. Сейчас не вспомню.
В какой-то момент у Кости на лбу появилась шишка: перенося микроволновку, он врезался в стеклянную перегородку возле общажных лифтов. Мама всё благодарила и благодарила. Наконец Лёха не выдержал и сказал:
Марина Ивановна, перестаньте, вы, можно сказать, нас выкормили, и помогать вамнаша святая обязанность.
Вскоре квартира опустела, и стало заметно, что её давно не ремонтировали: облупившийся пол был весь в выщербинах, за унесённым шкафом обнаружились не только ободранные обои, но и отвалившийся кусок штукатурки.
8
Я стараюсь писать по утрам. Я решил, что денег на кофе у меня нет, поэтому завариваю чай и раскрываю этот файл. Сижу и думаю, как бы дописать всё, что происходило, и так, как это происходило.
Могу ли я не писать? спрашиваю себя.
Пожалуй, что могу, отвечаю.
Стоило ли тогда уходить с работы?
Почему ж нет? Зачем человечеству двуличный бухгалтер, который не считает себя бухгалтером, зачем ему хитрый журналист, который не считает, что он журналист? По-хорошему, мне надо приплачивать за то, что я не работаю ни бухгалтером, ни журналистом. Хотя мог бы. Да что там мог быработал!
Раз пошли такие разговоры, то сегодня уже ничего не напишу. Я одеваюсь и выхожу из дому. Иду по улице с одним названием, сворачиваю на улицу с названием другим. Я ведь могу рассказать про эти улицы. Вакансия: «Требуется тот, кто может рассказать именно про эти улицы и именно так, как может рассказать только он». Идеально. Тут я точно на своём месте.
Вот улица широкая с деревьями-каштанами, вот дома вдоль неё, их мы звали кукурузами. Если идти от первой кукурузы до последней, упрёшься в подземный переход, за нимКомаровка. Переход вымощен невзрачной серой плиткой. Некоторые из плитоксмотри не наступиобязательно шатаются и брызгаются водой, будто их подмывает невидимая река. Поднялся на берегмимо павильона рынка, мимо дома мебели и торгового центра «Импульс» пришёл. К зданию с высокими колоннами прилепилась кафешка.
Там не то чтобы дёшево, но всегда можно подобрать недорогие блюда или взять половину порции. А ещё в воздухе, кроме запаха жареной картошки и отбивной котлетки, витает романтик колекшн вездесущего Поля Мориа. И если под музыку поглотить картошку да поглотить котлетку, то реальность начинает меняться непропорционально тому, что я поглотил. Глазные мышцы расслабляются, и зрачки перестают держать резкость, от чего посетители за соседними столиками размываются и становятся приятными цветовыми пятнами. Оркестр Поля Мориа заканчивает свой концерт под шум искусственной водяной мельницы, и его сменяет саундтрек моей молодости.
вер-хом-на-зве-зде
вцепившисьвлучи
слунойнаповодкее
вночи
Дрогнула рука у музыкального дизайнера. Да, что-то мы такое раньше пели. С какой-то луной, в какой-то ночи. Глупо-то как.
о жизнь ты прекрасна
о жизнь ты прекрасна, вполне
бываешь немного опасна
пустая аранжировка
реверберация двухтысячных
девушки на подпевках
поверь мне, что всё не напрасно
не реви
и создал этот мир я сам
кто ж ещё
возьми моё сердце
храни, вспоминай обо мне
поверь мне, что всё не напрасно
а минора не хотели?
верь мне
Вакансия для никого.
Ведь это только я могу рассказать. Плохо ли, хорошо? Другие никак не расскажут.
9
Мы пили и пели. Еды было немного. Я не то чтобы смирился с ситуацией, но просто растворился в ней. Даже стал подыгрывать на баяне, вроде как караоке. Шурик на гитаре, Вадимна пианино, Лёха с бубном (инструментов всем хватило), Женька с фотикомщёлк. В центре комнатыстарый кухонный стол, вместо лавкиотпиленный ярус кровати, несколько расшатанных табуреток и довольно широкий подоконниктоже можно сидеть. Всё это из-под потолка освещает лампочка, которая включается вкручиванием в патрон. Иногда мы выходим курить на балкон. Как он нас выдерживает?
