Исчезновение мамы сделало ситуацию еще более комичной, совсем уж киношной. Папа с Толиком казались художественно сведенными в повествовании противоположностямитощий, жутковатый и в то же время нелепый, раскрашенный синим Толик, у которого за душой, видимо, была только старая сумка, и мой папатакой богатый и такой красивый, спортивный, здоровый, имеющий дом и семью.
Забавно было смотреть на них, но в то же время и грустно, и печально, и тоскливодва таких разных финала одной судьбы.
Я поймала папин взгляд, папа мне улыбнулся той обезоруживающей, спокойной улыбкой, которая означала, что он объяснит мне все, только очень потом, а сейчас надо собраться с силами и потерпеть.
Толик смотрел то ли на папу, то ли в темнейшую в моей жизни ночь. Мне показалось, что если я подойду к окну и высуну руку, она вся испачкается в черноте.
Поживешь у нас? спросил папа.
Поживу, сказал Толик. Че ж не пожить-то. А вы еще детей не нажили?
Папа покачал головой.
А, ну да. Алечка все больна?
У нее хроническое.
Такая она хорошая, добрая, и косяков за ней не водится никаких, а болеет так сильно, сказал Толик. Ну как так-то? А мусор жив вообще?
Жив, сказал папа. Говорит, нагадали ему, что проживет до ста тринадцати лет.
Мощно. Не люблю я мусоров все-таки.
Понимаю, сказал папа. А Толик сказал:
Хотя надо любить. Мусортакое же белковое образование, как все другие. Ты знаешь, что люди из белка состоят? Как яичница.
Вопрос дискуссионный.
О че умеем теперь! Толик засмеялся, но как-то беззлобно, обнажил свои золотые клычки.
Жизнь научит.
Между ними протянулась как бы электрическая линия, казалось, засверкает сейчас. Но я не могла понять, рад папа Толику или наоборот. Толик вот явно был искреннее счастлив.
Мама принесла бутылку водки "Абсолют" и колбасу.
Я сказала:
О, вечер перестает быть томным.
Мне очень хотелось, чтобы на меня обратили внимание. Я чувствовала себя, как призрак, только наоборот. Призракэто прошлое в будущем, а я была будущим в прошлом.
Толик сказал:
Все-все-все, ща подбухнем, вспомним старое! Алечка, вспомним мы старое?
Мама сказала:
Кто старое помянет, тому глаз вон.
Какой-то день пословиц и поговорок, засмеялся папа. Он плеснул себе в рюмку водки и быстро выпил. В тот момент папа показался мне незнакомым человеком. Толик тоже выпил, занюхал водку колбасой, положил ее на язык, торопливо прожевал. Мама подлила мне еще чаю.
Мне кажется, родители правда хотели мне что-то объяснить. Про себя, про свою жизнь. Думаю, они считали, что назрел какой-то разговор, но какойне понимали, а тут этот Толик.
Слушай, так это все странно, сказал папа. Я увидела в небе единственную звезду, может быть, небо было туманным, и только ее свет, ярчайший свет, пробился сквозь пелену.
Толик сказал:
Странно. Вообще, как жизнь поворачивается, это странно. Неисповедимы пути, все такое.
Да, сказала мама. Толик, дай закурить.
Толик выплюнул в тарелку почти догоревшую сигарету, подкурил новую и протянул маме. Моя брезгливая мама взяла эту сигарету не думая.
Живете вы, конечно, у черта на куличиках, сказал Толик, снова закуривая. Огонек зажигалки осветил его лицо и пальцы живым, адским оранжево-красным.
Да, сказала мама. Так удобнее. Работа, опять же.
Бойня у тебя, да? спросил Толик. Я верно понял?
Мясокомбинат, сказал папа, и оба они вдруг засмеялись, оглушительно, так, как смеются плохо воспитанные и очень злые мужики.
Я спросила:
А почему это смешно?
Оба посмотрели на меня странно, мне стало неловко.
Да, сказала мама. И правда, почему?
В этот момент вся столовая показалась мне разделенной на мужскую и женскую половины, каждаясо своими тайнами.
Толик снова шмыгнул носом.
А ты совсем никуда не выходишь? спросил он вдруг у меня.
В смысле? спросила я. Это намек? Чтобы я ушла?
Толик засмеялся, показав мне зубы.
Не. Не-не-не-не. Просто тебе типа восемнадцать. Тусовое время. Бацалки, все дела.
Он странно дернулся, улыбнулся шире.
Что?
Танцы, сказал папа.
