А у нас нет еще их,отвечаем.
Ых!зубами только скрипнул и компостером со злости дырку в своем рукаве пробил.
Потом поставили мы машину во дворе, а сами долго пили у меня чай...
Я тут думаю все,вздыхая, Леха говорит.Делаем свое дело с наслаждением, да еще получаем за это наслаждение деньги. Морально ли это?!
Норма-ально! Пойми: существует новое направление в архитектуре. И кто лежал у его истоков?.. Вернее, не лежал, а стоял... Я! То есть ты, ты!
После этого мне еще от института квартирку дали. Долго ждал яи тут дали.
По такому случаю мы выпили слегка с Лехой. Дия не совсем одобрительно нас встретила.
Вот,Леха говорит,гению нашему квартирку дали!
Метнула она на него взгляд, обозначающий, видимо: «А почему не тебе?»
Но Леха взгляда этого не заметил, говорит:
...Только вот мебели никакой у него нет,может, подарим ему наш пуфик, все равно мы им не пользуемся давно?
Метнула на него взгляд, молча ушла. Потом, начал я уже домой собираться, в комнату заглянул с нею проститься, гляжу: стоит она перед пуфиком на коленях и сигаретой прожигает в нем дыры!
Вынесла мне пуфикиз дыр еще дым идет!
Пожалуйста,говорит.
Привез я его домой, поставил... Ничего! Все-таки вещь.
И тут ошеломляющее известие: нас с Лехой как подавших уже надежды специалистов посылают на полгода в Болгарию на стажировку!
Леха обрадовался:
Ну наконец-то! Наконец-то я съезжу за рубеж, красивых вещей Дийке привезу, как она мечтала!
День спустя выясняется: необходимо медицинское освидетельствование.
Так я и знал!горестно Леха говорит.Так я и знал, что не выйдет ничего, давно уже чувствую себя неважно!
Спокойно!отвечаю.
Назавтра отправились мы с ним сдавать на анализ мочу. Было ясное осеннее утро.
Леха задумчивый шел, потом говорит:
А давай поменяемся мочой!
Зачем?!
Ну так. Чисто дружески.
Давай!
Поменялись пузырьками, перевесили ярлычки.
Через неделю интересуемся анализами, нам говорят:
Вы (то есть я) можете ехать куда вам угодно, а вы (то есть Леха) по состоянию здоровья ехать никуда не можете.
Раскрыл я только рот, чтобы сказать, что все наоборот,что это я, оказывается, больной, а Леха здоровый... Леха выталкивает меня в коридор.
Молчи! Понял, молчи!шипит.Узнают про наш обман, обоих не пустят, а так уж хоть ты поезжай... Ладно уж!
Уговорил все-таки меня, но, видно, и обиделся, что я согласился.
Сначала не хотел я ехать, потом подумал: «А почему, собственно, не я? Работаю нормально. Знаю языки. Характер отцовский, бойцовский... Чем плохо?»
...Только вернулся я из Болгариив первый же вечер к Лехе. Подарки принес: ему рубашку, женесвитер, дочурке ихблок жвачки. Сидел, долго рассказывал,как показалось мне, очень интересно.
Поздно уже вышел от них... Спускаюсь по лестнице и вспомнил: курточку свою у них забыл! То-то я ощущаю, что как-то неловко плечам.
Помчался вверх по лестнице, вижуи дверь не закрыл. Только хочу войтислышу глухие их голоса:
Его, что ли, курточка?Леха спрашивает.
Его!Дия говорит.Давай мни!
Тут я чуть прямо на лестнице в обморок не упал.
Я-то считал, что они меня любят, а они, оказывается, ненавидят, даже курточку мою спокойно не могут видеть!
Приехал я к себе домой, часа два по комнате бегал, успокоиться не мог.
И примерно после этого дня стал я чувствовать себя иногда нехорошо. Какая-то тяжесть по утрам в желудке, потом вдруг резкая боль, словно кто-то нож втыкает в живот. И все чаще стало прихватывать. То и дело сидишь, скорчившись на скамейке, руками живот обняв, прикидывая на глазок, как бы до следующей скамейки добраться!
Однажды остановился я передохнуть, стал «Медицинскую газету» читать. Почитаешь, закроешь глаза... в темноте зеленые буковки мерцают.
Снова открываешь глаза, читаешь: «...серповидная опухоль в низу живота... увеличение опухоли к вечеру... боль при длительной ходьбе».
«Что ж это?вдруг я опомнился.Ведь это же у меня!» Все думалтак, ерунда, а оказалась болезнь, и вот даже в газетах про нее пишут.
