Получив гонорар, я пригласила всю семью в ресторан: Соню, Леву, Игоря, Светочку. Мы сидели в ресторане «Центральный» принаряженные, торжественные. Это была наша общая радость и победа.
Сколько у меня было потом публикаций и премьер и сколько раз я праздновала эти события в ресторанах! Но то первое посещение стоит особняком. Это было так торжественно, так чисто и свято. Со мной была семья, а не люди со стороны. Я была часть семьи, часть целого. Семьяглавная ценность человека. Она поддерживает слева и справа. Не дает провалиться и опуститься.
Из ресторана мы возвращались на метро. Эскалатор вез нас вверх, и я буквально возносилась.
Прошло полвека, а я в деталях помню этот поход и это возвращение, хотя что особенного? Ничего особенного
«Кто весел, тот смеется, кто хочет, тот добьется, кто ищет, тот всегда найдет».
Я нашла кооператив художников, двенадцать минут до Кремля. На автобусе, разумеется.
Деньги собирали с большим напрягом. Моя мамочка сгребла свои трудовые копейки. Соня одолжила везде, где смогла. Обрекла себя на длительную выплату долга.
Председатель кооператива некий Волковпростоватый, мелкоглазыйрассказывал мне о своей трагедии: его дочка-школьница попала под грузовик. Погибла. И теперь он хочет сменить прежнюю квартиру на новую, чтобы ничего не напоминало. Я сочувственно кивала головой. Что тут скажешь? От Волкова зависело, попадем ли мы в кооператив. Все же мы не художники и не имеем права.
Для закрепления дружбы я пригласила Волкова в гости на улицу Горького.
Соня угощала важного гостя обедом: блинчики с мясом, обильно политые сметаной. Волков ел и оценивал обстановку: культурные родители, милые люди. Взятка не светит. Только блинчики. Но личное несчастье размягчило его душу, и Волков принял нас в кооператив.
Муж ходил на жеребьевку. Нам досталась квартира на седьмом этаже. Буквально седьмое небо. Соседимолодые художники. Двери не запирали. Все бегали друг к другу в гости в любое время суток. Это были даже не гости. Просто шло непрерывное молодое общение. Цыганская таборная жизнь. Весело.
Соня и Лева были счастливы, поскольку их сын пребывал в полном порядке. Он работал в НИИ (научно-исследовательский институт), получал сто двадцать рублей в месяц. Мало, но тогда всем так платили. Такая была страна. Ее выстроила Соня, сидя в Коминтерне. Не одна, конечно, в большой компании. Советский Союздетище Сони, и она любила свою страну, верила в нее, и откровенная бедность бытия ее не смущала. «Как все, так и я».
А меня смущала. Я не хотела быть как все. Я собралась карабкаться по отвесной стене. Куда? Вверх. Сверху дальше видно, и воздух чище, и никакой толкучки. Только избранные.
Надо было с чего-то начинать, и для начала я устроилась в музыкальную школу. Преподавала фортепиано, десять учеников в день. Это много. Я уставала. Возвращаясь домой, выла от усталости. На меня оборачивались: идет девушка и воет.
Я выла не только от усталости, но и от отвращения. Преподавать музыкуне мое. Моеслушать.
Директор школы Галина Петровна поручила мне организовать встречу учеников с каким-нибудь поэтом, желательно со знаменитым.
Я стала искать поэта. Достала с десяток телефонов. Принялась обзванивать. Девять из десяти были пьяные и моим предложением не заинтересовались. Десятым оказался Сергей Михалков. Он был совершенно трезвый и неожиданно согласился встретиться с детьми. Назначил день. Вторник.
Поэт попросил меня позвонить во вторник в десять утра. Подтвердить.
Я позвонила в одиннадцать. Мне не хотелось быть настырной.
П-почему ты звонишь на час позже? возмутился великий Михалков. Тебе все равно: десять или одиннадцать?
Я растерялась. А потом поняла: точностьвежливость не только королей, но и всех воспитанных людей.
Сергей Владимировичнастоящий аристократ, и это было заметно во всем: в облике и в манерах.
Михалков выступил в нашей школе, читал свои прозрачные стихи.
Мы познакомились. Его поразило то, что в свои двадцать четыре года я занимаюсь таким серьезным деломпреподаю фортепиано. Он меня зауважал. С удивлением повторял: «Уч-чительница» На прощание поцеловал руку.
