Молодой воин из числа караульных бодрствующей смены был заслан мной на хлебозавод за горячим хлебом. Другой молодой воин с тремя фляжками на ремне был направлен на полковую чаеварку. Арестованным в зубы было засунуто по сигарете и дадено еще по паре напрозапас, а сам я превратился в самого жадного слушателя по эту сторону советско-афганской границы.
Начало истории я знал.
В феврале месяце, когда политические вербуют среди солдат потенциальных курсантов военных училищ, человек двадцать полковых духов, задолбанных дедовщиной и подавленных ежедневным наблюдением застивших горизонт гор на юге и унылой пустыни на севере, написали рапорта на поступление. В том же феврале в полк пришло молодое пополнение, перехватившее трудовую вахту по шуршанию в палатках, модулях, столовой и парке. В марте духи стали черпаками. В мае из учебок пришли сержанты младшего призыва и жизнь наладилась. Март, апрель, май, июнь полк провел на операциях и на некоторых "февральских писарей" были поданы наградные. Для всего нашего призыва наступили золотые дни привилегий старослужащих, когда солдат знает только службу и не марается на хозработах. Деловая активность в торговле с афганцами достигла своего наивысшего напряжения, в беседы с аборигенами мы стали вступать открыто, без оглядки на старший призыв и шакалов. Всё вырученное от мены оседало в наших карманах и делилось только на однопризывников, без отстёжки старшему призыву. Год, оставшийся до дембеля, надлежало потратить на подготовку к нему и на покупку диковинных подарков для родных и близких.
И вот, когда весь наш призыв только-только успел усвоить превосходно-барственную манеру обращения с младшими по сроку службы интернационалистами, когда мы вошли во вкус от широкой мены всего на всё - как это принято в Афгане, когда мена и разбой это чаще всего одно и то же, когда в наших карманах зашелестела пайса, а в пистонах затарились палочки ароматного чарса, когда впереди еще целый год "служи и радуйся", этих недотумков стали вызывать в штаб полка и вручать направления, продовольственные аттестаты и проездные документы. Вместо оставшегося года срочной службы им предстояло хлебнуть целых двадцать четыре календаря обалденной радости ношения погон и стояния в строю из-за собственного сиюминутного малодушия, толкнувшего их в феврале на написание рапортов. Большинство из написавших уже успело забыть о своем былом стремлении превратиться из солдат в шакалов, у всех наладились дела и служба покатила с горки к дому, однако строевая часть работала четко и ничего ни за кем не забыла: раз написали рапорта, извольте поступить и обучаться.
Разведчики, не будь дураки, в феврале написали рапорта на поступление в Рязанское воздушно-десантное училище. Конкурс туда был высочайший, в основном кадеты, мастера спорта и золотые медалисты. Командование училища отбирало не лучших из лучших, а "лучших из лучших" всего лишь допускало к экзаменам и вот уже из этого материала снимало самые верхние сливки: каждый курсант-первокурсник был физически здоров как космонавт, имел спортивные звания или хотя бы разряд, был умен и образован на голову выше сверстников, мотивирован на службу сверх всякой меры - хоть сейчас обвешивай его гранатами и кидай под танк.
Будущие офицеры ВДВ.
Элита Вооруженных Сил.
Десантура.
Понимать надо.
Вадим и его кореш по разведроте решили проехаться на хитрой жопе и написали рапорта на поступление в РКПУ с тем расчетом, что при таком избытке добросовестных абитуриентов два афганских шланга обязательно не поступят, зато месяц протащатся в Союзе, где температурка градусов на тридцать пониже, чем у нас, да и службой их никто изнурять не будет: хочешь, целыми днями на кровати валяйся, не хочешь - вали в самоволку. Ведь яснее ясного, что два раздолбая из покрытого славой и пылью горно-стрелкового полка по другую сторону границы никакие не дЕсанты, а самая настоящая тупорылая пехота и менять им красные погоны на голубые не следует ни в коем случае. Разумнее эти самые голубые погоны вручить вчерашнему десятикласснику, который спит и видит себя в десантном берете и готовил себя к службе в ВДВ с третьего класса.
Может оно где-то и "разумнее", и для кого-то "яснее", но не в нашей Армии и не для военных людей.
- ...Поселили нас отдельно от всех, - продолжал Вадюха рассказ о своих приключениях, подгоняемый моими "а дальше?", "а дальше что?".