Вспомнил еще, как Леху по моему анализу в Болгарию не пустили.
Все ясно.
Стал двухкопеечную монету искать, чтобы знакомому одному врачу позвонить,руки дрожат, никак в карман не попасть!
Рядом стоял покачивающийся человек:
Двухкопеечную, что ли? Дам!.. Все равно мне некому теперь звонить-то!
Дозвонился знакомому своему врачу, приехал к нему, он говорит:
Ну, поздравляю! Одной ногой уже, можно сказать, ты в могиле! Надо срочно оперироваться, иначе худо!
Утром пришел я в поликлинику, назанимал очередей,послали меня сразу же на анализ крови, рентген и прогревание.
Гробоносый мужчина из очереди спрашивает меня:
Вы в какой конкретно очереди стоите?
Да понимаете,говорю,предпочтения еще не отдал.
Тройную игру ведешь?озлобился он.
Хотел я тут даже четверную повестинад укольным кабинетом лампочка замигала, врываюсь туда... Протягиваю свои бумаги.
Уколы,говорят,вам не прописаны.
Не прописаны?говорю.Жаль.
Снова стал тройную игру вести. Лежу в кабинете процедурном на прогревании, а одновременно с этим еще в двух очередях стою! Какой-то я виртуоз!
Выскочил с прогревания, с ходуна рентген: холодную резиновую раму прижали к груди... Выскочил с рентгена, а тут и на кровь моя очередь! Замечательно!
Выскакиваю я, сдав кровь, гробоносый мужчина мне говорит:
Чего радуешься-то? Ведь ты больной!
Тут я, честно говоря, немного приуныл. «Ничего,думаю,может, вылечусь еще?!»
Перед больницей встал я рано, побрился, надел новую футболку, трусы.
«Надо пораньше,думаю,пойти, а то все лучшие койки разберут!»
Ты,мать говорит,прям как на праздник собираешься!
А как же?я говорю.
Когда я пришел к больнице, ворота были еще закрыты. Я подождал.
Впустили наконец в приемный покой. Там говорят:
Ну что, будем оперироваться?
Сразу?
Сразу.
Подзывают молодого гиганта в халате и шапочке.
Познакомьтесь,говорят,ваш хирург.
Федор,подает он огромную ладонь.
Привет,говорю.Как, много операций делал?
Пока,говорит,только на покойниках.
Как?!
Вот так. Все к профессору рвутся, а у меня никто не хочет оперироваться. Так, видно, и не начну.
Сначала мне страшно стало, потом думаю: «Что же это я? Говорю всегда, что молодежь надо продвигать, а сам ей, получается, продвигаться не даю?»
Все!говорю.Делай! Куда мне?
Да подожди ты,радостно Федя говорит.Завтра еще оперироваться, сегодня процедуры будут!
А-а-а... Жаль!
Переоделся в больничную байковую пижаму, быстро отправился вслед за Федей в палату.
Здравствуйте,бодро говорю.
Молчат. Только кто-то стонет в углу, пытаясь для приличия перевести стон как бы в кашель. Вдоль кровати у него с двух сторон вставлены доски, только тонкий нос торчит между досками, как из...
Лег я на свою койку, долго неподвижно лежал, глядя в потолок. Потом появилась мужеподобная сестра, басом говорит:
Брили живот? Идите брейте! За вас никто этого делать не станет!
В тускло освещенной уборной брил я живот и плакал. Жалко все-таки умирать.
Потом процедуры были. Потом вечер настал. То есть в городе еще, наверно, гуляют вовсю, а здесь тусклый свет, тишина. Сосед на ближней койке храпит, волны от храпа идут по одеялу!
Вдруг зажегся яркий свет, сразу вошло много людей в белых халатах.
Что?!сосед встрепенулся.
На операцию,ему говорят.
Как, прямо сейчас? Можно хоть домой позвонить?
Нечего звонить, все будет нормально!
Переложили его на длинную каталку, увезли.
Долго я лежал в темноте, смотрел на светящиеся свои часы. Час минул... два... Может, в другую палату после операции его увезли?
Понимаю, что надо выспаться, а не могу. Тянется обрывками не сон, а какой-то бред.
...В глухой темноте и тишине я спускаюсь куда-то по ступенькам, и чей-то знакомый голос на ухо говорит мне, что вот, получил новую мастерскую, но света в ней нет и окон тоже.
Хочешь пощупать последнюю мою работу?спрашивает он.
Вытянув руки, я начинаю двигаться во тьме, которая оказывается вдруг бескрайней, бесконечной!
