И что?
А то, что Кролл использовал меня как наживкутипа привязанной козы. Решил посмотреть, кто погонится за ней и, возможно, узнать, как далеко они готовы зайти.
Когда эти слова сорвались с моих уст, я понял, что выгляжу со стороны нелепым чудаком.
Мемуары Лэнга представляют собой ночной горшок, наполненный скучным дерьмом, сказал Рик. Единственными людьми, которые хотят утаить этот факт, являются финансисты издательства! Вот почему эта книга под их одеялом.
Почувствовав себя идиотом, я попытался сменить тему, но Рик уже сел на любимого конька и наслаждался своим остроумием.
Привязанная коза!
Я даже без телефона мог слышать его смех, доносившийся с другого конца аэровокзала.
Не обижайся на мою прямоту, но согласно твоей теории ктото должен был знать о прилете Кролла в Лондона главное, о том, где он будет в пятницу утром и какие вопросы ему предстоит обсуждать
Кончай, Рик. Давай оставим эту тему.
Ктото должен был знать, что Кролл может отдать рукопись новому «призраку»; знать, кто ты такой и когда приедешь на встречу; знать, где ты живешь. Ты ведь говоришь, что они поджидали тебя, верно? Ого! Это точно какаято шпионская операция! Слишком крутая для газеты. За тобой, наверное, охотились правительственные агенты
Забудь об этой ерунде! крикнул я, обрывая его насмешки. Тебе лучше поспешить, а то ты опоздаешь на рейс.
Да, ты прав. Ладно, счастливо тебе долететь. Поспи немного в самолете. У тебя какойто странный голос. Созвонимся на следующей неделе. И ни о чем не волнуйся. Пока!
Он отключился. Я стоял, сжимая в руке умолкший телефон. Все верно. Мои домыслы действительно казались глупыми и странными. Я прошел в мужской туалет. Синяк в том месте, где меня ударили в пятницу, созрел, стал чернофиолетовым и приобрел по краям желтизну, напоминая взорвавшуюся сверхновую звезду в учебнике астрономии.
Вскоре объявили посадку на бостонский рейс, и, когда мы поднялись в воздух, мои нервы успокоились. Я люблю эти краткие моменты, во время которых скучный серый ландшафт исчезает внизу, и лайнер, пробив облака, прорывается к солнечному свету. Как можно грустить на высоте десяти тысяч футов в сиянии яркого солнца, пока другие несчастные люди приклеены к грешной земле? Я взял напиток, посмотрел забавный фильм и подремал немного. Признаюсь честно, все остальное время я бродил по салону бизнескласса, выпрашивал у пассажиров воскресные газеты и, пропуская спортивные страницы, читал статьи, посвященные Адаму Лэнгу и тем четверым предполагаемым террористам.
* * *
В час дня по местному времени международный аэропорт Логан дал нам «добро» на посадку. Когда самолет пролетал над гаванью Бостона, солнце, за которым мы гнались весь день, катилось сбоку от нас по воде, поочередно подсвечивая небоскребы в центре городагигантские колонны из стекла и стали, переливавшиеся белыми, синими, золотистыми и серебристыми отблесками. «О, чудная Америка, подумал я. Даруй мне свой свет, вновь обретенная страна, где книжный рынок в пять раз превосходил по объемам старую Англию!» Заняв очередь и ожидая печать на визе, я едва не напевал гимн о «Звездном знамени». И даже парню из иммиграционного департамента не удалось ослабить мой оптимизм. Этот парень сидел за стеклянной перегородкой и хмурился, глядя на чудака, который пролетел три тысячи миль, чтобы провести один месяц среди зимы на МартасВиньярде. Когда же он узнал, что я писатель, его подозрительность достигла верхнего предела и вряд ли увеличилась бы больше, даже если бы на мне был оранжевый комбинезон тюремного заключенного.
Какие книги вы пишете?
Автобиографии.
Мой ответ поставил парня в тупик. Он презрительно усмехнулся, но в его голосе появились неуверенные нотки.
Автобиографии? Вот как? Вы настолько известный человек?
Я вообще никому не известен.
Он сурово посмотрел на меня и с укором покачал головой, словно уставший святой Петр у Жемчужных ворот, поймавший очередного грешника, который пытался пробраться в рай.
Никому не известен, повторил он с мимикой бесконечного огорчения.
Чиновник сжал в руке металлическую печать и, проставив два оттиска в паспорте, впустил меня в страну на тридцать дней.