Пиво кончилось, когда ближайшие магазины уже закрылись, поэтому Андрей и Костя отправились на «Престон». Пока они ходили тёмной улицей князя-анархиста мимо фарфоровой фабрики, инфекционной больницы и обратно, мы долго репетировали торжественный свадебный марш, чтоб грянуть его, как только они переступят порог квартиры. Леха старательно лупил в бубен мимо ритма, но мы на него не обижалисьсложно попадать в ритм, когда у тебя нет этого чувства.
Репетицию оборвал звонок в дверь. Мы затихли в ожидании, пока Дуба щёлкнет замком, и начали сразу с той части, где вступают все инструменты: «Та // та // та-ра-рам // та-та-там // та-ра-ра // та-ра-рааа-рам», в комнате нагнетается атмосфера ЗАГСа, Женька озаряет наши лица фотовспышкой цифровика, и тут мы вдруг умолкаем перед лицом толстой тётки-регистраторши браков и иных гражданских состояний, которая протиснулась в дверной проём и строгим голосом вопрошает, готовы ли мы быть вместе и в горе, и в радости:
Дадите вы мне поспать наконец или нет?! возмущается соседка, которую довольно сложно опознать без красного берета.
Все растерянно смотрят на меня, я собираю остаток трезвости в кулак и иду извиняться и обещать, что мы больше так не будем.
Когда через пару минут в дверь позвонили вновь, мы не стали собирать наш оркестр. На этот раз дверь открыл Лёха, но ни Кости, ни Андрея не увидел. Он поздоровался с моим отцом и пропустил его в квартиру, тот зашёл к нам в комнату.
Судя по некоторым признакам, то ли пошатыванию, то ли особенной растрёпанности его одежды, я понял, что он пьян ещё больше нашего.
Привет, Павлик, сказал папа.
Тебя тут только не хватало, с вызовом сказал я. Зачем пришёл?
Как это зачем? Домой О, Кузин баян, оживился папа. А где мама, где Коля? Я ему шоколадку купил. Вот, сейчас, стал рыться в карманах.
Уехали.
Куда?
Далеко. Тебе-то что?
Да, что мне-то. Стыдно и гадко, папа сел на табуретку, которая под ним хрустнула и развалилась.
Лёха с Дубой подбежали его поднять. Я был не очень-то рад, что все видят моего папу в таком состоянии. Думаю, Шурик тоже. Это он говорит:
Слушай, пап, почему ты именно сегодня пришёл? Не мог другого дня выбрать? Ты посмотри, что у нас теперь, тут же лечь негде. Ехал бы ты на дачу!
Ага, поеду сейчас на дачу, посплю ночь на остановке, как раз до первого автобуса. Ну и дети у меня. Вот спасибо.
Ну что у тебя, друзей, что ли, нету? С кем ты пил сейчас? это уже я.
А вот с ним, папа показал на баян.
С Кузей, что ли? Так вот и иди к нему, пересиди до утра.
Опять, что ли, в бытовку?
В какую бытовку?
Папа рассказал, что скульптор Кузя (он правда был скульптором) реставрирует сейчас обелиск на площади Победы. Обелиск я помню с детства, рядом с ним находился мой первый детский сад. Громко сказаносад, это было помещение с детскими кроватями на первом этаже сталинки, двор которой заканчивался забором троллейбусного депо. Сад я ненавидел (меня там били скакалкой), заодно на долгие годы возненавидел район площади Победы. Единственное, что заставляло меня с ним мириться, это почётный караул из пионеров. Я любил смотреть, как они идут к Вечному огню своим странным шагом и не обращают ни на кого внимания, типа это нормальноидти вот так по центру города. Потом для меня нашлось место в саду ближе к дому, потом пионеры исчезли, потом перекрыли газ в Вечном огне.
Однако папа говорил, что газ скоро дадут, и, чтоб было торжественно, обелиск надо немного подновить, чем и занимался Кузя. Во дворе дома «Подвиг народа» поставили бытовки для рабочих, в одной из них папа с Кузей провели сегодняшний вечер.
Может, и ночь там проведёте, предложил я. Здесь-то всё равно спать негде.
Папа осмотрел мутным взглядом своё ветхое жилище, насмолодых и здоровых, махнул рукой, сказав: «Ладно!», и вышел, столкнувшись в дверях с Костей и Андреем, у которых в пакетах позвякивало известно что.
Восстанавливать дальнейшие подробности и их очерёдность я не берусь: во-первых, столько лет прошло, ну а во-вторых, моя нетрезвая память сохранила только отдельные вспышки Женькиного фотоаппарата.