...Сюда иди, сюда...слышится голос все тише...
Я проснулся весь в липком поту и вдруг увидел на соседней кровати Дзыню: он лежал прямо в костюме, в ботинках, закинув ладони за голову.
Вот так!хвастливо произнес он, повернувшись ко мне.Говорят, трудно в больницу лечь, коек нет. А мне это раз плюнуть: захотеллег!
И так же внезапно исчез.
Ну тип! Я лежал, радостно улыбаясь, хотя понимал, что появление здесь Дзыни мне пригрезилось.
Потом я незаметно уснул и вдруг, резко проснувшись, сел на кровати. Было еще темно, но во дворе уже светилась цепочка оконпуть в операционную.
Я встал, умылся, почистил зубы. Побрился.
Потом, не снимая пижамы, лег на кровать, стал читать найденную в тумбочке растрепанную книжкупочему-то про подводное плавание.
В коридоре вдруг послышалось тихое дребезжание тележки... За мной?.. Мимо. Снова лежал, читая, прислушиваясь к звукам в коридоре... Все! Наверное, уже не придут, наверное, отменили.
И когда все сроки, казалось, минули, неожиданно растворилась стеклянная дверь, появился Федя.
Пошли?
Как? Прямо так?
Да!
Встал, стал искать в тумбочке амулет, который мама мне дала,не нашел. Ну ладно! Пригладил только волосы...
Федя, гигант, шагает широко, трудно за ним поспеть!
По галерее подошли к белой двери с надписью «Операционная. Посторонним вход воспрещен». Вошли. Резкий запах лекарств. Свернули в большую комнату. Забрался с табуретки на узкий высокий стол. Сестра тут же невидимыми мне завязками привязала к столу руки и ноги. Я стал сосредоточенно смотреть на висящий под потолком большой блестящий круг со светильниками, и вдруг светильники матово зажглись. Я быстро отвернулся. Потом надо мной повисло лицо Федора, закрытое до глаз марлевой повязкой. Он сожмурил оба глаза, видимо подмигнул, и опустил перед моим лицом белую занавеску.
Я лежал неподвижно, потом вздрогнул, почувствовав, как в живот воткнули что-то круглое и толстое. Ввели наркоз.
Потом я понял, что меня разрезают,медленно, с хрустом продлевают разрез все дальше. Федя о чем-то тихо заговорил с сестрой. Я почувствовал, что внутренности мои оттягивают в стороны какими-то крючкамимелкими, острыми, вроде вязальных.
Потом стали нажимать чем-то тонким и твердым, вдавливать что-то внутрь меня.
Больно?спросила сестра.
Нет.
А почему тогда надуваете живот? Не надувайте, вы не даете нам ничего сделать!
Значит, они ничего еще не сделали!
Снова началось растягивание, потомвдавливание.
Больно?услышал я голос сестры.Вам нельзя больше добавлять наркоза. Терпите.
Я лежал, глядя в потолок.
Все!вдруг сказал я.
Все поплыло, затошнило меня, никак не вздохнуть...
Что?появляясь, словно издалека, спросила сестра.
Что-то не то.
Дышите!строго проговорила она.
Потом около моего лица оказались двое в белых шапочках. Один держал в ладони трубку, другойтампон. Щекотка нашатыря проникла в ноздри.
Все!шумно вздыхая, с облегчением сказал я.
Прохладная девушка, оказавшаяся рядом с моей головой, тампоном промокнула мне пот.
Потом началось короткое щелканьевроде бы ножниц.
Я скосил глаза на стенные часы. Операция продолжалась пятьдесят минут!
Но главноедверь в операционную так и ходит ходуном, входят и выходят разные люди, скучающе смотрят на меня, обращаются к Феде: «Федя, ты взносы уплатил?!» Или: «Федя, ты скоро освободишься?»
Э, э!сказал я.Друзья! Может, не стоит вам отвлекать хирурга?
Тут я почувствовал колоссальное облегчение.
Ну, все! Самое страшное позади!улыбаясь сказала прохладная девушка.
Потом начались тонкие укольчики, видимо от иглы,и все в одном и том же месте! Что они там, вышивают, что ли?
Потом я вдруг увидал, как с потолка зигзагами спускается пушинка.
Э, э! Куда?я стал ее сдувать.
Не надувайтесь же!уже с отчаянием проговорила сестра.
Я услышал шершавые звуки шнурования.
Потом я увидел огромную белую спину Федора, выходящего из операционной.
Что? Вспылил?улыбаясь спросил я прохладную девушку.
