Но вот то, то касается подарков заграничным друзьям, согласился я, то тут мы, да, впереди планеты всей. И мне хочется рассказать вам одну историю, в которую, хоть она произошла со мной, сам я до конца так и не верю.
Глава 16
Вообще-то, Саныч был прав: черта одаривать иностранцев в крови у нашего народа. Я вспоминаю, как однажды был участником международного «Каравана культуры». Основу «Каравана» составляли западные европейцы и граждане США, и ехали мы поездом из Москвы в Улан-Батор (Монголия) с остановками в крупных российских городах.
Собственно русских участников в «Караване» было немного, и каждый из нас считал свои долгом подарить что-нибудь иностранным гостям, или угостить их в ресторане. Иностранные гости принимали подарки и угощения, но практически никогда не отвечали взаимностью. Мы сочли их людьми прижимистыми. (Кстати, исключение из общей массы составляли как раз американцыпо крайней мере, одна семейная пара, с которой, будучи включённым в одну группу, я провёл немало времени. Те, даже если открывали колу, или чипсы, первым делом предлагали их мне. А может, я производил впечатление хронически недоедающего человека).
Так вот, я думаю, что дело не в прижимистости западных друзей, и вообще, не в нихдело в нас. Ибо в общении с иностранцами мы считаем себя не отдельно Петей, Машей, Димоймы считаем себя Россией, как ни высокопарно это звучит. Подсознательно мы воспринимаем себя даже не отдельным народом, а отдельной цивилизацией и не можем позволить, чтобы о нас кто-то думал плохо. А нашим западным друзьям всё равно, что о них думают. Они тоже воспринимают себя отдельной цивилизацией, но такой что чуточку выше, чем все остальные.
Поэтому в «Караване культуры» мы делали подарки как бы от всей страны, а они принимали их как должное. Я жил с ними бок о бок целый месяц: в одном купе, в одной квартире, в одном домес немцами, голландцами, американцами, французамии только укреплялся в своих умозаключениях. Конечно, любое обобщение не истинно, то есть нельзя всех грести под одну гребёнку, как говорил курьер Лёша Воронин, когда в Москве остановился посмотреть на шумную акцию протеста и получил от омоновца палкой между лопаток. Но в целом, мне кажется, подобные выводы справедливы.
В России мои западные друзья из «Каравана культуры» считали достойным посмотреть только две вещи: Красную площадь и великую русскую реку Волгу. Красную площадь в Москве они уже видели, оставалась Волга, через которую, вообще-то, маршрут «Каравана» не пролегал. Мне же хотелось показать им первозданную красоту и необъятные просторы своей страны, которые меня самого несказанно восхищали.
Вот это да! восклицал я, глядя в окно, когда мы проезжали Обь. Ну, где ещё увидишь такое?
Что это, Волга? быстро приподнимали они головы с полок (со мной в купе ехали немец, голландец и американец).
Нет, это сибирская река Обь!
А-а, укладывались они обратно.
Смотрите! раскидывал я руки над неторопливо и грозно шевелящимся Енисеем. Какая ширь, какая мощь!
Волга? подбегали они и отходили ещё до того, как я окончательно произносил неизвестное им название.
А этоначал я перед Ангарой и понял, что окончание фразы может быть только одним: Это великая русская река Волга!
О, оживились они, щёлкая фотоаппаратами и обмениваясь впечатлениями.
После чего к окну больше не подходили: всё, что стоило здесь видеть, они уже видели.
Но, повторюсь, не стоит всех грести под одну гребёнку. Приехав в Монголию, я оказался в другой группес француженкой и парой пожилых американцев. Особенно мне понравились американцы. (Я уже говорил про них? И про чипсы с колой говорил? Ну, что ж, про хороших людей можно сказать и дважды). Эти трое проявляли гораздо больший интерес к окружающему, хотя у американцев он был, скорее, профессиональным: они снимали фильм про Россию и Монголию, рассчитывая продать его потом какой-нибудь телекомпании.
В Монголии участники «Каравана культуры» селились в семьях. Нам четверым повезло: мы попали в семью бывшего министра монгольского правительства. Жилищные условия, которые он нам предоставилсвою четырёхкомнатную квартиру и дачубыли весьма приличными, ибо, например, некоторые другие участники «Каравана» оказались лишены даже нормального водоснабжения.
