А сколько ты получаешь? поинтересовался любознательный Далиримпл.
Я? Шестьдесят. Сказано не без вызова.
С самого начала?
Я? Нет, сначала я получал тридцать пять. Он сказал, что повысит мне зарплату, как освоюсь с ассортиментом. Он всем так говорит.
И давно ты тут? поинтересовался Далиримпл; сердце у него упало.
Я? Четвертый год. И чтоб я сдох, если застряну еще и на пятый.
Далиримпла совсем не восхитило присутствие дежурного детектива, как не восхитила и фиксация времени прихода. С детективом он столкнулся почти сразу же по причине того, что в магазине запрещено было курить. Этот запрет немедленно стал ему как кость в горле. Он привык выкуривать по три-четыре сигареты за утро и, продержавшись без них первые три дня, не вынес и отправился вслед за Чарли Муром кружным путем по черной лестнице на балкончик, где можно было спокойно затянуться. Однако долго это не продлилось. В начале второй недели детектив перехватил его в закутке на лестнице, когда он спускался вниз, и строго предупредил, что в следующий раз доложит обо всем мистеру Мейси. Далиримпл чувствовал себя нашкодившим школьником.
Ему открылись и другие неприятные факты. В подвале магазина обитали «пещерные люди», которые проработали там по десять-пятнадцать лет, получая шестьдесят долларов в месяц: с семи утра до половины шестого вечера они катали бочки и таскали ящики по влажным бетонированным коридорам, теряясь в гулкой полутьме; как и Далиримпл, несколько дней в неделю они вынуждены были работать до девяти.
В конце месяца, отстояв очередь, он получил на руки сорок долларов. Заложив сигаретницу и полевой бинокль, он умудрился существовать дальше есть, спать и курить. Впрочем, надо сказать, что с большим трудом: пути и способы экономии были ему решительно неведомы, и когда через месяц жалованье ему не прибавили, он забил тревогу.
Ты пойди потолкуй со стариной Мейси, может, он тебе и накинет, посоветовал Чарли, отнюдь не обрадовав его таким ответом. Но мне он первую прибавку сделал только к концу второго года.
Мне нужно как-то жить, напрямик ответил Далиримпл. Рабочим на железной дороге я получал бы больше, но мне, черт возьми, хочется работать там, где есть надежда на продвижение.
Чарли скептически покачал головой, да и ответ мистера Мейси на следующий день был немногим более воодушевляющим.
Далиримпл зашел к нему в кабинет перед самым концом рабочего дня.
Мистер Мейси, я хотел бы с вами поговорить.
Говори, раз надо. На лице показалась безрадостная улыбка. В голосе сквозила неприязнь.
Я хотел поговорить о прибавке к жалованью.
Мистер Мейси кивнул.
Ну сказал он неуверенно. Я не вполне представляю себе, чем ты занимаешься. Я переговорю с мистером Хэнсоном.
Он прекрасно знал, чем Далиримпл занимается, и Далиримпл знал, что он знает.
Я работаю на складе, и сэр, раз уж я к вам пришел, хочется узнать, долго ли мне еще там оставаться.
Ну, этого я сам точно не знаю. На то, чтобы изучить ассортимент, нужно время.
Вы говорили мне то же самое два месяца назад, когда я поступил на работу.
Да. Ладно, я побеседую с мистером Хэнсоном.
Далиримпл помялся.
Спасибо, сэр.
Через два дня он снова появился в кабинете принес результаты инвентаризации, которую попросил сделать мистер Гессе, счетовод. Мистер Гессе был занят, и Далиримпл, дожидаясь его, начал от нечего делать перелистывать конторскую книгу на столе у стенографистки.
Он рассеянно перевернул страницу и увидел свое имя; то был список выплат.
Далиримпл
Демминг
Донахью
Эверетт
За это имя взгляд его и зацепился:
Эверетт60 дол.
Получалось, что Том Эверетт, племянник Мейси с безвольным подбородком, начал свою карьеру с шестидесяти долларов, а через три недели был переведен из упаковочного отдела в управление.
Вот оно что! А он теперь сиди и смотри, как другие прыгают через его голову: сынки, племяннички, дети друзей, вне зависимости от их способностей, а он бегай шестеркой и гляди на вывеску «Пойдешь на повышение», которая болтается у него перед носом, а от него тем временем отделываются стандартными фразочками: «Поглядим. Я разберусь». Может, к сорока он дорастет до счетовода, как старина Гессе уработавшийся, ко всему равнодушный Гессе, давно и прочно погрязший в скучной рутине и скучных разговорах с соседями по пансиону.