Горячий хлеб, сладкий чай и сигарета после них - развязывают языки верней калёного железа. С моей добротой и умением найти индивидуальный подход мне только пленных допрашивать. Я угощал, чем мог, Вадим травил, а его кореш поддакивал. Во дворик губы послушать Вадима из караулки стянулся весь наш призыв свободный от смены.
- ...Всю абитуру поселили в палатках на стадионе, а для тех, кто приехал поступать из войск, палатки поставили отдельно, чтобы не шерстили школьников на деньги и на гражданскую одежду. Для "афганцев" вообще поставили особую палатку и приставили караул - майора и шесть курсантов. Лбы здоровые, плечи в двери не пролезают. Лежи, валяйся днём - без вопросов. Но в палатку посторонним нельзя и нам из палатки нельзя. Все передвижения только строем, по команде майора. На экзамены, в туалет, в столовую, вечером на фильм - строем. Я своим телеграмму дал. На третий день приехали. Майор разрешил посидеть на КПП. На следующий день отпустили в город на двое суток. Лафа!
Вадим зажмурился, вспоминая.
Мы, черпаки пятой роты, позавидовали ему в этот момент - он целых двое суток провел с родителями!
С родителями!
Поймите вы это!
Если бы мне предложили целыми днями валяться в палатке в Рязани, где температура днём ниже тридцати, и иногда бывают дожди, я бы посчитал такую службу за курорт без всяких свиданий с родственниками. У нас тут плюс пятьдесят и с середины марта до конца ноября с неба не упадет ни одной капли, не появится даже легкого облачка. Небо останется прозрачно-голубым, а солнце будет нещадно печь, выжигая всё зеленое и живое. Куда ни посмотри - всюду только песок и камни. Ни травинки, ни деревца на много-много километров.
Я представил прохладу армейской палатки об скаты которой снаружи трутся ветвями рязанские берёзы, услышал шелест листвы, почуял запах зелёной сочной травы и мне мучительно захотелось в эту палатку. Захотелось пройтись босиком по траве, чтобы стебельки приятно щекотали ступни, захотелось зайти в воду речки по песчаному берегу, захотелось... много чего захотелось.
"Из палатки только строем?".
Да хоть гуськом, хоть ползком!
Лишь бы не было этой одуряющей жары, вездесущих мух тучами, неистребимой мелкой пыли, а была бы трава и деревья и чтоб хоть иногда шел дождь.
Настоящий дождь!
Чтоб письма из дома шли три дня, а не две недели.
Чтоб посылки с вареньем, как всем нормальным людям.
Чтоб после года службы - в отпуск на родину на десять суток, не считая дороги.
Чтоб нормальные советские деньги, а не пайса и валютные чеки.
Чтоб в казарме был телевизор или радиоприемник.
Чтоб вода не пахла хлоркой и чтоб этой воды было много.
Чтоб в столовой еда не из консервов и сухих картофельных хлопьев.
Чтоб девченкины юбки и ноги хоть краем глаза из-за забора.
Чтоб в увольнительную.
Чтоб газировка и мороженое.
Чтоб парадка и фуражка по воскресеньям.
Чтоб ближайшая пустыня не сразу за полком, а за три тысячи километров.
Чтоб оружие - два раза в год на парад.
Чтоб собирать за собой гильзы после огневой подготовки.
Чтоб считать патроны перед заступлением в караул и сдавать их через сутки посчетно под роспись старшине.
Чтоб боевая техника - в боксах.
Чтоб офицеры в кителях.
Чтоб ни выстрелов, ни подрывов.
Чтоб не гибли пацаны.
Чтоб миллионы "чтоб" и никакого Афгана.
Жутко я позавидовал разведчикам, целый месяц прокайфовавших в Средней Полосе.
Молодцы они. Ловко прокрутились. Что им теперь губа?
Спроси меня, я бы без раздумий променял неделю в той палатке за три месяца полковой гауптвахты. Днями ковырял бы лопатой вонючую парашу на жаре, отгоняя эскадрильи мух, вечерами приползал бы пропахший и смердящий помойкой в бетонную камеру, а ночью во сне по минуточке смаковал свое короткое пребывание в Союзе.
- Первые два экзамена сдали без вопросов, - продолжил Вадим, после моего очередного "а дальше?", - Медкомиссию и легкую атлетику. На медкомиссии много отбраковывают.
