Что ни говори, возразил я, а эта власть сделала столько добра, сколько не сделала до нее ни одна другая!
Все вздорожало, кроме человека! со вздохом произнес Зухейр.
А когда это в нашей стране ценился человек?! спросил я с горечью. Теперь он по крайней мере постепенно освобождается от экономического, классового и расового рабства. А следующий, самостоятельный шаг он сделает, когда наберется для этого сил!
Глубин морального падения Зухейр Кямиль достиг, состряпав книжицу о творчестве Гадда Абуль Аля. Тот стал искать знакомства с Зухейром еще в 1960 году, тогда же, когда познакомился со мной. И все же появление книжки было для меня полнейшей неожиданностью. Принеся автору кругленькую суммупоговаривали, будто он получил за свое сочинение коллекцию старинных арабских вещиц и тысячу фунтов деньгами, она вместе с тем подтверждала тот факт, что наш приятель потерял всякий стыд и окончательно погряз в подлости и бесчестии. И прав был Абдо аль-Басьюни, в разговоре со мной заявивший, что подобную книжонку могла написать только политическая проститутка.
Дваждыво время тройственной агрессии 1956 года и после поражения в 1967 годуЗухейр Кямиль чуть было не выдал себя, но всякий раз вовремя спохватывался. В обоих случаях ему казалось, что революции пришел конец, и он принимался хлопотать о своем будущем. Вот когда стали очевидными его двуличие и приспособленчество. А ведь именно революции он был обязан и своим благополучием, и привилегированным положением! Я сравнивал его с Редой Хаммадой: и тот и другой широко образованные люди, оба принадлежат к поколению политических деятелей, которое революция отодвинула в тень. Оба идейные противники социализма. Однако один сохраняет душевное благородство, достойное всяческого уважения, а другой, став закоренелым негодяем, совершенно разложился.
В 1968 году судьба жестоко покарала Зухейра Кямиля, нанеся ему удар с той стороны, откуда он меньше всего ожидал: двое его сыновей-инженеров решили эмигрировать в Канаду. Отговорить их он не смог. А его жена одобряла их решение, и они все-таки уехали. Зухейр глубоко переживал их отъезд.
Я феллах. А феллахи любят, когда дети остаются дома, говорил он мне.
Я спросил, что побудило их к эмиграции.
Надежда на лучшее будущее, ответил он. И, с огорчением пожав плечами, добавил:Родина для них ничего не значит. Бросили ее в беде без всякого сожаления и погнались за призраком. С внезапно вспыхнувшей злостью он воскликнул:Умом я их понимаю, но сколько же они принесли мне этим горя!
Дочь доктора Зухейра поехала с матерью в Грецию, и там у нее начался роман с молодым греком. Девушка пренебрегла традициями и вышла за него замуж. Жене Зухейра пришлось разрываться между Каиром и Афинами, но в конце концов она вынуждена была обосноваться на своей родине, в Греции. В шестьдесят лет доктор Зухейр Кямиль, страдающий диабетом и гипертонией, остался совсем один. И в этом он был похож на Реду Хаммаду. Но Реда наладил свою жизнь, преодолел невзгоды. А Зухейр не находил себе места от тоски и одиночества.
Однажды Абдо аль-Басьюни, встретив меня в салоне Гадда Абуль Аля, спросил:
Ты знаешь Ниамат Ареф?
Я сказал, что не знаю.
Это начинающая журналистка.
Ну и что?
Она любовница доктора Зухейра Кямиля, с усмешкой сказал Абдо.
Зухейра Кямиля? Но ведь ему уже за шестьдесят!
Скоро услышишь об их свадьбе.
И я действительно услышал. И повидал невесту, хорошенькую двадцатилетнюю девушку. Все свое время доктор Зухейр посвящал теперь развлечениям молодой жены и за перо брался только ради еженедельных обзоров на общие темы. Критикой, как таковой, он вообще перестал заниматься. Между тем болезнь Зухейра прогрессировала, в конце концов приковав его к постели. Постепенно угасал и его разумединственный огонек, еще мерцавший в потемках этой жизни. Мы продолжали время от времени навещать доктора Зухейра и, сидя у его постели, вели долгие беседы. Он слушал, порой вставлял несколько слов. Но в них уже не было прежней остроты ума и изящества слога. Всему на свете положен предел, невольно приходила на ум эта старая как мир истина.
Саба Рамзи
С ним мы учились в средней школе всего два года, а потом он бесследно исчез. Хоть произошло это в 1925 году, я до сих пор помню его выпуклые светло-карие глаза и то, что он был до обидного мал ростом. Саба был превосходным спортсменом и отлично играл в футболправым полузащитником. В паре с Бадром аз-Зияди они представляли серьезную угрозу для любого противника. Поэтому, несмотря на маленький рост, Саба пользовался в школе уважением. В свободные часы мы вместе читали аль-Маифалути и заучивали наизусть понравившиеся нам фразы. Однажды, когда я заговорил с ним о романах Мишеля Зевако, лицо его помрачнело.
Ты веришь тому, что говорится в его романах о папе римском? спросил он.
А почему бы мне не верить?
Этот писательвраг католицизма и нарочно старается очернить папу
Так впервые я услышал новые слова: католицизм, протестантство, ортодоксия. Сперва я путал их, а потом Наги Маркос, тоже товарищ по школе, объяснил мне, что египетские копты-христиане исповедовали ортодоксальную веру, но миссионеры совратили некоторых из них, убедив принять католичество или протестантство. Гаафар Халиль стал дразнить Саба Рамзи:
Теперь мы знаем, что ты совращенный копт!
Тот же Гаафар Халиль прознал тайну Саба Рамзи и рассказал нам, что наш правый полузащитник влюблен в учительницу женской школы в Аббасии. Мы стали следить за Саба и однажды увидели, как он шел за учительницей, когда та возвращалась из школы домой. А вечером того же дня мы вместе с ним читали «Магдалину», и я заметил, что голос его дрожит. Не в силах справиться с волнением, Саба замолчал. Почувствовав сквозь опущенные веки мой взгляд, он пробормотал:
Я видел, как вы все следили за мной. И, вконец разволновавшись, добавил:Я люблю, как Стефан, и даже сильнее!
Уловив мое сочувствиеа я тогда тоже был безумно влюблен, Саба сказал:
Я всегда буду любить ее, что бы ни случилось!
Но она ведь учительница, а ты всего-навсего школьник, возразил я с недоумением.
Для любви нет преград! Я сколько раз пытался заговорить с ней, но она не отвечает. Говорят, женщины поступают так из кокетства. Как ты думаешь, это правда?
Не знаю
Как же мне узнать, любит она меня или нет?
Не представляю
Может, спросить Гаафара Халиля или Бадра аз-Зияди?
Что ты! Эти зубоскалы сделают из тебя посмешище!
Изо дня в день Саба все продолжал по пятам ходить за учительницей, но напрасно Его уверенность в себе ослабевала, он начал впадать в отчаяние. И однажды мы стали невольными свидетелями незабываемой сцены: мы увидели, как он решительно загородил учительнице дорогу.
Простите, пожалуйста сказал он.
Отвернувшись от него, она собралась было пройти мимо, но он настойчиво продолжал:
Мне необходимо с вами поговорить
Ну что ты ко мне привязался?! крикнула рассерженная девушка.
Позвольте мне сказать вам одно лишь слово умоляюще лепетал Саба.
Пропусти меня, или я позову полицейского!
И она быстро пошла по улице, гневно стуча каблуками. Как пригвожденный, Саба продолжал стоять на месте. Вдруг неожиданно резким движением он сунул руку в карман, выхватил револьвер и выстрелил в учительницу. Девушка пронзительно вскрикнула и, судорожно запрокинув голову, упала навзничь. Саба словно оцепенел. Не отрывая взгляда, он все смотрел на нее, его опущенная рука продолжала сжимать револьвер. Так он и стоял до тех пор, пока не прибыла полиция и его не арестовали. А девушка скончалась еще до приезда машины «скорой помощи». Позднее мы узнали, что Саба украл револьвер у своего брата-офицера и совершил это преступление в приступе отчаяния. Больше мы ничего о нем не слышали.
Салем Габр
Этим именем, попавшимся мне впервые на глаза в 1926 году, была подписана статья в газете «Кавкаб аш-Шарк». Вскоре я услышал о Салеме Габре от Бадра аз-Зияди как о весьма толковом, хорошо владеющем пером журналисте. Он был страстным пропагандистом нашей культуры, экономической независимости страны, эмансипации женщин. Призывал он и отказаться от тарбуша и носить вместо него шляпу. Салем Габр окончил Юридическую школу, но юриспруденцией не занимался. Почти ежегодно ездил в Англию или во Францию, чтобы расширить свой кругозор. В бытность студентом Юридической школы участвовал в революции 1919 года и даже был ранен в плечо в день стычки у Аль-Азхара. Работал в вафдистской печати. После того как Саад Заглул в 1924 году занял пост премьер-министра, политическое кредо Салема Габра претерпело изменения. Однажды он с дружеской откровенностью посвятил меня в свои тогдашние раздумья.
Я считал, сказал он, что Сааду Заглулу не следовало становиться во главе правительства, что «Вафд», чтоб выполнить свой долг перед нацией, должен был оставаться партией народа
Значит, ты вышел тогда из «Вафда»? спросил я.
Нет, но мои интересы обратились совсем в другую сторону.
Он увлекся тогда коммунизмом и по сию пору слывет сторонником коммунистических идей. Однако не забывал, что работает в вафдистской газете, и в своих статьях избегал затрагивать вопросы, которые могли бы поставить лидера партии в затруднительное положение. Салем выработал особый стиль, позволявший иносказательно выражать его новые взгляды, не входя в явное противоречие с политикой «Вафда». Он призывал к освобождению женщины, к развитию промышленности и науки. Написал книгу об экономических теориях, в том числе и о социализме. Примерно в 1930 году выпустил вторую книгу«Карл Маркс и его учение», вскоре конфискованную властями. Из-за этой книги Салем Габр подвергся яростным нападкам в консервативных кругах, обвинивших его в безбожии и анархизме.
Я познакомился с ним в салоне доктора Махера Абд аль-Керима в Мунире, когда был еще студентом университета. Мы стали часто встречаться, я заходил иногда к нему в редакцию. Познакомил его со своими друзьямиРедой Хаммадой и Гаафаром Халилем. Говорили с ним о политике и социализме, но не разделяли его взглядов о неизбежности классовой борьбы и диктатуры рабочего класса.
Социализм должен быть установлен парламентским путем, вот о чем я мечтаю, сказал я ему однажды.
Я враг «Вафда»! И сторонник короля и партий меньшинства! ответил он с вызовом.
Я недоверчиво засмеялся, а он пояснил:
«Вафд»опиум для народа. «Вафд» повинен в том, что сеет в народе иллюзии, а на деле неспособен решить ни одной насущной проблемы. Если б власть полностью находилась в руках короля и его партий, то процесс разложения пошел бы быстрее и народ скорее бы поднялся на революцию.
А что это даст, если англичане держат нас за горло? спросил я.
Доведенные до отчаяния способны на чудеса! сказал Салем Габр.
Доктор Ибрагим Акль обратил внимание на мою манеру приводить в разговоре высказывания Салема Габра и как-то обронил:
Берегись философии Салема Габра, она ошибочна.
Мне пришлось не по душе такое предостережение, и я возразил:
Если хотите знать, то ваше имя я увидел впервые именно в статье Салема Габра, где он вас защищал.
Не столько защищал, насмешливо ответил доктор Акль, сколько ставил в неловкое положение. Ведь известно, что Габр хвалит только тех, кто афиширует свой атеизм или анархизм.
Разговор этот происходил в гостиной дома в Мунире в присутствии Аббаса Фавзи. Присоединяясь, по своему обыкновению, к более сильному, Фавзи заявил:
Салем Габрраспутник, он не признает брака!
Я не сдержал удивления:
Да ведь он женат! Я как-то видел его с женой в саду аль-Урман, он даже представил меня ей
Не жена это, а любовницавдова одного француза. Разве ты не в курсе? с усмешкой сказал Аббас Фавзи.
Впоследствии я узнал, что эта женщина действительно была любовницей Салема Габра. Он оставался верен ей до самой ее кончины в 1960 году. Историю их любви рассказал мне переводчик Абдаррахман Шаабан. Она была замужем за инженером. Полюбила Салема еще при жизни мужа. Когда муж умер, они решили жить вместе, не оформляя брака. Придерживаясь свободных взглядов, она, как и Салем, была коммунисткой. В Египте она владела кое-какой собственностью, однако больше по душе была ей родина, Франция, куда она часто ездила. Обзаводиться детьми решительно не хотела.
Незадолго до второй мировой войны Салем Габр написал книгу о современных религиях, в которой на вполне научном уровне и с предельной объективностью анализировал и сравнивал различные религиозные доктрины. Книга наделала много шуму. Автора обвинили в клевете на ислам и отдали под суд. Суд оправдал Салема Габра, но вынес постановление о конфискации книги.
Во время войны Салем Габр открыто выступал против нацизма и фашизма. Его высказывания были весьма благосклонно встречены в доме английского посла. Салему предложили раз в неделю выступать с лекциями по радио. Однажды, сидя в его кабинете в редакции газеты «Аль-Мысри», я сказал ему:
Говорят, ты стал своим человеком в английском посольстве.
Ни дружба, ни вражда не длятся вечно, ответил он, пожав плечами. Не стану отрицать, в этой войне я на стороне англичан.
Похоже, их звезда начинает клониться к закату, заметил я.
Нацизму не суждено победить, решительно возразил Салем, он одерживает лишь временные победы. У истории свои законы. Они и определяют, кому быть победителем.
С приходом к власти в 1942 году вафдистского правительства Салем Габр стал добросовестно сотрудничать с ним, как и в двадцатые годы, еще до того, как Саад Заглул возглавил кабинет министров. Вторжение армии Роммеля в Египет заставило Салема в числе многих других бежать в Судан; оттуда он вернулся, когда в военных действиях наступил перелом. Он продолжал заниматься журналистикой.
Помню, на похоронах Гаафара Халиля в 1950 году он сидел между Редой Хаммадой и мной. Мы говорили о том, как радуется страна возвращению «Вафда» к власти, но Салем охладил наш пыл:
Сейчас ни одна партия, как бы популярна она ни была, не в состоянии контролировать обстановку, сказал он.
О Соединенных Штатах он говорил как о воплощении мирового зла.
Только коммунизм может принести спасение миру, заявил Салем в заключение.
Когда он ушел, Реда Хаммада сказал мне:
Пожалуй, нет другого человека, которого бы все так единодушно ненавидели.
Однако он искренен в своих убеждениях и не преследует корыстных целей, решительно возразил я.
После победы июльской революции 1952 года в концепциях Салема Габра, логически стройных и завершенных, стали обнаруживаться странные противоречия. Внешне он занимал именно ту позицию, которой от него ожидали и которая была понятна и друзьям, и врагам. Он работал в газете, созданной новым режимом, и отдал свое перо делу революции. Только самым близким людям признавался в мучивших его сомнениях, которые в конечном счете заставили его уйти в себя, перестать быть по-настоящему откровенным. Салем восторженно приветствовал свержение монархии, считал это величайшим событием. Но в тесном кругу разочарованно заявлял:
Один король ушел, а на его место уселось несметное множество новых королей.
Он радовался уничтожению феодализма и ограничению земельной собственности, но это не мешало ему утверждать:
Суть аграрного вопроса в том, быть или не быть собственности. А распределение земли между крестьянами только усиливает частнособственнические инстинкты, оставленные нам в наследство веками угнетения.
Когда же были распущены политические партии, к которым Салем всегда питал такую неприязнь, он вдруг непонятно почему стал оплакивать «Вафд».
Как же теперь страна будет обходиться без массовой партии? Временно пожертвовать свободой ради будущего вполне разумно, но мы остались без свободы, и неизвестно, что нас ждет в будущем, сказал он.
После того как правительство разгромило организации и коммунистов, и «братьев-мусульман», Салем Габр заявил:
Наши лидеры подавляют активные силы нации. На кого же они будут опираться, проводя свою политику? Остались одни чиновники. Здание, которое собираются у нас построить, будет стоять на фундаменте из соломы.
Не обошел он критикой и коммунистов. Сочувствовал им лишь тогда, когда они подвергались арестам и сидели в тюрьмах. А в конце концов я убедился, что он странный человек, чье призваниевечно быть в оппозиции, и то лишь исключительно из чувства противоречия. Он коммунист, когда в стране существуют феодальные порядки, но стоит на смену им прийти более прогрессивному режиму, как он становится консерватором. Мое мнение подтвердилось, когда Советский Союз поддержал нашу революцию и оказывал ей помощь и в мирное, и в военное время. Вот тогда я и услышал от Салема Габра весьма поразившее меня высказывание.
Конечно, коммунистический стройэто великое завоевание. Но что представляет собой в коммунистическом обществе человек? Это не живой, мыслящий индивид, а автомат! заявил он с удрученным видом.