Вот в этот самый момент фее и следовало бы сунуть ему в руку специальную книжку для молодых людей, утративших иллюзии. Только книжка еще не была написана.
В груди у Далиримпла всколыхнулся протест, переходящий в бунт. Полузабытые идеи, нахватанные и воспринятые без всякого разбору, хлынули ему в голову. Двигаться вперед таково главное правило в жизни, и точка. Как именно не важно, главное не превратиться в Гессе и Чарли Мура.
Ни за что! выкрикнул он вслух.
Счетовод и стенографистки в изумлении подняли на него глаза:
Что?
Мгновение Далиримпл таращился в пустоту, а потом подошел к их столу.
Вот сводка, сказал он отрывисто. Я не могу больше ждать.
На физиономии мистера Гессе отразилось изумление.
Не важно, как именно он поступит дальше, главное вырваться из этой дыры. Точно во сне, Далиримпл вышел из лифта в помещение склада и, дойдя до неиспользуемого ряда стеллажей, сел на какой-то ящик и закрыл лицо руками.
В голове кружился мучительный вихрь: он только что открыл для себя пределы своих возможностей.
Я должен отсюда выбраться, произнес он вслух, а потом повторил: Должен выбраться отсюда.
Причем он имел в виду не только оптовый склад мистера Мейси.
В пять тридцать он вышел на улицу; шел проливной дождь, однако он двинулся в направлении, противоположном пансиону, где жил; холодная влага, медленно просачивавшаяся под старый костюм, наполняла его неожиданной свежестью и бодростью. Он хотел оказаться в мире, где все будет таким, как эта прогулка под дождем, пусть он и не видел сейчас далеко вперед, а судьба загнала его в мир складских помещений и коридоров мистера Мейси. Сперва его просто обуревала жажда любых перемен, потом в воображении постепенно начали прорисовываться смутные планы.
Поеду на Восточное побережье в большой город познакомлюсь с новыми людьми влиятельными людьми они мне помогут. Должна где-то быть интересная работа. Черт, да не может ее не быть.
Тут он с тоской осознал, что не очень-то силен по части заведения знакомств с новыми людьми. Уж если и есть место на земле, где он мог снискать известность, и снискал ее, и даже славу, пока не скрыли его воды забвения, так это его родной городок.
Понятно, значит, нужно искать обходные пути. Зацепки связи выгодная женитьба
На протяжении нескольких миль все это крутилось у него в голове, а потом он вдруг заметил, что в густо-серых сумерках дождевые струи сделались плотнее и потеряли прозрачность, а дома постепенно отступают. Район многоквартирных зданий, потом крупных особняков, потом разрозненных домишек все это осталось позади, с обеих сторон простирались завешенные туманом поля. Идти сделалось тяжело. Вместо тротуара под ногами оказался проселок, по которому мчались, ярясь, коричневые ручейки, они хлюпали и рассыпались брызгами вокруг его ботинок.
Обходные пути слова вдруг начали разваливаться на куски, обращаясь в странные сочетания, в мелкие раскрашенные клочки самих себя. А те сбивались в предложения, и в каждом из них звучало что-то знакомое.
Пойти обходным путем значило отказаться от усвоенных в детстве принципов: что успех есть результат верности долгу, что зло всегда бывает наказано, а добродетель вознаграждена, что честная бедность приносит больше счастья, чем неправедно нажитое богатство.
А значит, нужно быть твердым.
Эта фраза ему понравилась, ее он повторял снова и снова. Чем-то она была связана с мистером Мейси и Чарли Муром их методами, их подходом к жизни.
Далиримпл остановился, ощупал одежду. Она вымокла до нитки. Он огляделся и, выбрав у изгороди место под кроной дерева, уселся там.
«Когда я еще был очень доверчив, думал он, мне твердили, что у зла грязноватый оттенок, как у испачканного воротничка, но теперь мне кажется, что зло скорее производная от неудач, или наследственности и среды, или от а тебя застукают. В метаниях идиотов вроде Чарли Мура зла не меньше, чем в нетерпимости всяких там Мейси, а делаясь более ощутимым, оно превращается в ярлык, который мы произвольно навешиваем на то, что нам не нравится в чужих поступках.