Пройдя иммиграционный контроль, я включил телефон. На экране появилось сообщение от личной помощницы Лэнганекоей Амелии Блай, которая извинялась за то, что не смогла предоставить мне машину и забрать меня из аэропорта. Вместо этого она предлагала мне сесть в автобус и доехать до паромного вокзала в ВудсХоле. Она обещала, что, когда я высажусь на МартасВиньярде, меня будет ожидать машина. Коротая время до прихода автобуса, я купил «НьюЙорк Таймс» и «Бостон глоб», но в них не было упоминания о Лэнгеочевидно, скандальная история о нем появилась слишком поздно для этого тиража или американские газеты не проявили интереса к ней.
Автобус был почти пустым, поэтому я сел спереди, рядом с водителем. Мы двинулись на юг через сеть автострадиз города в сельскую местность. Температура держалась чуть ниже нуля. Снег уже растаял на открытых местах. Однако он еще держался на насыпях вдоль трассы и цеплялся за корни деревьев. Лес, раскинувшийся на холмах по обеим сторонам дороги, накатывал на нас огромными белозелеными волнами. Новая Англия напоминала мне Старую, но только выросшую на стероидах: дороги здесь были шире, леса протяженнее, пространства более открытые. Тут даже небо казалось непривычно высоким и глянцевым. Когда я представил себе мрачный мокрый вечер в Лондоне и сравнил его с искристым полуденным временем в этой зимней стране, у меня появилось приятное чувство выигрыша в лотерее судьбы. Хотя и здесь, конечно, наступали сумерки. Мы добрались до ВудсХола около шести часов вечера, и, когда автобус подъехал к паромному вокзалу, на небе уже появились звезды.
Довольно странно, но, пока мой взгляд не скользнул по вывеске парома, я вообще не вспоминал о Макэре. Это было вполне объяснимо: мне подсознательно не хотелось примерять на себя ботинки мертвецаособенно после той встречи с грабителями. Однако, сдав свой чемодан в багаж, купив билет и вернувшись на пристань под пронизывающий ветер, я без труда вообразил, как тремя неделями раньше мой предшественник выполнял те же самые действия. В отличие от меня, он был пьян. Я осмотрелся. На другой стороне автостоянки располагалось несколько баров. Скорее всего, он заходил в один из них. Лично я не имел желания напиваться, и сама возможность сесть на тот же табурет за стойкой бара показалась мне еще более мерзкой, чем экскурсии по сценам голливудских убийств. Я присоединился к очереди пассажиров и, повернувшись спиной к ветру, принялся листать журнал «Таймс Сандей». На стене передо мной висела деревянная табличка с крупной надписью, нарисованной масляной краской: «Текущий уровень национальной угрозыповышенный». Я чувствовал запах моря, но сгустившаяся темнота мешала мне увидеть его.
К сожалению, как только вы начинаете думать о чемто, остановиться уже невозможно. Двигатели многих машин, ожидавших у транспортных ворот парома, продолжали работать (на таком холоде водители предпочитали использовать обогреватели). Привлеченный их шумом, я вдруг понял, что выискиваю спортивный светлокоричневый «Форд Искейп». А когда объявили погрузку и мы стали подниматься по металлическому трапу на пассажирскую палубу, я не мог не думать о том, что по этим же ступеням шагал Майк Макэра. Мой разум протестовал. Я говорил себе, что извожу себя по пустякам. Но, очевидно, писатели«призраки» и неприкаянные души покойников имеют общую волну восприятия. Сидя в душном пассажирском салоне, я какоето время рассматривал открытые и честные лица попутчиков. Затем, когда паром задрожал и отчалил от пристани вокзала, я отложил журнал в сторону и вышел на открытую палубу.
Поразительно, как темнота и холод меняют все вокруг. Это похоже на какойто тайный сговор. Наверное, летом переправа на МартасВиньярде выглядит чудесной прогулкой. Паром имел большую полосатую трубупрямо из сборника приключенческих историй. Вдоль бортов располагались ряды синих пластиковых кресел, обращенных к морю, где во время летних рейсов мамаши загорали в шортах и майках, молодежь скучала, а папочки подпрыгивали от возбуждения перед предстоящей рыбалкой. Но в январский вечер палуба была пустой, и северный ветер с залива КейпКод проникал через мою куртку и рубашку, вызывая мурашки. Огни ВудсХола удалялись. У входа в канал судно прошло мимо сигнального буя. Он неистово раскачивался на цепи, как будто вырывался из пасти подводного чудовища. Его колокол похоронно звонил в такт с волнами, и брызги разлетались в стороны, как подлые плевки старой ведьмы.