"Понятное дело", - согласился я про себя с Вадюхой, - "Пришли ботаники с золотыми медалями и цыплячьими шейками в дЕсанты поступать. Полк наш, конечно, не гвардейский, но служба в пехоте лошадиного здоровья требует. Прежде, чем я сюда попал, меня, пусть и "конвейерным методом", рота в двести человек за два часа, обследовала медкомиссия после окончания учебки. Перед зачислением в учебку тоже была комиссия и у кого были противопоказания по состоянию здоровья, тех, на нашу зависть, сразу отправляли в войска рядовыми, не мучая изнурительными курсантскими занятиями. Дома, в райвоенкомате две или три медкомиссии и потом еще республиканская медкомиссия на сборном пункте в Рузаевке. Перед зачислением в учебку смотрели в личном деле, есть ли спортивные разряды и спортсменам отдавали предпочтение. Только в моем пятом учебном взводе было два мастака и шесть кэмээсников. А ведь мы - не разведка, мы - связь Если у курсантов-связистов было примерно пять часов ФИЗО в день, то у курсантов-пехотинцев ее было восемь-девять. Бегали они точно больше нас. Вадим, да и любой из нас, прежде, чем попал в Афган, прошел несколько медкомиссий и был признан годным к строевой службе. Полгода разведчики получали спорт конскими дозами в учебке, потом еще полгода в умеренных дозах в полку. Как можно сравнивать школьника и отслужившего год сержанта?".
- Дальше пошли экзамены по предметам, - продолжал Вадим, - наш звездный час. После школы два года прошло, что знали, то забыли. Первый экзамен - русский язык, сочинение. Написали по две странички. Ждем результатов. Специально насажал ошибок штук двести и выше двойки не заслужил, поэтому не волнуюсь. Знаю, что отчислят. Зачитывают результаты. Нам - по пятерке! Вы прикиньте: нам - по пятерке! Внаглую! Школьников "режут", а тем, кто из войск, почти всем пятерки поставили. Второй экзамен - математика. Беру билет, иду готовиться. Вижу, что ничего не понимаю, по всем трем вопросам ни в зуб ногой. Сижу за партой, ручку в руках кручу. Через сорок минут экзаменатор приглашает отвечать. Честно говорю ему: "билет не знаю". Он понимающе кивает, просит экзаменационный лист и расписывается в нем. Выхожу в коридор, разворачиваю свой листок, смотрю - "отлично" поставил! Пипец! Я ему - "ничего не знаю", а он мне - "отлично"!
Мне стал понятен ход мыслей командования училища. Школьники - материал, конечно, хороший, но они в училище поступают за романтикой. Фильмов насмотрелись.
"Офицеры".
"В зоне особого внимания".
"Ответный ход".
Киношной картинкой прельстились.
Пацаны, пришедшие поступать из войск, уже понюхали портянок, знают что почём в армии, поэтому, раз подали рапорта, то свой выбор делали осознанно и не разнюнятся, столкнувшись с суровыми армейскими реалиями. Армия наша из этих реалий как раз сплошняком и состоит. На передачу "Служу Советскому Союзу" похожа слабо, а на плакаты ГлавПУРа - еще меньше. Придет такой школьник в казарму, впервые в жизни оторванный от папы с мамой, осмотрится вокруг себя, поймет, что весь этот дурдом не на летнюю смену в пионерском лагере, а на следующие двадцать пять лет, и что хрен ты сорвешься на "гражданку" после получения лейтенантских погон. Затоскует о своей пропащей судьбе и от тоски положит рапорт об отчислении на стол начальника училища.
С армейцем таких проблем не будет. Как поступит, так и отучится все четыре года. В свой срок станет лейтенантом и полетит белым лебедем в Воздушно-Десантные войска крепить обороноспособность нашей Родины.
Армеец, пришедший не просто из войск, а из Афгана - бесценен для командования. У него, сопливого, девятнадцатилетнего, боевого опыта больше, чем у отлично служившего, но не воевавшего комроты. Он и сам служить будет образцово и командирам в случае чего подскажет. Какой нормальный начальник училища отпустит живым такое сокровище, попавшее в его генеральские руки в качестве абитуриента? Все, кто подавали рапорта из Афгана, были зачислены в списки, еще до того, как миновали училищный КПП и экзамены были для них пустой формальностью. Попробовал бы хоть один экзаменатор поставить афганцу четверку или того хуже - тройку!