А. Нет, не люблю танцы.
А что любишь?
Я чуть было не сказала:
Ничего.
Или:
Спать.
В итоге сказала:
Не знаю.
Это нормально в восемнадцать. Залюбили тебя из-за Жорки.
Он бросил это как бы между делом. Никто на моей памяти так про Жорика не говорил. Родители не то что стерпели, казалось, они с Толиком согласились. Я думала, что Жориктабу, что слова о нем все равно что удары.
Кроме того, я разозлилась. Как у себя дома, еще и диагноз мне поставил.
Все, сказала я. Пойду спать.
Во! сказал Толик. Воспитали!
Я хотела одним махом опустошить чашку, но совсем позабыла, что мама подлила мне горячего чая. Ужасно-преужасно обожглась, выронила чашку, разбила ее, ойкнула. Толик сказал:
Бедняжка.
Цветочек, ты в порядке?
Да пап, сказала я, едва-едва удержалась, чтобы не ткнуть под нос Толику средний палец. Толик опять, в который, Господи, раз закурил.
Вы не умрете? спросила я.
Умру, это точно, ответил он.
Если встретишь Люсю, сказала мама. Пусть осколки подметет.
Эксплуатация человека человеком. А люди должны быть свободными, я так думаю.
Кому интересно, что ты думаешь? Так подумала я. Ушла злая, нелюбопытная, но уже в комнате о решении своем пожалела. Надо было остаться и послушать. Хотя, может быть, родители при мне и не разговорились бы. Может, они так хотели что-то со своим Толиком обсудить, а я им только мешала.
Куклу я забрала с собой, даже заметила это не сразу, ходила с ней по комнате, будто она стала моей неотъемлемой частью. Взглянув на куклу, я физически ощутила, как отступает обида. Будто тошнота.
Красивая кукла, а Толикон просто ненормальный. И где он нашел такую прекрасную, такую удивительную штуку, на каком рынке он ее отрыл?
Может, подумала я, при всех своих недостатках, Толик так умеет видеть красоту. Это похвально.
Я уложила куклу в свою постель и накрыла ее одеялом.
Если он будет тут жить, придется с ним ладить.
Курить мне не хотелось, запах табака стоял в носу, хотелось, вот, кашлять.
Я погладила куклу по волосам.
Ты такая красивая.
Даже нос с крошечной и очень живой горбинкой. Настоящий ребенок.
Я решила почитать, не смогла, потом написала пост в дайри, мол, к нам приехал Т. и возомнил о себе непонятно что, человек из папиного прошлого, динозавр.
Пост я о нем написала большой и искрящийся, очень злой.
Где-то к середине поста я решила в Толика влюбиться. А что? Я еще никогда ни в кого не влюблялась. Пора бы познать и эту сторону жизни. Тем более, других мужчин, с которыми меня не связывали родственные связи и не разделяли культурные разрывы, вокруг не было.
Влюбиться в Толика, подумала я, будет очень сложно, но это необходимо для моего правильного развития.
Я еще немножко почитала в интернете про деперсонализацию и решила, что у меня она. Значит, я тоже сумасшедшая, и мы с Толиком просто отличная пара.
Даже после того, как я отзлилась, отмечталась и выключила свет, заснуть не получалось. Что-то мне мешало, я не сразу поняла, что.
Я слышала шаги, довольно громкие. Кто-то расхаживал по комнате нервно, как зверь в клетке. Сначала мне казалось, что прямо здесь, прямо передо мной, потом я поняласнизу. Толик, видимо, заселился прямо под моей комнатой.
Я подумала, что скоро он успокоится. Наверняка устал, пока сюда добирался. Под веками перекатывались песчинки, хотелось закапать в глаза водойвсе от желания уснуть.
Толик все ходил и ходил, туда и обратно.
Никак не мог остановиться, или не хотел.
Я представляла его, тощего, покрытого синюшными татуировками, надсадно кашляющего, с сигаретой в зубах и с золотыми-золотыми клыками.
Я люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, люблю тебя, прошептала я.
Но на самом деле я на него злилась.
Мне хотелось испытать что-нибудь особенное, влюбиться в кого-нибудь совершенно неподходящего, по крайней мере, вообще влюбиться. В конце концов, подумала я, моя жизнь только начинается, и мне обязательно нужны несчастные романы. Безответная любовь или странная история, в которой я лишусь девственности. Почему говорят "лишиться невинности"? Девушка же никого не убивает, когда впервые ложится с кем-нибудь в постель, ну, кроме, может быть, своих излишне обеспокоенных родителей, а также дворников и сторожей общественного порядка. Не так уж и мало, конечно.
Вы знаете, почему? Может быть, из-за крови. В убийстве и в первом сексе есть кровь. Кровь есть везде. Кровьэто жизнь. Евреи вообще полагали, что в крови есть душа. Поэтому, вроде бы, они выпускают кровь из животных, всю-всю. Потому что они не хотят есть чью-то душу. Это правильно, не каждый родился Шао Каном. Если уж мы съедаем тело коровы, надо дать ее душе шанс отправиться в лучший мир. Пневма. Пневмокониоз. Душа и легочные заболевания тоже как-то связаны. Наверное, потому что у мертвых нет дыхания. Это одна из вещей, которая отличает их от живых.
Мысли распадались на части, расходились по швам, шаги Толика гипнотизировали меня, но не давали уснуть, как удары метронома. Лично меня равномерные промежутки между звуками всегда держат в тонусе.
Заснула я все-таки, полагая это величайшим достижением в своей жалкой жизни.
Глава 2. Так я реальна?
То и дело я просыпалась от надсадного, отчаянного Толикова кашля. Мне снились беспокойные сны, я шла куда-то по автостраде, мимо с ревом проносились машины, заставляя меня съеживаться, сжиматься до боли. Я так старалась стать как можно меньше, чтобы меня не сбила машина, что, в конце концов, заплакала.
А проснулась я оттого, что Толиков кашель стих. Глаза мои были совсем сухие.
Такая тишина, подумала я, как странно.
Я очень давно не просыпалась на рассвете. Небо за окном было серое, с легким, разгорающимся румянцем. На моей подушке лежала рыжая кукла, я долго смотрела на нее, пока не понялау нее губы цвета надвигающегося солнца. Чуть-чуть розоватые, с холодным, синим подтоном.
Заснуть не получалось, хотя проспала я, дай Бог, час. Дом был тихим, словно Бог обложил его ватой и поместил в коробку, чтобы перенести куда-нибудь в другое место. Знаете такие коробки для переезда, да? Все знают.
Я встала, потянулась, высоко вздернув руки вверх, кончиками пальцев почти коснувшись крючка, на котором висели качелипотолок у меня был совсем низкий. Мне нравились узкие и тесные пространства. Я бы хотела жить в капсуле, как космонавты из фильмов про далекое будущее. Хотела бы, чтобы в капсулу помещалась только я.
Рассветный чассамый удивительный за весь день. Такое же чудо, как зарождение жизни, как завязь цветка или беременность, или даже деление одноклеточных. В детстве меня очень интересовало, как из ночи появляется день. Когда я узнала, в чем дело, была даже чуточку разочарована.
Зачем-то я вышла из комнаты, проскользила к лестнице, собирая носками лень Люси. Кедровой сладостью пахло еще сильнее прежнего. Внизу было пусто и тихо, мама и папа спали, спала прислуга, спала, наверное, даже охрана. Я осторожно спустилась вниз, подумала, достаточно ли киношно будет попить сейчас горячего молока?
Недостаточно киношные вещи меня вовсе не увлекали.
Уже на подходе к кухне, у самой двери, я услышала его кашель. Выглянула в окно, увидела, что Толик сидит на крыльце.
Не знаю, что заставило меня выйти. Я думаю, под тем светом его профиль опять показался мне красивым. Вот еще странная штука, которая меня в нем поразилав анфас черты его казались почти мягкими: широкое лицо, хитрый, тоскливый взгляд, нежно очерченные, большие глаза, а в профиль заметны были острые линии его носа и рта, возвышенная резкость лица, казавшегося с другого ракурса таким простым.
Я описываю его очень подробно, но на самом деле, и это стоит признать, у Толика было довольно типичное русское лицо, печальное, какое-то нищенское, красивое и некрасивое одновременно. Но мне-то он казался особенным в том, в чем другимвовсе нет.
Я посмотрела на Толика, стараясь представить его с собой в одной постели. Я все знала о сексе из интернета, даже участвовала иногда в обсуждениях всяческих сексуальных тем в девчачьих сообществах. Согласно моей легенде, у меня было трое парней, иногда я даже описывала наши постельные приключения. Сулим Евгеньевич консультировал меня по этому вопросу, чтобы я не облажалась, но мыслей о нем у меня никогда не возникало, не знаю, почему. Наверное, я просто еще никогда не решала влюбиться.