Я сунул руки в карманы и приподнял плечи, защищая шею от ветра. Несколько шатких шагов привели меня к правому борту. Взглянув на перила высотой по пояс, я понял, как легко Макэра мог вывалиться за борт. Мне пришлось ухватиться за поручень, чтобы не поскользнуться на мокрой палубе. Рик был прав. Грань между несчастным случаем и самоубийством не всегда определялась четко. Человек мог найти свою смерть, и не желая этого. Просто нагнуться чуть дальше и представить, на что будет похоже падение. Ноги сами потеряют опору. Ты перевалишься через перила, ударишься с плеском о приподнявшуюся черную волну и уйдешь на десять футов вниз в ледяную воду, а к тому времени, когда тебе удастся всплыть на поверхность, паром окажется уже на расстоянии в сотню ярдов. Я надеялся, что спиртное, выпитое Макэрой, притупило его ужас. Хотя вряд ли на белом свете существовал такой алкогольный напиток, который не выветрился бы в воде, чья температура лишь на полградуса превышала точку замерзания.
Никто не услышал звуков его падения! Это имело разумное объяснение. Сейчас погода была гораздо лучше, чем три недели назад, но, оглядевшись по сторонам, я не увидел на палубе ни одного человека. Меня уже знобило от холода; зубы стучали, словно выставленная напоказ начинка часового механизма. Я спустился в бар, чтобы немного согреться спиртным.
* * *
Мы обогнули маяк на Западной губе и около семи часов вечера вошли в акваторию ВиньярдХейвена. Загрохотали цепи; паром с глухим стуком причалил к пристани вокзала. Резкий толчок едва не сбросил меня с лестницы. Я не ожидал комитета по встрече, и правильно делал, потому что мной интересовался только пожилой таксист, державший вырванную из блокнота страницу, на которой с ошибками была написана моя фамилия. Когда он загрузил мой чемодан в багажник, ветер поднял в воздух большой кусок целлофана и, вращая легкую добычу, с шелестом протащил ее по льду через всю автостоянку. Небо казалось белым от звезд.
Я слабо представлял себе, где нахожусь, поэтому купил путеводитель по острову. Летом популяция ВиньярдХейвена доходила до сотни тысяч, но в зимний период, когда отпускники закрывали дачные дома и мигрировали на запад, население сокращалось тысяч до пятнадцати. Здесь оставались только местные: замкнутые стойкие люди, называвшие материк Америкой. На острове имелось два шоссе (одно было маркировано транспортными огнями) и дюжина грунтовых дорог, ведущих в такие места, как «Запруда петардных всполохов» и «Бухта глотки Джоба». За всю поездку таксист не произнес ни слова. Он бесцеремонно разглядывал меня в зеркало заднего вида. Когда мой взгляд в двадцатый раз столкнулся со слезящимися глазами старика, я подумал, что чемто обидел его. Возможно, эта поездка помешала ему чтото сделать. Я не мог представить себе, чем именно тут занимались люди. Улицы в районе паромного вокзала были пустынными, а когда мы выехали из города и помчались по главной магистрали, за окнами осталась только темнота.
К тому времени я провел в пути семнадцать часов. Мне оставалось лишь гадать о том, где мы находились, мимо какого места проезжали или куда направлялись. Все усилия начать беседу провалились. В холодной черноте окна виднелось только мое отражение. Я чувствовал себя как английский путешественник семнадцатого века, который, приплыв на край Земли, направлялся на первую встречу с местными вомпаньягами.
Звучно зевнув, я быстро прикрыл рот тыльной стороной ладони и объяснил бестелесным глазам, смотревшим на меня из зеркала:
Извините, но в той стране, откуда я прилетел, сейчас уже ночь.
Водитель покачал головой. Поначалу я не понял, выражал ли он сочувствие или выказывал свое неодобрение. Но затем до меня дошло, что говорить с ним не имело смыслаон был глухонемым. Я вновь отвернулся к окну.
