Дверца щелкнула затворным движением карабина, закрылась Теперь Динстон не мог ее открыть.
Закажи новую машину, водила! гаркнул он во все горло шоферу-телохранителю, если не можешь смотреть за старой. Двери проверяй. За что жалованье получаешь? Козел.
Сам сел на заднее сиденье, дрожащими пальцами достал сигарету из пачки. Оставшиеся, вместе с пачкой вышвырнул в открытое окошко.
Мир блефует, сволочится. Орал он в затылок шоферу. Если такие титаны, как Теневой, сдаются, вся Вселенная завязнет в болоте пошлого либерализма. Лучше бы он сдох еще тогда, телячья душа. Сволочь, книжки печатает. Чему может учить безнадежно больной, оторванный от жизни, который дышит воздухом своей вонючей постели. Микробными парами. У него мозги-сплошная брюзжащая червоточина, рассадник бацилл и вирусов. Крест на нем нужно ставить осиновый, а он еще пальцем куда-то тычет. Живой труп. Кормчий для слепых и глухих. Жить хочет, сволочь партийная. Правильно монахи его пауками потравили. Туда ему дорога. Героин дать, чтобы успокоился. Черт возьми, Динстон задумался, поддерживает ли он отношения с членами правительства и прочими влиятельными силами. Мао еще держится и свою политику тянет без всяких сомнений и изменений. Здесь все нормально. Но кто на смену придет? В верхах функционеров никто ничего определенного предсказать не мог. Все затаились: толкаются у постели Великого и также непредсказуемы, как и их высказывания. Кто левей, кто правей-невозможно определить при общей пустоголосице преданности идеям и пути Великого Вождя. Для самого Динстона Мао ассоциировался не столько, как вождь великой нации, но скорее как хитрый и ловкий, староста слишком большой деревни. Вождизм все же требует интеллекта, а у Мао его очень недоставало. Зато указов, подсказок, как жить, куда идти, этого пропаганда лила с избытком.
"Каждый только для себя"-неожиданно и как-то досадно дошла до Динстона банальная истина. Вернее не то, что каждый за себя, а то что именно вообще все, кого ни спроси, от мала до велика только о себе и думают и на всех им одинаково наплевать: президент ты или какой бомж с ближайшего двора. Он не заметил, как с мыслей снова перешел на слова и ругательства. "Шкурные сволочи. Бабьи подъюбочники. Больше они никто и ни на что не способны. Поэтому с ними так трудно вести переговоры. Не мужики-слюнтяи".
От таких крутых казарменных мыслей у Динстона заломило в висках. Он расслабился и тут же подскочил. Не заметил, как выпустил из рук дымящуюся сигарету, и она странно и подло закатилась ему под зад.
Снова ужасно выругался, отряхнулся, заорал на бедного шофера:
Живей гони в посольство. Документы еще не оформлены. Самолет через два часа.
Полицейских много на дорогах, Спокойно и даже, как показалось Динстону, небрежно бросил шофер.
Ай, махнул рукой полковник, и ты такой же баран, как эти язвенные китайцы. С вас даже шерсть некачественная на валенки в Сибирь.
На этом горевая судьбинушка полковника не закончилась. Он затерял какую-то важную бумажку и его долго не могли признать в родном посольстве. И только звонок из Вашингтона вернул бравому полковнику его доброе имя и заставил чиновников подчиниться.
Вы у меня еще горько пожалеете за свой бюрократический цинизм, бумажные черви. Заготавливайте для себя места в очередях на биржу и лучше в малых странах, негодяи. Самолет его уже давно улетел, и полковник до следующего рейса три часа усердно распекал напуганных сотрудников за их неуважение к американскому флагу и его подданным.
Чисто по-солдатски он, конечно, был прав: намного правее многих. Но и дальше какая-то злая напасть преследовала его. Такого с ним отродясь не случалось: оступился при подъеме по трапу самолета, вывихнул сильно ногу и мешком покатился вниз. Спасибо хладнокровным подчиненным: вовремя подхватили. А так до самого низа еще катиться и катиться. В самом салоне лайнера одна древняя старушенция уж совсем нечаянно пролила ему горячий кофе на сорочку. Надо отдать должное полковнику: он молча перетерпел издевательство судьбы над собственной персоной. Но от переизбытка напряжения, чувств, накопившейся черной энергии неожиданно и срамно запустил долгого дурно пахнущего журавля.
После чего сник, съежился, злобно подумал о тайных проделках монахов, исчез в своем кресле и старался не показываться на глаза понятливым и деликатным пассажирам. Но все же нашелся какой-то негодяй остряк из задних рядов и, посмеиваясь, потребовал выйти указанному господину из помещения на свежий воздух. Хорошо, что телохранители не сплоховали.
Подошли к весельчаку, заехали ему кастетом и он до конца рейса успокоился.
Уснул и полковник. Благо, что с самолетом никаких неприятностей не произошло. Динстон вяло захрапел, забыв и себя, и окружающих, и все свои срочные важные дела, и все то, что так настырно досаждало ему в последнее отчетное время.
Часть II. Приют
«По приютам я с детства скитался,
Не имея родного угла.
И зачем я на свет появился,
И зачем меня мать родила?»
из к/ф "Республика ШКИД"
Глава первая
Большое грязное солнце медленно поднималось над громадной кучей городской свалки бытовых отходов. Смердячая вонь ядовитым туманом стойко висела над заброшенной землей. Иногда порывистые толчки утреннего ветерка вихрем разносили ее в разные стороны.
Несколько раз в день большие машины привозили из города отбросы повседневной жизни. Мощные бульдозеры сдвигали все в одно место. Куча, как раковая опухоль, настойчиво и угрожающе росла вверх и в стороны.
Неподалеку находилось множество сваленных газет. Их никто не сдвигал в общую свалку. В этих выброшенных бумагах ютился маленький Хуан. Он мог точно всем сказать, когда ему стало четыре года. Это было тогда, когда у него был еще свой дом и свой отец и мать. Но однажды дом рухнул. Мать, отец и многие соседи не вышли из него.
Хуан был готов кричать и плакать. Но кругом ходили взрослые люди. Они не плакали. Даже не жалели его. Молча разобрали развалины, вынесли тела. Свезли на кладбище, похоронили в общей яме. Все делалось без слов. У каждого хватало своего горя. К Хуану никто не подошел, не спросил: кто он и откуда. Как будет жить дальше. В этой местности царствовал кроткий закон с жестокими последствиями-закон самовыживания: молчаливый, невидящий.
Тогда Хуан долго стоял у развалин бывшего дома. Вечером пошел бродить по улицам. Холодные окна больших домов больно напоминали, что делать ему здесь нечего. Так с сухими глазами встретил он ночь. Шел по городу, шел, пока не набрел на свалку на окраине. Здесь он остановился и дал волю своим слезам.
Ночь. Детская боязнь темноты. Живая, смердящая, волочащаяся куча, которая от порывов ветра приподнималась местами и издавала вибрирующие устрашающие звуки ужасного шипения и шелестения. Но идти было некуда, и Хуан, вглядываясь в кромешную темноту, осторожно полез под газеты. В них было тепло. Даже уютно. И после обильных слез он уже считал, что совсем неплохо устроился.
Сейчас ребенок лежал в ожидании первых утренних машин. Коварный ветер нагло проникал под газеты и зябкий холодок студил тело. Хуан подкручивал бумагу под себя, но все равно где-нибудь в другом месте снова подкрадывался подлый холодок.
Но не это сейчас тревожило мальчика. Главным для него было определить первых конкурентовсобак. Для этого имелась хорошая палка. Не спрашивайте его, когда он перестал их бояться. Не ответит. Помнит только, что когда вместе со зверями копался в объедках, они рычали, отгоняли его. Но есть хотелось. Вот тогда и оказалась в руке увесистая дубинка, при помощи которой он обрел равное положение среди них. Благо, что большие собаки понимали его и менее всего обращали внимание на малыша.
Скоро подойдут машины. Сегодня ему надо найти конфеты, пряники. Важно успеть до прихода больших мальчишек. Этих палкой не отпугнешь. Они сами каждый раз прогоняют его. Прогоняют потому, что он не пошел к ним в шайку. Приходится после них искать то, что остается. А он не пошел к ним, потому что как-то до этого разбудили его старые женщины. Привели в подвальный приют, где они на свои скромные пенсии содержали таких же, как он, маленьких детей. Там сдружился с двумя еще меньшими, чем он, девочками, которым и обещал принести что-нибудь сладкого.
Только бы машины сегодня раньше приехали. Он успеет до прихода шумных орав перерыть все, что можно. Хуан еще раз прижал газету, чтоб не поддувало. Закрыл глаза. Сейчас подойдут машины и надо действовать. Он услышит рокот моторов. Сегодня он должен быть первым. Он обещал.
Странно
Невдалеке послышалось чьи-то неторопливые шаги. Приближаются. Перетаптывание. Шорох бумаги.
Потому, как передвигался кто-то, мальчуган догадался, что это чужой. Ему стало тоскливо и страшно. Чужой всегда большой и злой. Он прогонит маленького Хуана. А может и набить. И тогда ему снова придется видеть обидные слезы своих подружек. А он мальчишка. Он обещал. Он сказал им, что он самый сильный в городе. Хорошо, что с прошлого раза припрятал одну конфету. Плохо, что пришел чужой. Почему так рано?
Чужой остановился у газет. Хуан оробел. Услышал, как зашуршала бумага. Затихло. Потом снова зашуршало. Тихо. Еще раз. Похоже, чужой просматривал газеты. Ребенок успокоился. Медленно высунул голову.
Увидел взрослого парня. Тот присел на стопки журналов и быстро читал. По нему было видно, что в отбросах он копаться не будет. Хуан осмелел. Незнакомец сидел к нему боком. Строгий профиль чужака, острый взгляд не давал повода для раскрытия своего убежища. И Хуан лежал, не шевелясь. Шея замлела, и он стал медленно опускать голову. Газета предательски зашелестела. Молниеносный взгляд незнакомца быстро нашел обезумевшие от страха глаза Хуана. В голове мальчишки с быстротой драпающего стучало: "Теперь все. Ничего не сможет принести в приют". Он сжался весь и неожиданно для себя заплакал. Заплакал второй раз в жизни.
Пришелец, внимательно осматриваясь по сторонам, подошел к нему. Железная штучка в его руках, какие видел Хуан у полицейских, настороженно замерла в крепких ладонях.
Присел.
Казалось, он не обращал внимание на плачущего малыша. Также продолжал взглядом хищной птицы шарить по сторонам, что-то выискивая, высматривая. Наконец его глаза снова нашли закрытое руками лицо Хуана.
Чего испугался, отшельник? будто не к нему обратился взрослый.
Но Хуана нелегко было остановить. Напряжение долгой ночи и невосполнимой обиды неудержимым потоком лились из глаз захлебывающимся рыданием.
Похоже, незнакомец понял его. Молчал. Ждал, пока малыш выплачется. Продолжал свое чтение, изредка посматривая по сторонам.
Хуан перестал плакать также неожиданно, как и начал. Неожиданно для себя. Никаких угрожающих действий со стороны пришельца не следовало. Утирая слезы, притих. Незнакомец отложил газету. Мальчик ждал, когда взрослый что-нибудь скажет. Но тот молчал и как-то неземно смотрел в беспросветную даль. Хуану снова стало страшно.
Дяденька, вы не будете меня прогонять?
Плачущий голос вывел незнакомца из раздумий. Продолжая смотреть за горы мусора в грязную синеву колыхающего утра, устало произнес:
Зачем? Какое я имею право? Это ведь твое место.
Хуан снова залился слезами. Первый раз он встретил здесь того, кто не собирается гнать его с насиженного места.
Меня все прогоняют отсюда.
Незнакомец сурово посмотрел на свалку.
А кому нужно прогонять тебя отсюда?
Ровный жесткий голос взрослого успокоительно действовал на Хуана.
Он больше высунулся из газет. Вытаращил свои черные глазенки и по-стариковски, упорным взглядом изучал странного пришельца.
Неожиданный вопрос подтолкнул его к ответу. Но опыт подсказывал не торопиться. Трудно было поверить, что незнакомец вот так просто выслушает Хуана и поможет ему. Его ведь всегда гнали и били.
Взрослый заметил замешательство мальчугана:
Говори, не бойся. Я сам бездомный.
Бездомные меня и гонють, Хуан обиженно всхлипнул.
Догадываюсь. Незнакомец с каменным лицом снова осмотрелся кругом, говори. Я тебя в обиду не дам.
А вы не обманываете меня? недоверчиво отреагировал малыш.
Зачем?
Хуан придирчиво, уже по-свойски смотрел на пришельца. Не было видно, чтобы тот готов был лгать.
Мне надо первому, пока никто не пришел, собрать конфет.
Незнакомец ностальгическим печальным взором долго смотрел поверх Хуана.
Это я понял. Скажи, кто загнал тебя сюда?
Губы Хуана снова скривили слезы:
Не спрашивайте дяденька про мою жизнь. Я часто караулю здесь машины, чтобы собрать конфет для маленьких девочек. Мне надо успеть до прихода взрослых. Я боюсь, что не успею.
На суровом лице незнакомца дрогнули веки. Его жесткий взгляд остановился на куче мусора.
Дяденька, вам тоже плохо?
Скупая, зловеще неземная улыбка пришельца сделала его лицо неестественным.