Потом исчез, вернулся в свою жизнь, исполненную творчества, славы, богатства. А я осталась там, где стою, вернее, где сижу: «Детский альбом» Чайковского, этюды Черни, ригодон, журчание Откуда журчание? Это мой собственный храп. Я засыпала во время урока. Ученик переставал играть, оборачивал ко мне удивленное лицо. А я спала, сидя рядом, и улыбалась во сне.
Какое-то время так жить можно, но не всегда.
Я решила поступать во ВГИК (Институт кинематографии), на сценарный факультет. Я выбрала сценарный, поскольку мои литературные способности просились и пробивались наружу. Они выражались в том, что я очень интересно рассказывала. Меня хотели слушать.
Всесоюзный институт кинематографии находился у черта на рогах. Возле сельскохозяйственной выставки. От улицы Горького час на троллейбусе.
Игорь ходил хмурый. Ему казалось, более того, он был уверен, что я поступаю в бордель. Соня и Лева не знали, как относиться ко ВГИКу. Хорошо это или плохо.
Они видели, конечно, что их сын ничем не увлечен и согласен всю жизнь просидеть на одном месте в одном статусе. Может быть, в этом была высшая мудрость: «Летай или ползай, конец известен, все в землю лягут, всё прахом будет». Но ведь до конца, который известен, надо как-то дожить: либо летая, либо ползая. Это разное времяпрепровождение, разные настроения.
Я нравилась Соне и Леве. Они меня поддерживали и даже любили. Но Игорь был дороже. Это их сын, их кровь, а ячеловек со стороны. Человек качественный, трудолюбивый, носо стороны.
Я сдала документы. Приехала на собеседование, и выяснилось, что опоздала. Собеседование прошло днем раньше. Я зарыдала и с воем помчалась в деканат. На дороге мне попалась Катерина Виноградскаяпреподаватель сценарного мастерства. Она набирала себе курс. Я воткнулась в нее и стала бормотать: «Я опоздала, я не знала, я хотела» и так далее. На моем лице было столько горя, от меня исходило такое отчаяние, как будто меня приговорили к смертной казни. Катерина Николаевна оторопела и прониклась.
Я была допущена до экзаменов и стала их сдавать.
Во ВГИК меня не взяли. Я недобрала одного балла.
Я приехала на Горького. Семья сидела за столом, пила чай. Все подняли на меня глаза. Я шибанула свою сумку об стену, прошла во вторую комнату-кишку и рухнула там на кровать как подстреленная, уткнулась в подушку. Рыдания неслись приглушенные, но тело сотрясалось от моего внутреннего землетрясения. Во мне все рушилось, рвалось и умирало.
Родители, Игорь и Светочка тихо приползли в комнату, окружили мое поверженное тело, скорбно молчали. Игорь тоже расстроился. Казалось, он должен быть доволен, я оставалась в его пространстве, при нем, можно жить спокойно, как прежде. Но он видел: я несчастна в этом его пространстве. Я рвусь как зверь из капкана. Он любил меня больше, чем себя. И внутренне согласился: пусть все будет по-моему, так, как я хочу.
Я еще не понимала: это редкий вид любви, идеальная любовь, когда нет никакой торговли: «Ты мнея тебе». Только ты, только тебе, а мне ничего не надо, только будь.
Когда человек ничем не увлечен, он любит тех, кто рядом. А когда человек гениален, как Эйнштейн, для него людимусор. Он не в состоянии думать ни о ком, кроме себя и своей идеи.
Вечером к Соне зашла тетя Валя, мама Шурочки, приехавшая в гости из деревни. Она вызвалась погадать мне на картах. Карты показали, что появится козырный король и принесет исполнение желаний. Я поступлю в институт.
Бред. Какой король? Кто меня примет, когда экзамены уже закончились?
Но оказалосьне бред. Я позвонила Михалкову и зарыдала в трубку. Он не мог понять, кто там страдает и чего хочет. Я напомнила, кто я и что произошло. Сергей Владимирович тут же вспомнил девушку-учительницу, вспомнил свое уважение и принял участие. Он позвонил ректору ВГИКа. Ректор взял список сценарного факультета и вписал туда мое имя. Оказывается, был недобор. На другой день вывесили списки принятых, и там красовалась моя фамилия. Карты не наврали. Вот и не верь после этого.
На первое занятие я явилась с гордо поднятой головой. Я победила судьбу. Сквозь тернии к звездам. Но мой курс не разделил моей гордости. Было очевидно, что я блатная. А это оскорбляло их избранность и «святую к музыке любовь». Не к музыке, конечно, к литературе и кино. Они ступили в «город золотой с прозрачными воротами и яркою звездой». И я ступила туда же по блату, в сущности самозванка.