Министерская квартира нашего хозяина напоминала квартиру обычного советского инженера, разве что имела больше комнат, да бархатные обои на стенах. А дача была куда как скромнее средних российских дач, представляя из себя маленький домик с клочком не засаженной земли. Тем не менее эта дача выделялась среди совсем уж крохотных вагончиков соседей, как и подобает выделяться загородной недвижимости бывшего члена правительства.
Хозяин наш учился в Москве, его дочь жила в Москве, и жену, грузинку, он в своё время привёз из Москвы. Поэтому их гостеприимство были сродни российскому, к тому же помноженное на гостеприимство грузинское.
Конечно, мне запомнились мероприятия, проводимые властями для всех участников «Каравана культуры»: и посещение буддистских монастырей, и монгольские танцы в государственном театре оперы и балета, и скачки лихих наездников в степи, и показательные стрельбы монгольских лучников в национальных костюмах (зрелище, пробудившее генетический страх у русской делегации), и дегустация местного кумыса, и обед из конины, запечённой по рецепту кочевников.
Но думая о Монголии, я вспоминаю и дружеские вечера у наших хозяев, когда мы всей интернациональной командой допоздна сиживали за рюмочкой монгольской водки.
И ещё в одном постарался услужить хозяин своим гостям. Другие участники «Каравана» передвигались по Улан-Батору пешком. Мы же ездили на автомобиле! У нашего хозяина не было своей машины, не полагалась ему уже и машина служебная. Более того, он находился в оппозиции и даже в конфликте с действующим правительством. Но, задействовав старые связи, всё же сумел договориться насчёт чёрной «Волги» и водителя, который возил нас на дачу и обратно.
Лишь советский человек может понять, чем была «Волга» ГАЗ-24 чёрного цвета в Советском Союзе. Была она машиной номенклатурной и полагалась только руководящим работникам высокого ранга.
Подобная система существовала и в Монголии. Поэтому, когда наш хозяин объявил, что на дачу мы поедем не абы как, а на чёрной «Волге», его просто распирало от гордости!
Я оценил значимость этого события. Но американцам и француженке причина торжественной интонации хозяина оказалась непонятна. Пришлось ему, подбирая английские слова, объяснять им, что он договорился насчёт лимузина, который будет их возить. Слово «лимузин» западные гости понимали и, выражая благодарность, энергично закивали головами.
Собрав вещи для поездки на дачу, мы вышли из дома. Через несколько минут к подъезду подкатила чёрная «Волга». Это была машина не новая, даже с небольшим повреждением на крыле, но всё ещё сохранявшая приличный вид. Ни американцы, ни француженка на подъехавшую машину не отреагировали. И лишь когда хозяин распахнул заднюю дверцу, приглашая пассажиров в салон, поняли, что это и есть анонсированный лимузин.
Хохот их был искренним и продолжительным. Они поднимали вверх большой палец и похлопывали ладонью то кузов «Волги», то хозяина по плечу. Они решили, что хозяин продемонстрировал отличное чувство юмора, так здорово разыграв их и назвав лимузином раздобытую где-то колымагу. Они потом так и называли её со смехом «The Black Limousine», а нашего хозяина считали самым остроумным парнем в Монголии.
Ни я, ни хозяин не стали их разубеждать. Он только неловко засуетился и извиняющимся шёпотом стал что-то быстро говорить оскорблённому до глубины души водителю.
Глава 17
Но вернёмся к Чукотке. За столом у руководителя Анадырьского авиаотряда я рассказал не эту, а другую историю. Я напомнил своим товарищам, что в Советском Союзе живых иностранцев видели в основном в столицах, а во многих других регионах, особенно в таких закрытых, как мой город, понятие «иностранец» было примерно того же порядка что «инопланетянин».
Я вспоминаю, как после пятого класса мы с учительницей приехали на экскурсию в Москву, где в районе Красной площади столкнулись с вышедшей из-за угла группой иностранных туристов. И мой друг Серёга Крылов налетел на огромного чернокожего парня. Остолбенев, Серёга глядел на неведомое ему создание. А когда оно засмеялось и похлопало Серёгу по щекетак перепугался, что от страха начал икать.
А мы с Олей и маленькой Ксюшей однажды обедали в Москве в столовой на Мосфильмовской улице. Недалеко располагалось студенческое общежитие, и в столовой было несколько чернокожих студентов. Ксюша разглядывала их с крайним интересом. А потом спросила:
Мама, куда это негры пошли?
Не знаю, пожала плечами Оля, может быть, покурить.
Мама, с укором посмотрела на неё Ксюша. Негры не курят!
Ровно так же она могла сказать, что не курят, например, киты.
Так я про Советский Союз и историю, в которую сам до конца не верю. Редкой возможностью пообщаться с настоящими иностранцами для нас, советских детей, была переписка с ровесниками из стран социалистического содружества. Адреса ровесников (из Польши, Венгрии, Чехословакии, Германской Демократической Республики, Болгарии) частично попадали к нам из публикаций в пионерских журналах, а частичнонеизвестно откуда, передаваясь друг другу по дружбе, или обмениваясь на почтовые марки, открытки, значки.
В своё время я вёл переписку сразу с пятью мальчиками из европейских соцстран. Обычно такие контакты заканчивались быстро: думаю, потому, что, учитывая масштабы нашей страны, каждому европейскому мальчику и девочке приходилось отвечать на несколько сотен писем от мальчиков и девочек из Советского Союза. Но иногда подобные переписки превращались в дружбу и продолжались по нескольку месяцев и даже лет.
Кульминацией же международных контактов становился обмен не письмами, а почтовыми посылками. То и дело среди нас появлялись счастливцы, которые приносили в школу, или выносили во двор полученные из другого мира богатства: неземной красоты тетради в ярких обложках, неземных ароматов ластики и дажепредел мечтаний советского школьниканастоящие жевательные резинкиразумеется, неземных вкусовых ощущений.
У меня тоже намечался заграничный друг, отношения с которым всё уверенней двигались в сторону обмена посылками. Это был мальчик по имени Ян Новак из чешского города Брно. Я боялся спугнуть удачу и не торопил события. А то некоторые мои ровесники, получив заветный адрес, тут же пытались взять быка за рога. Сразу писали: «Здравствуй, далёкий друг! Я твой советский друг. Давай будем с тобой дружить. Присылай мне жувачку».
Нет, я так неумно не поступал. Мы уже обменялись с Яном Новаком парой писем, и не в одном из них я не просил его выслать мне жвачку. А просто в тексте (и не в первом абзаце!) как бы между делом рассказывал, что некоторым моим знакомым заграничные друзья присылают жевательную резинку. И раз Ян переписки не прерывал и возражений не высказывал, я понимал, что наша международная дружба движется в нужном направлении.
Но вот настал момент действовать более решительно! В очередном письме я прямо предложил Яну обменяться посылками. И он согласился! Не веря своему счастью, я рассказал об этом родителям. Те переполошились: шуточное ли делоотправить посылку иностранцу! Ведь нужно не просто заполнить коробку. Главноечем её заполнить. На кону честь страны!
Работа закипела. Родители выделили на международное мероприятие сумму, и на семейных советах мы горячо обсуждали, как именно её потратить. В специально выделенном ящике письменного стола начало скапливаться содержимое будущего почтового отправления.
Там появилась одна, а потом ещё одна дорогая авторучка, блокноты в кожаных переплётах, солидный брелок, новенький кляссер с марками, масштабная модель самолёта для склеивания, складная лупа, а также много чего ещё по мелочам. А ещё конфеты московской фабрики «Красный Октябрь», несколько плиток шоколада и орех кешью в шоколаде, упакованный в голубую треугольную коробку с символической надписью «Дружба».
Конфеты и орехи в магазине просто так не продавались, поэтому для их покупки пришлось задействовать некоторые связи в торговле. А чтобы орех в коробке не громыхал (это при пересылке запрещалось), его пришлось переложить календариками с переливающимися картинками.
Чем более наполнялся в столе ящик, тем менее мне хотелось расставаться с его содержимым. Если бы на меня самого свалилось такое богатство, я мог бы считать себя счастливейшим человеком в мире. Я начинал завидовать своему другу из Чехословакии. И только сознание того, как же будет счастлив он, когда откроет нашу посылку, примиряло меня с грядущей неизбежностью.