Взрослым не может быть плохо.
Я не хочу, чтобы вы заплакали.
Ну что ты. Взрослый не имеет право плакать. Я тебе удивляюсь. Ты маленький, но в тебе огромное человеческое чувство борьбы и сострадания. Я должен тебе помочь.
Спасибо. Хуан не сдержался и снова засопел. Помочь надо не мне, а девочкам. Они еще меньше меня. Я уже могу жить без конфет, а они просят. Вам надо найти палку от собак, чтобы удобнее было искать конфеты. Они часто на самом низу лежат.
Теперь незнакомец как-то забыто, но уже по-человечески улыбнулся.
Послышался отдаленный рокот мощных моторов. Скоро тяжелые машины, не останавливаясь, прямо на ходу опрокидывали отходы и скрывались за поворотом. За ними показались стаи собак.
Хуан резко откинул газеты, вскочил, по-охотничьи схватил свою маленькую дубинку.
Пришелец ловко, незаметно для Хуана, поймал его за руку, привлек к себе.
Отпустите меня, дяденька! истошно заорал малыш. Вы обещали помочь мне! Меня ждут!
Сегодня тебе не надо торопиться. Сегодня у тебя будут настоящие конфеты.
Я тогда на завтра запасусь. Незнакомец поднял ребенка на руки.
В ближайшее время тебе это не понадобится. Хуан не верил и снова заплакал:
А где вы возьмете?
В магазине. По-волшебному и очень просто для малыша ответил взрослый.
Хуан замер.
Это там, где продают за деньги?
Там.
А где их взять?
Деньги есть. Так же просто для малыша снова ответил на этот труднейший жизненный вопрос незнакомец.
Теперь уже Хуан от детского счастья не мог остановить свои слезы. Такое ему снилось только в редких снах. Там всегда вкусно пахло: но какой это вкус, он не помнит.
Вы не обманываете? решил по-своему проверить невероятное ребенок.
Зачем мне обманывать. Мы и девочкам твоим принесем конфет. И еще чего-нибудь интересного. Хотя я и сам не знаю толком, какие они конфеты?
Хуан вдруг погрустнел.
А завтра вы уйдете. Мне обязательно надо запастись, чтобы на потом было.
Показались ватаги мальчишек. Они шумно и деловито набросились на кучи и сноровисто стали рыскать в них, хвастаясь друг перед другом удачной находкой. Самый старший из них ходил невдалеке, руководил операцией поисков. Он иногда искоса поглядывал в сторону Взрослого и ребенка. Собак отогнали в сторону, и те рылись во вчерашних отбросах, от которых исходил тяжелый запах прошлого дня. Незнакомец постоял еще немного, запоминая довольно нередкую картину для городов Латинской Америки. И медленно побрел с Хуаном к городу.
Глава вторая
В небольшой уютной гостинице на окраине Асуньона Хан Хуа сидел долго и неподвижно, словно застывший в ожидании варан. Молодые ребята его группы также неподвижными изваяниями расположились по углам номера.
Хуа высчитывал, старался понять Руса, как мог он определить за собой след: интуиция или ошибка противника. Возможно перед смертью заместитель начальника лагеря, спасая свою шкуру, выложил некоторые сведения. Потому брат и бросил лагерь, наперед подозревая, что силовое давление на повстанцев будет определяться его присутствием в их рядах. Никого не поставил в известность. Хотя Может быть этот спесивый малый из группы захвата, Педро, и не все сказал. Может. Но может он и не мог знать. Рус никогда не откроет своих планов, тем более мало знакомым людям. Даже, если они одно дело делают. Чей след мог подозревать брат? Янкипонятно. Их агентуры достаточно, чтобы вести наблюдение профессионально. Но они могут иметь приказ и более конкретный: как тогда в Китае.
Глаза Хан Хуа сузились, и он более осмысленно начал размышлять, чувствуя, что где-то на верном пути в своих думах. Полиции в Парагвае о данном случае уже многое известно. Неделя прошла с того дня, какие-то выводы они делают. Американцы не преминут воспользоваться услугами местных детективов. Нападение на лагерь с политзаключенными прошло с изрядным шумом, хоть и в отдаленной глухой местности. Под репрессии подставят неожиданно подвернувшегося монаха. И, что тоже очень вероятно, группу Хан Хуа. Минометный обстрел, большие потери: это та зацепка, которой воспользуются все, кто причастен к лагерю. И хотя Син пришил какого-то подозрительного около вертолета, чувство, что все прошло очень скверно, не покидало Хуа с момента исчезновения Руса.