Финал несостоявшейся офицерской карьеры двух разведчиков был трагичен, но ярок.
- Беда, короче. Чувствую, что поступаем, - Вадим закурил вторую сигарету, - Остался последний экзамен. Надо что-то делать, а то опять внаглую пятёрку вкатят. После отбоя рвём через забор в город. Покупаем у таксиста бутылку водки за двадцать пять рублей - чтоб этот Горбачев подавился такими ценами - и тщательно напиваемся до необходимой кондиции. Дальше ищем патруль, смотрим, чтоб погоны были не синие, а черные, и выкатываем прямиком на начальника патруля. Панамы на затылке, ремни на яйцах, верхние пуговицы расстёгнуты, рукава закатаны. У того при нашем виде глаза из орбит, челюсть отваливается и он дает команду "фас!". Патрульные нас вяжут - а мы и не сопротивляемся - и начальник патруля сдает нас в комендатуру. В комендатуре проверяют наши документы, нас закрывают в камеру и звонят в училище. Утром на построении генерал нас ставит перед строем и на всё училище клеймит нас позором. После построения в строевой части нам выдают проездные документы, командировочные удостоверения и дежурный по училищу выпроваживает нас с территории за КПП.
"Красиво!", - подумал я, - "Что тут скажешь? Красиво. Можно себе представить какую телегу накатал начальник училища нашему полкану. Хорошо, если только полкану, а не догадался кинуть копию в политотдел дивизии. После такой телеги запросто можно до дембеля с губы не выйти. Эти ловкачи еще легко отделались - всего лишь Шибирган".
Двое сметливых разведчиков получили назначение к новому месту службы в один день и час со мной и еще двумя десятками полковых черпаков и дедушек, спасаемых отцами-командирами от особого отдела и трибунала.
Однако, в полковой магазин завезли лосьон "Огуречный", но продавщица не отпускает больше двух флаконов в одни руки. Об этом мне сообщил пронырливый Шкарупа и добавил, что Мартын в парке варит плов в честь моего отъезда. Восемь ротных духов, прихваченных в качестве дополнительных "рук", позволили нам стать обладателями двух восхитительных картонных коробочек по десять стограммовых фанфуриков в каждом. Толпа в очереди была совсем пустяковая, учитывая ценность товара. Это вам не тухлый местный шароп, едва дотягивающий крепостью до тридцати градусов. В лосьоне спирта было никак не менее семидесяти процентов и того лосьона у нас было два литра на троих.
Пока - на троих.
Потому, что с двух литров нас потом не найдут, следовательно отходную будем гулять как положено - ротой.
-- Дорога в безнадежность
Ведь говорила же мне мама возле военкомата:
- Служи честно: не мешай спиртное и наркотики.
Кто, спрашивается, толкал меня под локоть, заставляя подставлять кружку под лосьон и перехватывать косяк?
Ничего не помню, хоть убей!
Отрывочно всё, будто киноленту изрубили топором на куски и большую часть унесли, оставив только обрывки в несколько кадров.
Кадр первый. Я, еще трезвый, кладу в роте собранный вещмешок на свою постель. "К переезду готов", - докладываю сам себе и, уже выходя из расположения, в спину выслушиваю напоминание дежурного по роте:
- Тревога в два. Не прощёлкай!
В роте меня больше нет.
Кадр второй. Мартын в парке дает мне пробовать почти готовый плов. Наливаем по первой.
Кадр третий. По двое-трое подходят пацаны с роты, им наливают лосьон на дно солдатской кружки, они говорят тост в мою честь, выпивают, закусывают пловом.
Кадр четвертый. Я не помню сколько было косяков и кто их забивал, но если запомнилась конопляная вонь, то можно догадаться, что я не только пыхал вместе со всеми, но наверняка пыхал больше всех, как виновник торжества.
Кадр пятый. Рота на просмотре фильма. Я в расположении роты дерусь с командиром первого взвода, если только мое пьяное махание кулаками по воздуху и пощечины, прилетающие мне справа и слева, можно назвать дракой. Кой черт понес меня не на моего прямого начальника бить ему морду - я не знаю. За время моей службы в пятой роте этот взводный не сделал мне ни одного замечания и потому никакого зла на него я держать не мог. "Привет - здорово" - вот и все разговоры.
Причудливо сочетание спирта и чарса, причудливо.
Выталкивает в детский мозг неожиданные ассоциации и подвигает на странные поступки.