Строго говоря, заключил он, гадать, что есть зло, а что нет, совершенно бессмысленно. Добро и зло не являются для меня заданными категориями; они могут, так их и этак, спутать все карты, когда мне что-то требуется. А если что-то требуется мне очень сильно, здравый смысл говорит: Пойди и возьми и не попадись при этом».
И тут Далиримпл вдруг понял, что ему требуется в первую очередь. Пятнадцать долларов, чтобы погасить долг за жилье.
Всплеск энергии сбросил его с изгороди, он сорвал пальто и карманным ножиком вырезал из черной подкладки квадрат со стороной сантиметров в десять. У краев квадрата он проделал две дырки, а потом приложил его к лицу и закрепил, заправив край под шляпу. Поначалу ткань нелепо взмывала, но потом намокла и прилегла ко лбу и щекам.
Так, а теперь сумерки сгустились в шуршащую дождем тьму совершенно непроглядную. Он стремительно зашагал назад к городу, не потрудившись снять маску, едва разбирая дорогу через дырки с рваными краями. Никакого напряжения он не чувствовал Если что и щекотало нервы, так желание как можно скорее покончить с задуманным.
Вот он ступил на первый тротуар, прошагал до ближайшей зеленой изгороди, расположенной подальше от фонаря, и затаился за ней. Не прошло и минуты, как послышались шаги, другие он выжидал женщина затаив дыхание, он дождался, когда она пройдет потом мужчина, рабочий. Он почувствовал, что следующий прохожий как раз и будет что надо шаги рабочего замерли на залитой дождем улице снова шаги, все ближе, и внезапно громче.
Далиримпл приготовился:
Руки вверх!
Прохожий остановился, нелепо хмыкнул и задрал пухлые ладони к небу.
Далиримпл обыскал его жилет.
Так, слизняк, сказал он, показным жестом опуская руку в брючный карман, а теперь бегом, да топай погромче! Услышу, что шаги смолкли, выстрелю в спину!
А потом он стоял, пытаясь сладить с внезапным приступом хохота, пока звук явственно перепуганных шагов растворялся в ночи.
Через минуту он сунул пачку банкнот в карман, сорвал с лица маску и, стремительно перебежав через улицу, рванул в какой-то проулок.
IV
Впрочем, несмотря на все умозрительные доводы, которые Далиримпл придумал в свое оправдание за недели, последовавшие за принятием этого решения, он пережил немало неприятных моментов. Мощная волна чувств и врожденных амбиций все пыталась разметать его новую философию. Он терзался нравственным одиночеством.
На следующий день после своего первого дела, в полдень, он перекусывал с Чарли Муром в маленькой столовой; он проследил, как тот разворачивает газету, и ждал, какова будет реакция на новость о вчерашнем ограблении. Но то ли газета не упоминала об ограблении, то ли Чарли не проявил к нему интереса. Он вяло перевалился на спортивную страничку, впитал все замшелые банальности доктора Крейна, ознакомился с редакционной статьей об амбициях при этом челюсть у него слегка отвисла, а затем устремился прямиком к Мэту и Джефу.
Бедняга Чарли, с его невыразительной аурой зла и мозгами, неспособными сосредоточиться; Чарли, обреченный вечно раскладывать скучный пасьянс неосуществленных проделок.
Впрочем, Чарли находился на другой стороне изгороди. В нем легко было пробудить пыл и неистовство праведности; он способен был рыдать над утраченной невинностью героини пьесы, мысль о бесчестии могла вызвать у него благородное негодование.
А на моей стороне изгороди нет никаких укрытий, подумал Далиримпл; сильный преступник охотится в том числе и на слабого преступника; тут у нас сплошная партизанская война.
«Что со мной в итоге станется? размышлял он настойчиво, до изнеможения. Или вместе с честностью из жизни уйдут и все краски? Иссякнет ли мое мужество, притупится ли мой ум? Впаду ли я в бездуховность ждут ли меня в итоге опустошение, укоры совести, крах?»
Всплеснувшаяся ярость заставляла его разум кидаться на преграду и замирать там, посверкивая клинком гордости. Другие люди, преступившие законы правосудия и человеколюбия, лгали всему миру. Он, во всяком случае, не станет лгать самому себе. Он перешагнул планку байронизма: он не духовный бунтарь Дон Жуан; не философский бунтарь Фауст; он новый психологический бунтарь своего века, восставший против исконных сентиментальных стереотипов, заложенных в его сознание.