Все!ответила она.
К столу подкатили каталку, меня перевалили на нее. Я ощутил блаженство и покой.
Весело крутя головой, я ехал по широкому коридору.
Когда меня привезли в палату, откуда-то снова вдруг появился Федя, помог переложить меня на кровать и быстро удалился.
Ну как?поворачиваясь ко мне, спросил сосед.
Чуде-есно!
Снова появился Федя, уже успокоившийся.
Ну, ты клиент!покачал головой.Ты зачем все время живот надувал?
Видно, для важности?
Ну ничего! Весь кошмар позади. Старик, первая у меня операция!
Старик, и у меня!
Мать пришла, часа полтора посидела.
Следом Леха. Начал жаловаться на тяжелую свою жизнь:
...Я говорю ей: «Ты ж знаешь, многих только после смерти признавали!» А она: «Ну так умри скорей! Не пойму, что тебя удерживает?!»
Леха зарыдал.
Я в таком моем положении должен был его еще и утешать!
Ничего!говорю ему.Все отлично!
Он вдруг начал каракули мои рассматривать, которые я в блокноте чертил, лежа на спине, обливаясь потом.
Мне бы твою усидчивость!непонятно буркнул.
...На пятый день Федя долго мял шов, морщился.
Что? Нехорошо?
Да. Нехорошо. Инфильтрат. Затвердение шва. Так что извини, если что не так.
Ничего-о!
Все в палате начали понемногу шевелиться, вставать,и вот по комнате ковыляют белые согнутые фигуры, заново учатся ходить.
На двенадцатый день кто-то украл мою ручку-шестицветку! Замечательно! Всюду жизнь!
И вотутро, когда я выписался. Рано, часов в пять, только открылись ворота, я уже выскочил. Было тихо, светло. Вдалеке кто-то пнул на ходу ногойшарканье пустой гуталинной банки по асфальту.
В шесть оказался я возле дома Лехи. Дом, освещенный солнцем, еще спал. Цветы на балконах стояли неподвижно и настороженно. Но Леха, к моему удивлению, бодрствовал.
Да... жизнь не удалась!сказал он, когда я, хромая, вошел в залитую солнцем кухню.
Удала-ась!
Тут выглянула в кухню Дия, сухо кивнула.
Болен был, значит?
Ага!радостно сказал я.
А почему не сказал?
Когда?я посмотрел на Леху.
Потупившись, он молчал.
Сам знаешь когда! Когда анализами менялся. Ведь знал!
Конечно! Часами любовался своей мочой!
Я ушел... А вскоре он на другую работу перевелся.
После этого мы больше почти не общались.
Однажды только пытался прорваться к нему, и то он при этом дома находился, а я в Москве.
Зашел, помню, на главпочтамтперевода ждал.
На почте меня всегда почему-то охватывает чувство вины. Вспоминаются все, кому не пишу, и кому не звоню, и кого забыл. Потом вспоминаются те, кто забыл меня, и грусть переходит в жалость,жалость к себе и к своим бывшим знакомым, а потом и ко всем людям, которых когда-нибудь тоже забудут, какими бы замечательными людьми они ни были.
И тут еще, пока я стоял в очереди к окошку, ввезли на тележке груду посылочных деревянных ящичков: больших, средних, мелких и совсем маленьких, крохотных, размером почти со спичечный коробок. Я посмотрел на них и вдруг почувствовал, что с трудом сдерживаю слезы. Тот, кто якобы хорошо знает меня, конечно, не поверит: «Как же, амбал чертов, ящичков ему стало жалко!» Но тем не менее все было именно так. Я предъявил в окошечко паспорт.
Кассирша незаметно, как ей показалось, глянула в лежащую на ее столе записку: «При предъявлении паспорта на имя Елоховцева Виктора Максимовича срочно сообщить в милицию».
Сердце заколотилось, перед глазами поплыли огненные круги. Гигантским усилием воли я взял себя в руки, заставил вспомнить, что моя-то фамилия не Елоховцев! Совсем что-то слабые стали нервы!
Кассирша взяла мой паспорт. Перевода, как и следовало ожидать, не оказалось, и это еще больше усилило мою грусть. Но что-то в ней было приятное. Уходить с почты было неохота. Гулкие неясные звуки под высокими сводами, горячий запах расплавленного сургуча, едкий запах мохнатого шпагатавсе это создавало настроение грустное и приятное, как в осеннем лесу. И вдруг моя грусть получила вполне конкретное наполнение: сегодня Лехин ведь день рождения, а я и забыл!