Меня невзлюбили. За что? А вот за это, за прическу бабетта и за талию шестьдесят сантиметров.
Сценарийэто мысль. А какая мысль может родиться в моей голове? Я могу рассчитывать только на козырных королей, сначала одного, потом другого.
И вдруг
Профессор Вайсфельд объявляет задание: немой этюд. Я пишу этюд «Снег в июне». Про тополиный пух. Не совсем про пух. Про любовь, естественно. И Вайсфельд ставит мне пятерку. Больше никому, только мне одной.
А в группе гениальная Мокеева, многоумная Рыбкина, самородок Харламов. Имчетверки, а мнеогурцу-пустоцветувысший балл.
Группа сбилась в стаю и пошла к Вайсфельду с протестом: «Почему вы поставили Токаревой пятерку, когда всем известно, что за нее написал Харламов?»
Вайсфельд выслушал и ответил:
Это надо доказать.
Все остались при своих. Группас благородным негодованием. Яс пятеркой. Вайсфельдсо своим абсолютным слухом мастера. Он мог услышать талант из-под земли.
Юра Харламов остался со своей неистребимой любовью ко мне. Он полюбил меня с первого взгляда. Группа пыталась вытравить из него это чувство. Говорили: «Она тобой поиграет и бросит».
Я не играла. Его чувство грело меня, и мы всегда садились рядом. Юра спрашивал:
Что я должен сделать, чтобы ты стала моей?
Ты должен стать знаменитым, как Юрий Казаков, отвечала я.
Юрий Казаков сегодня почти забыт, но в шестидесятые годы он был знаменит. Его сравнивали с Буниным.
Я имела счастье познакомиться с Казаковым лично. Это был рыхлый, спившийся, запущенный, очень неприятный тип. Юра Харламовмного лучше: молодой, спортивный, нерастраченный, способный на сильные чувства.
Юрий Казаков рассказал мне при знакомстве, как он с Евтушенко посетил университет: они вошли в полный зал, конферансье объявил: «Среди нас присутствуют поэт Евгений Евтушенко и писатель Юрий Казаков». Весь зал встал. Шквал аплодисментов.
«Приятно? Приятно. И нечего пердеть», заключил Казаков.
Я запомнила этот афоризм. И он часто меня посещает, когда мне что-то очень нравится. Я спрашиваю себя: «Приятно? Приятно» и так далее.
Юра Харламов не стал знаменитым. И я не ответила на его любовь. Группа оказалась права, как это ни жестоко.
Надо сказать, что никто из моей группы никуда не влез по отвесной стене. А может, и не пытались.
Мало кто из вгиковцев становятся известными сценаристами. Талантредкость. Природа не заинтересована в большом количестве талантов. Нужны рабочие муравьи, как в муравейнике. А иначе кто работать будет?
Светочка была круглая отличница и шла на золотую медаль.
В десятом классе она влюбилась в Марика.
Марик учился на крепкое три. Не дурак. Просто лентяй.
Высокий, сутулый, некрасивый. Но это мне некрасивый, а у Светочки буквально жгло глаза от его красоты.
Из Светочки получилась справная девушка: нежная кожа, как лепесток тюльпана, хорошая грудь, тонкая талия. Низкий умный голос, сдержанность, за которой прятались сильные чувства. Около Светочки было приятно находиться. Онакак фильтр, очищала и освежала все вокруг. Воздух становился чище, и даже дурные мысли разбегались и прятались. Счастливым будет тот человек, кого она выберет.
Светочка выбрала Марика. Была скромная свадьба. Белое в цветочек платье, похожее на пляжный сарафан. Откуда деньги? У Левы и Сони свободных денег не было, одни долги. А родители Марика в расходах не участвовали. Считали, что Марик сам по себе большой подарок.
После свадьбы Светочка с Мариком отправились на пустую дачу Марика. Сонечка собрала сумку с едой, сложила туда баночки, кастрюлькивсе самое вкусное, на что была способна. Светочка повезла на дачу свою нетронутую девственность и надежду на счастье. Все это вместе с сумкой было положено на алтарь любви.
Светочка и Марик удалились в незабываемые минуты своей жизни, а Сонечка удалилась в спальню и тихо плакала. О чем? Трудно сказать. Может быть, ей было жалко хрупкую, неприспособленную Светочку, которая переходила в другую, взрослую, жизнь и в ненадежные руки Марика.