Я знаю, что репетиторы часто пристают к своим ученицам, но Сулим Евгеньевич никогда даже не смотрел на меня, как на девушку. Может быть, он боялся моего отца, но, скорее всего, ему интересны были только очень взрослые женщины. Последней его мадам (в прямом смысле, она была француженкой, и муж у нее имелся) было что-то около тридцати пяти.
Я зашла на кухню, посмотрела на себя в отражении хромированного холодильниканеясный силуэт, темный, весь в мазках теней.
У меня была ночная рубашка с черноухим мультяшным далматинцем, рубашка, как длинная футболка, даже лямку не приспустить. Я подтянула трусы, обычные, черные шортики, тоже ничего сексуального.
Ну же, сказала я. Думай, цветочек.
Ритацветочек, Ритаовощ, Ритатот еще фрукт.
Я открыла холодильник, взяла из морозилки длинный кусок мяса, вроде бы, ребрышки, и приложила его к груди. Подержала несколько секунд, отложила, отдернула рубашку и взглянула на себя. Соски под тканью топорщились, это уже что-то. Я взбила волосы, повела головой, порепетировала улыбку.
Хотела бы я быть похожей на маму. Раз уж Толик любил маму, наверное, она нравилась ему по внешности. А вот мой папавряд ли.
Но что поделать, работаем, с чем есть.
Я стянула один носок, памятуя про Лолиту и ее искрометное появление. Впрочем, для Лолиты я уже была старовата. Вроде как, ей было восемнадцать, когда Гумберт видел ее в последний раз. Или больше?
Когда я вышла к Толику на крыльцо, стало понятно, что трюк с мясом можно было не проворачиватья так сразу и замерзла.
Вы не спите? спросила я. Глупый вопрос, сама пожалела, что с него начала. Но Толик обернулся, просиял, как небо над ним, и выдал:
Не, ты че. Я ваще не сплю никогда. С тех пор как меня по голове е по голове мне дали с тех пор как, так я не сплю просто никогда. Дремлю только. Одним полушарием. Как дельфин, знаешь? Даже глаза не закрываю.
Так не бывает, сказал я.
А ты докажи, что так не бывает! ответил он, прижимая новую сигарету к почти догоревшей.
Докажу, сказала я. В интернет сходите. Вы там вообще были?
Ну, сказал он. Это же почта, все дела. Бывал, конечно. Но мне там не понравилось.
Тогда я спросила:
Можно я с вами посижу? Вы не против?
Не, о чем базар? сказал Толик, улыбнувшись широко и ярко, сверкнув зубами. Садись.
Я села рядом и поняла, что не знаю, о чем с ним говорить.
А вы чифир любите?
Не.
Я задумчиво кивнула.
Понятно.
Он вдруг опять улыбнулся мне, теплее, радостнее.
Да ты расслабься. Я тут первое время покантуюсь, потом дальше махну.
Куда?
А, он махнул рукой. Страна большая.
Руки у Толика были красивые, крепкие запястья, туго обтянутые кожей, так что каждую косточку видно, выступающие вены, ярко-ярко синие, но удивительной красоты, сильные, мужественные, длинные пальцы. На удивление, руки у него были чистые, почти без наколоктолько один единственный крест между большим и указательным пальцем. Крест с косой перекладиной, как на могилке.
Я сказала:
А мой папа?
Мировой мужик!
Я имею в виду, вы с ним были в одной
Я долго подбирала слово, пока Толик сам не сказал:
Бригаде.
И чем вы занимались?
Он покачал головой.
Тем-сем. Пятым-десятым. Былопрошло. Ты лучше гляди.
Он указал куда-то наверх, к солнцу.
Что?
Там Бог сидит.
Наверное, я как-то по-особому на него посмотрела, потому что Толик поднял руки.
Думаешь, совсем поехал? Не вижу я там Бога никакого. Это у меня так бабка говорила. Что облако сияет, значит там Бог сидит на нем. Как бы трон его.
У его сердца я сумела рассмотреть надпись, перехваченную лямкой майки-алкоголички"не доводи до греха". Я снова глянула на его красивые руки, представила, как он трогает меня под ночной рубашкой. Наверное, это должно было быть приятно. Во всяком случае, мысль была интересная, хотелось ее додумать.
Толик сказал:
Ты такая грустная, хочу тебе помочь.
Звучало почти как оскорбление. Он был больной и убогий, и мне хотел помочь, надо же. Толик подался вперед, уперся ладонями в ступень, высоко вздернув плечи, и глотнул воздуха, словно только что вырвался из-под толщи воды.