Через некоторое время мы проехали пару перекрестков и свернули налевокак я догадался, к Эдгартауну. Передо мной замелькали белые, обшитые шпоном дома, штакетные заборы, небольшие огороды и веранды, освещенные витиеватыми викторианскими фонарями. На девяносто процентов здания были пустыми и темными, но в некоторых окнах, сиявших желтым светом, я замечал картины с изображением парусных кораблей и хмурых предков с бакенбардами. Пока мы спускались к подножию холма и проезжали мимо старой церкви, большая, в легкой дымке, луна, изливала серебристый свет на покрытые дранкой крыши и силуэты яхт, стоявших в гавани. Из нескольких труб поднимались клубы дыма. На миг мне показалось, что я смотрю на декорации для фильма «Моби Дик». Свет фар выхватил вывеску паромной переправы на остров Чаппакуиддик, и вскоре после этого мы остановились перед отелем, называвшимся «Вид на маяк».
Я снова представил себе панораму летнего сезона: ведра, лопаты и рыбацкие сети, сваленные на верандах; веревочные сандалии, оставленные у дверей; наносы белого песка, чьи полосы тянулись с пляжа. Однако сейчас, посреди зимы, большой и старый деревянный отель потрескивал на ветру, как парусник, севший на риф. Я полагаю, администрация ожидала весны и не спешила обдирать пузырящуюся краску или смывать слой соли с грязных окон. Рядом в темноте шумело море. Я стоял на деревянном настиле перед входом в отель и, держа в руке чемодан, следил за огнями такси. Когда они исчезли за поворотом дороги, у меня появилось чувство, близкое к ностальгии.
В вестибюле девушка, одетая, как служанка Викторианской эпохив белом фартуке и кружевном чепце, передала мне записку из офиса Лэнга. Меня извещали, что в десять часов утра за мной придет машина. Мне следовало взять с собой паспорт для его предъявления сотрудникам охранной службы. Я почувствовал себя участником мистического тура: стоило мне добраться до какогото места, меня тут же снабжали очередным набором инструкций о том, куда двигаться дальше. Отель был пустым; ресторан не работал. Мне сказали, что я могу выбрать номер по своему желанию, поэтому я занял комнату на втором этаже, с большим столом, пригодным для работы, и с фотографиями старого Эдгартауна, развешанными на стене: особняк Джона Коффина (1890); китобойное судно «Великолепный» у пристани Осборна (1870). Когда коридорный ушел, я выложил на стол ноутбук, список вопросов и вырезки из воскресных газет. Затем меня потянуло к кровати.
Я мгновенно уснул и проснулся около двух ночи, когда мои внутренние часы, все еще настроенные на лондонское время, пробили, словно БигБен, и подняли меня на ноги. Я почти десять минут искал минибар, прежде чем понял, что в моей комнате его не имеется. Импульсивно набрав телефонный номер Кэт, я поймал себя на том, что не знаю, о чем спросить. Впрочем, она все равно не ответила. Я хотел отключиться, но зачемто наговорил несколько фраз на ее автоответчик. Очевидно, она ушла на работу раньше обычного Или просто не ночевала дома. Здесь было о чем подумать, и я погрузился в мрачные размышления. Тот факт, что в мире не осталось людей, которых я мог бы винить в своих бедах, никак не способствовал моему настроению. Я принял душ, вернулся в постель и, выключив лампу, натянул сырое одеяло до самого подбородка. Каждые несколько секунд медленный пульс маяка наполнял комнату слабым красным заревом. Наверное, я пролежал так несколько часовс широко открытыми глазами, в полном осознании, но абсолютно бестелесный. Это была моя первая ночь на МартасВиньярде.
* * *
Ландшафт, который постепенно проступил сквозь мглу предрассветного утра, оказался плоским и однообразным. Под моим окном проходила дорога, за ней вился ручей, затемтростниковые заросли, песчаный пляж и море. Симпатичный маяк Викторианской эпохи с куполообразной крышей и с балконом из витых железных прутьев смотрел на пролив и длинную косу в миле от берега. Насколько я понял, это был остров Чаппакуиддик. Стая сотен белых птиц парила над морем, то взмывая вверх, то опускаясь к волнам на мелководье. Ее плотная формация напоминала рыбий косяк.
Я спустился по лестнице на первый этаж, прошел в ресторан и заказал обильный завтрак. В небольшом киоске рядом со стойкой администратора продавались свежие газеты. Я купил «НьюЙорк таймс». Статья, интересовавшая меня, была похоронена в середине раздела мировых новостей, а затем вторично погребена внизу страницы, что гарантировало ей максимальную защиту от взглядов читателей. Она гласила следующее: