Наследство - Вигдис Йорт 6 стр.

Но я же не хочу ссориться из-за дач и наследства! Я всегда говорила, что меня это не волнует. Нельзя же сейчас открыть рот и потребовать  это вообще ниже моего достоинства!

Однако я разделяла его чувства и понимала, что значит, когда отец тебя предал, а мать поддерживает отца. Я тоже считала назначенные суммы взносов смехотворно низкими, и была согласна, что Оса и Астрид вели себя самым неподобающим образом. Что же мне теперь, бросить Борда, чтобы тот один играл роль главного злодея, а я буду выглядывать из-за его спины?

Я позвонила Кларе.

Она сказала, что я уже и так чересчур долго не раскачивала лодку, что именно этого и добивались мать с отцом, когда три года назад прислали на Рождество письмо с завещанием  они как раз и рассчитывали, что я буду сидеть тихо. Они в любой момент могут порвать завещание на кусочки или написать новое, пока я молча сижу и восхищаюсь их щедростью.

Я написала Борду, что напишу Астрид и Осе.

«Непостижимые издания» выдержали один номер, после чего отдали богу душу, Клара работала в «Ренне» по ночам, чтобы наскрести денег. Она ходила усталая и измученная оттого, что коллеги и некоторые из посетителей «Ренны» приходят к ней в квартиру напиться, и оттого, что ее женатый любовник обошелся с ней как с поношенными ботинками. Ее женатый любовник наконец ее бросил, и Клара тонула  она погружалась все глубже и глубже. «Мне нужен другой воздух»,  задыхалась она.

Я работала над первой полосой, а в голове у меня крутился мейл, который я обещала Борду написать. Закончив поздно вечером с первой полосой, я создала новый файл, и для храбрости налила бокал вина. И внезапно сломя голову бросилась писать  может, меня так это тяготило, а может, я боялась, что начну задыхаться, но перед глазами у меня все плыло, я отправила мейл Борду, хотя время было уже позднее и он наверняка решит, что послание мое чересчур длинное.

Я писала, что никакого наследства вообще не ожидала, поэтому приятно удивилась, получив три года назад письмо, в котором говорилось, что наследство будет разделено поровну. Поэтому, когда мать позвонила мне и сообщила, что Борд устроил скандал из-за дач, я ответила ей, что считаю завещание щедрым. «Но сейчас я жалею,  писала я,  что сразу не позвонила Борду. Лишь недавно я узнала, что он еще тогда предложил родителям другое, более справедливое, решение  поделить дачи между нами четырьмя, чтобы все внуки могли туда приезжать. Это предложение безо всяких причин отмели, так что, по-моему, вовсе неудивительно, что Борд обиделся, что дачи были переданы Астрид и Осе тайно, а взносы за них были назначены смехотворно низкие. В отличие от меня, Борд никогда не ссорился с родными, и почему же тогда с ним обошлись иначе, чем с нашими младшими сестрами?

Я написала, что, так как дачи передали сестрам втайне и при таких низких взносах, значит, мы с Бордом при разделении наследства и возмещении стоимости дач тоже получим ничтожно мало? Иначе говоря, двум наследникам достанется больше, а двум другим меньше. Вполне понятно, что кто-то воспринимает подобное как несправедливость и предательство. Особенно мерзко, писала я, что они стараются свалить на Борда вину за мамино отравление и выставить его злодеем, а себя  двумя ангелами, лишь благодаря которым мать и выжила. Рассерженная, я написала, что на самом деле это они несут ответственность за сложившуюся ситуацию, если бы они захотели, то могли бы отговорить родителей от несправделивого решения.

Чуть успокоившись, я налила еще бокал и написала, что в одном из последних разговоров с Астрид та предположила, что Борд завидует ей и Осе. «Нет, мы не завидуем»,  написала я, но воспитывали нас совершенно не так, как их, и мать с отцом относились к ним иначе. Обе они получили образование, связанное с правами и законодательством, их обеих учили рассматривать вещи объективно, поэтому то, что сейчас они отказываются войти в наше с Бордом положение,  это просто в голове не укладывается. И еще я добавила: «То, что никто из вас ни разу не поинтересовался моей версией случившегося, для меня очень грустно». Мне показалось, что упомянуть об этом стоит. В завершение я написала, что мы с Бордом, как в детстве, так и став взрослыми, получали меньше сестер, как материально, так и эмоционально, и то, что сейчас с нами обходятся настолько несправедливо, разочаровало не только нас, но и наших детей, и особенно потому, что Астрид с Осой потворствуют этому.

В довершении я подписалась  всего хорошего, Бергльот.

Ответил Борд тут же  сказал, что письмо вовсе не длинное и что ни о чем нельзя забывать, но он отметил несколько опечаток. «Утром исправлю»,  сказала я. Сейчас, поздно вечером, я все равно не собиралась его отправлять, иначе Астрид решит, что это мой обычный ночной мейл. А такие она, по ее собственным словам, удаляет, не читая.

Ей тоже приходится непросто  это я понимала. Астрид превратилась во всеобщую жилетку, а еще она время от времени общается со мной, и поэтому на нее наверняка то ругаются, то давят и просят уговорить меня помириться. Я осознавала, что Астрид была в незавидном положении и что я выплескиваю на нее свой гнев лишь потому, что она единственная из сестер сохранила со мной отношения. Все это я понимала и неоднократно говорила ей, что все понимаю, я извинялась, по утрам я просила прощения, и Астрид благодарила меня за извинения и уверяла, будто стирает мои ночные мейлы, не открывая их. Может, она говорила так, желая меня успокоить? Мои ночные мейлы казались ей ужасными, и ради меня она лгала, будто не читает их? Я отправляла свои злобные мейлы, а проснувшись утром, раскаивалась. Вспомнив написанные ночью слова, я приходила в отчаяние, но в то же время, узнав, что Астрид не воспринимает их всерьез  и неважно, читает она их или нет,  я оскорблялась. Ведь мои пропитанные гневом ночные мейлы были самыми правдивыми, а раскаивалась я лишь потому, что мне вбили в голову: говорить правду наказуемо, сказал правду  жди расплаты.

Клару бросили, Клара тонула, у Клары почти не было денег, ей нужен был другой воздух.

Я училась по специальности «Театроведение» и кредит на учебу брать не стала: я была замужем за обеспеченным, добрым и достойным мужчиной, но при этом мучилась от несчастной любви к женатому университетскому профессору, который, насколько я понимала, разводиться не собирался, хотя и завел со мной интрижку, как заводил интрижки со множеством других женщин. Мне то и дело рассказывали, что мужчина, которого я люблю, встречается с другими, и это ранило меня так, словно он был моим мужем, резало по сердцу ножом, потому что любовь похожа на кардиохирурга. Измены моего женатого любовника были невыносимы, и оставаться замужем за добрым и достойным мужчиной я тоже не могла, я хотела развестись, хотя мать и убеждала меня подумать о детях. Я думала о детях  им было семь, шесть и три, но развестись все равно должна была. Не могла же я лежать в постели рядом с моим добрым мужем, когда я непрестанно вспоминала того, другого, когда мне хотелось лежать в постели с другим, когда я страдала из-за того, что мой женатый любовник изменяет своей жене и нашей любви. Как же так вышло, что со мной не так, как же я умудрилась влюбиться в патологического изменника и разлюбить моего доброго мужа? Как хватало у меня наглости отчитывать и бранить моего доброго, послушного мужа и портить ему жизнь? Так мне казалось  что я жестока и подозреваю его в самом отвратительном, будто по ночам он прокрадывается в комнату нашей старшей дочери, хотя на самом деле он мирно спал перед телевизором. Что со мной творилось  откуда брались у меня эти мысли?

Нет, придется разводиться, другого выхода нет. Я потеряла моего женатого любовника, от которого не в силах была отказаться, и готовилась потерять моего доброго мужа, отказаться от которого была вынуждена, потому что он заслуживал женщины лучше меня. Я подготовилась к этой потере и поехала к Кларе. Та, дрожа, лежала на кровати: она вдруг поняла, что ее отец покончил с собой. Она поняла, что ее отец не утонул, а утопился. Всего несколько букв  а какая громадная разница! Клара побывала на семейном торжестве и, пока приводила в порядок одежду, подслушала, как сестры отца перешептываются. «Если бы только Нильс Уле не утопился». Эти слова пронзили Клару ножом, полоснули по сердцу, по горлу. Все встало на свои места. Все неясности и нестыковки исчезли, ножом в плоть, осколком стекла в глаза, струей ледяной воды в горло. Он утопился. Намеренно вошел в воду и двинулся дальше, в глубину. Ни с какого причала он не падал и пьяным не был. Он был трезвым, вошел в воду трезвым и с твердым намерением умереть. Хотя Кларе было всего семь лет, отец оставил ее ради воды. О чем он думал, когда тонул, бросив позади Клару, зайдя в воду, зная, что никогда больше не увидит дочку? Какое безграничное отчаяние владело им, но откуда оно взялось, это отчаяние, когда Клара уже существовала, и радовалась жизни, и любила его, и ей исполнилось всего семь?

Сноски

1

Строки из стихотворения Гуннара Экелёфа «Любовь  это хирург» из «Саги о Фатиме». Издательство «Albert Bonniers Förlag AB», 1966.