А хотел он просто счастья медленно нарастающего удовлетворения всех нормальных потребностей и был при этом твердо убежден, что материю счастья, если не его духовное наполнение, вполне можно купить за деньги.
V
И вот настала ночь, когда он повторно вышел на дело, и, шагая по темным улицам, он ощущал в себе что-то кошачье гибкость, подвижность, изворотливость. Мускулы гладко и послушно двигались под слоем здоровой, без всяких излишков плоти его посетило абсурдное желание проскакать по улице, пробежаться, лавируя, под деревьями, покрутить сальто на мягкой траве.
Погода была не то чтобы студеная, но воздух казался слегка терпким и скорее бодрил, чем холодил.
«Луна зашла; не знаю, сколько пробило!»
Он восторженно рассмеялся, приветствуя строку, которую детская память наполнила скрытой чарующей красотой.
Он миновал прохожего, потом, метров на триста дальше, еще одного.
Он оказался на Филимор-стрит, там было очень темно. Мысленно поблагодарил городские власти за то, что они не поставили новые фонари, хотя это и было прописано в очередном бюджете. Вот краснокирпичная резиденция Стернера, от которой начинается широкий проспект; вот дом Джордона, особняки Эйзенхауров, Дентов, Маркемов, Фрейзеров; дом Хокинсов, где он гостил; дальше дома Уиллоби и Эверетта (в прихотливом колониальном стиле); домишко, где обретаются старые девы Уотт, затиснутый между двух величественных фасадов Мейси и Крупштадтов; Крейги
А! Вот оно! Он замер, вздрогнув, в дальнем конце улицы появилось пятно: шел человек, возможно полицейский. По прошествии бесконечной секунды он обнаружил, что бежит по лужайке, придерживаясь зыбкой, клочковатой тени фонарного столба, низко пригнувшись. А потом замер в напряжении, не дыша и не нуждаясь в этом, в тени известнякового укрытия.
Вслушивался до бесконечности вдали взвыла кошка, поблизости другая демоническим ревом подхватила тот же гимн; он почувствовал, что сердце камнем летит вниз, образуя противоударную защиту для разума. Были и другие звуки: тишайший отголосок пения где-то вдалеке; натужный, ехидный смех с заднего крыльца на другой стороне проулка; а еще сверчки сверчки так и заливались в клочковатой, полувытоптанной, залитой лунным светом траве двора. В доме же залегло зловещее молчание. Он был рад, что не знает, кто там живет.
Легкая дрожь застыла, как сталь; сталь размягчилась, и нервы сделались податливыми, как сыромятная кожа; схватив сам себя за руки, он с благодарностью обнаружил, что они не утратили гибкости, и, вытащив нож и плоскогубцы, взялся за ставни.
Он был абсолютно уверен в том, что его никто не видел, и, оказавшись через минуту в столовой, высунулся наружу и захлопнул ставни, проследив, чтобы они не раскрылись самопроизвольно, но и не стали серьезным препятствием в случае внезапного бегства.
После этого он сунул нож, не складывая, в карман пальто, вытащил фонарик и на цыпочках обошел комнату.
Там не оказалось ничего полезного он и не рассчитывал ничем поживиться в столовой: городок слишком мал, серебро не продашь.
Собственно говоря, планы у него и вообще были довольно туманные. Он уже понял, что, имея такие мозги щедрые на выдумку и интуицию, способные мгновенно принимать решения, проще действовать, наметив лишь основной очерк кампании. Этому его научила та история с пулеметом. Он боялся, что, если все будет спланировано заранее, в самый ответственный момент у него сложатся две точки зрения а две точки зрения неизбежно ведут к промедлению.
Он слегка задел стул, затаил дыхание, прислушался, пошел дальше, обнаружил прихожую, обнаружил лестницу, двинулся наверх; седьмая ступенька заскрипела под ногой, потом девятая, четырнадцатая. Счет он вел механически. После третьего скрипа он замер на целую минуту и в эту минуту испытал одиночество, какого не испытывал еще никогда. Даже когда он выходил в дозор на нейтральную территорию, даже когда выходил один, он имел за спиной нравственную поддержку полумиллиарда людей; теперь же он был один на один со все тем же бременем нравственности, и он был преступником. Никогда он еще не испытывал подобного страха и подобного возбуждения.