На дворешестидесятые годы. Время дефицита. Вся страна ела одно и то же: вареную колбасу под названием «Докторская», филе трески, заветренное мясо на костях.
Подруга Нателла (грузинка) познакомила меня с мясником Славой из соседнего гастронома. Грузины умеют вкусно кушать.
Я спускалась в подвал, Слава отрезал от мясной туши роскошный кусок с сахарной косточкой посредине. Такое мясо было жалко есть. Его хотелось рисовать. Получился бы натюрморт, как на полотнах голландцев.
Где ты это взяла? удивилась моя свекровь.
В соседнем гастрономе.
Там этого нет. Я сегодня туда заходила.
Вы не туда ходите, объяснила я. Надо идти в подвал к Славе.
Соня не поняла:
К какому Славе?
В подвале дают дефицит, растолковала я. Деньги мимо кассы, Славе в карман.
Значит, он ворует? догадалась Соня.
А это не наше дело.
Ты ошибаешься. Это именно наше дело.
Сонечка была комсомолка тридцатых годов, у нее было свое мировоззрение: «общественное выше личного».
Я не буду разворовывать страну по подвалам, строго объявила Соня.
Другие разворуют.
Пусть другие воруют, а я не буду. Я не для того строила это общество, чтобы поощрять преступные элементы.
Сейчас другое время, напомнила я. Все воруют и врут.
Пусть воруют, а я не буду.
Тогда вы будете есть то, что осталось от нас.
Как все, так и я, ответила Соня.
Коммунист должен быть гордым и преданным делу революции. Зомбированное поколение. Жили плохо, бедно, несправедливо, и, чтобы оправдать эту жизнь, им внушили, что так и надо, так должно быть. Сейчас плохо, зато потом будет хорошо. Будет коммунизм. Практически дурили головы. А они, «комиссары в пыльных шлемах», соглашались быть обдуренными, чтобы как-то оправдать свою молодость, свое начало.
Сейчас эти семьдесят лет с семнадцатого года по восемьдесят седьмой называют «проект». Был такой проект, который длился семьдесят лет, целую человеческую жизнь. Проект провалился. Ну что ж, ошибочка вышла. Бывает. С точки зрения вечности семьдесят летмгновение.
Светочка и Марик поселились на улице Горького.
Светочка любила папу и маму, а Марику было невыносимо вариться бок о бок с чужими людьми. Он стал пропадать. Лева бесился. Он не мог вынести такого пренебрежительного отношения к любимой дочери. Соня молчала и тяжело дышала. Марик оскорблял ее чувство семьи. При этом не скрывал своего хамства, нарывался.
Где он бывал? Откуда возвращался под утро? Может быть, из чужой постели с чужими запахами?
Светочка обмирала от дурных предчувствий и от стыда перед родителями.
В довершение ко всему она оказалась беременна. Нормальная история. Задача природыразмножение, и молодое женское тело для того и предназначено, чтобы размножаться. Грудьчтобы кормить, животчтобы вынашивать, красотачтобы привлекать. Но. Вмешались жилищные условия. Некуда поставить кроватку. Не себе же на голову. Далее: какой из Марика отец? Он еле держится в семье, того и гляди сбежит. А если сам не сбежит, его надо гнать в три шеи.
«Квартирный вопрос испортил людей». Я не помню, кто это сказал, кажется, Булгаков. Справедливое наблюдение. Когда людям тесно, они перестают быть самими собой.
Сонечка выдвинула идею: аборт. Это была самая близлежащая и самая тупая идея.
Светочка, оглушенная неверностью мужа, согласилась с мамой и сделала аборт.
Через месяц она снова забеременела. На второй аборт не отважились, решили оставить. Ребенок просидел в Светочке до шести месяцев и покинул помещение на три месяца раньше срока, весом девятьсот граммов. Родился он в том же самом ноябре, когда должен был появиться первый. Но тот первый был бы доношенный, здоровый, полноценный. А это значит совсем другое будущее у ребенка, у Светочки и у Сони. Все-таки Соня была социалист-утопист, не умела смотреть в будущее, даже в ближайшее. В ней не было мудрости, какая бывает в простых русских бабах, в моей матери, например.
Врачи поместили недозрелый плод в кувез (искусственная матка) и стали его выдерживать до готовности, как зеленый помидор под подушкой. Дорастили до двух с половиной килограммов и отдали Светочке.