И я перечислил ещё не все вложения посылки. Ибо главной её ценностью стали не блокноты и шоколадки, а новенькие румынские кроссовки «Tomis», которые мама принесла с работы.
Моя мама работала бухгалтером на базе Обувьторга. В условиях дефицита и унылого однообразия продукции советских магазинов должность её являлась весьма завидной, ибо мама имела возможность покупать на базе хорошую обувь. И по этой причине знакомства с ней искали все, с кем она хоть как-то контактировала в жизни, в том числе искали знакомства некоторые мои учителя.
Мама страдала от нескончаемых просьб. Она пыталась объяснить, что не имеет прямого выхода на товар и каждый раз вынуждена обращаться к товароведам. Что руководство очень пристально смотрит за тем, чтобы сотрудники не выходили за рамки отведённого им лимита покупок. Но люди, которым мама отказывала, не хотели ей верить и обижались на неё, что, например, в случае с учителями тут же отражалось на моей успеваемости. Я удивлялся, с чего это вдруг по предмету, который я знаю весьма неплохо, учитель начинает мне ставить тройки? А родители не удивлялись и не ругали меня, и мама продолжала строго следовать своему правилу: никогда не покупать ничьего расположения.
Так вот, Ян Новак удостоился того, что мама принесла ему в подарок новенькие румынские кроссовки.
В общем, мы собрали большую посылку, вложили фотографию нашей семьи, отнесли коробку на почту и отправили в Чехословакию. Об этом радостном событии я сообщил Яну в письме, где, отбросив ложную скромность, уже открыто написал, чтобы он, когда станет собирать посылку для меня, не забыл положить туда жевательную резинку.
Ответный подарок из Чехословакии пришлось ждать около двух месяцев. Ещё на почте в моей душе зародилась тревога: полученная коробка была не в пример меньше той, которую отослали мы. Но настоящее разочарование ждало меня дома, когда я коробку вскрыл.
В той вскрытой посылке обнаружилось несколько бледных ученических тетрадей на дешёвой бумаге, несколько простых карандашей, ноты какой-то пьесы, открытка города Брно и две коробочки сладостей: печенье и конфеты-драже в сахарной глазури. Не было ни жевательной резинки, ни фотографии моего друга по переписке.
Я очень расстроился. Не то чтобы я прямо так уж хотел разных заграничных штучек, или жить не мог без жевательной резинки (в конце концов, я мог её купить и покупал, если было нужно, у спекулянтов), но слишком уж разительным выглядел контраст между тем событием, которым явились для моей семьи сбор и отправка подарков в неведомую заграницу, и тем, что пришло оттуда. Разочарованиеэто разбившееся очарование. Как будто у меня ожидался праздник, а его отменили без объяснения причин. Как будто я протянул кому-то руку, а получил лишь сухой кивок вежливости в ответ.
Печенье оказалось невкусным, с чем согласились все, кто его пробовал. Конфеты же ввиду их небольшого количества достались мне, но и тех я съел лишь несколько штук, ибо в день получения посылки меня свалила сильнейшая болезнь.
До сих пор помню, как я болел. Несколько дней держалась температура под сорок, тело моё терзали то жар, то холод, а душу и головучереда кошмаров. И меня рвало, очень сильно рвало. По глупости, как только стало чуть лучше, я снова съел пару глазированных драже. Меня вывернуло опять, и вновь поднялась температура: видимо, организм не мог принимать сладкую пищу, да и болезнь не прошла, а лишь немного отступила.
После выздоровления мне был неприятен не только вкус, но даже вид заграничных конфет. И всё же спустя время я предпринял ещё одну попытку распробовать заморские сладости: «cukrovi», как значилось на коробочке. Я положил конфетку в рот, но как только почувствовал вкус глазури, тут же ощутил и подступающую к горлу тошноту. Нет, похоже, болезнь и чешские конфеты навсегда слились у меня в одно неприятное ощущение.
Тем не менее я написал Яну Новаку письмо, где поблагодарил за подарки и сказал, что они мне очень понравились. Этого требовали правила вежливости. Удивительно, но на моё письмо чешский друг не ответил. Я написал ещё раз, потом, выждав время, ещё. И тут получил все свои три конверта обратно с чешскими штемпелями, текст которых был тут же от руки выведен по-русски: «Указанного адреса в г. Брно не существует».